Дмитрий БЫКОВ, "Огонек", 16 января

Самый популярный отечественный историк назначил "Огоньку" встречу под Рождество. Время гаданий. Время прогнозов. В том числе - исторических

Радзинский - самый переводимый в мире российский автор после Толстого, Достоевского и Ленина. И это нормально - он ведь рассказывает историю. Это теперь занятие куда более модное, чем рассказывать истории. Эпоха выдумки кончилась - настала эпоха правды. Один из главных отечественных драматургов разыгрывает теперь свои драмы в одиночку, перед телекамерой. Рассказывает людям о терроре, реформах, самозванцах и пытках. История в изложении Радзинского предстает грандиозным и блистательным фарсом в лучших абсурдистских традициях, в парче и перьях. И в интервью он почти на все вопросы отвечает посмеиваясь. Таким же хрустальным смешком смеялись божества над людьми в его "Театре времен Нерона и Сенеки" - веселая же пьеса на самом деле. Разговаривает он, правда, нормальным своим голосом - без тех взвизгов, которыми так злоупотребляет изображающий его Максим Галкин. Взвизги эти, по объяснению самого Радзинского, имеют мнемоническую функцию - чтобы зритель лучше запоминал.

- В этакий символический день, в начале года, хочется вот о чем вас спросить: Марксова теория облажалась. А другая какая-нибудь есть? Есть вообще закон, по которому развивается история?

- Начнем с того, что никакой исторической теории у материалистов никогда не было. Это очень смешно. Земной шар им представляется в виде огромного круглого муравейника, его населяют смертные муравьи, целью которых объявлен никем не виданный, мифический, обожествляемый Прогресс. Начнем с того, что если муравьи смертны - бессмысленно вообще все, не надо от этого прятаться. Но кто и когда видел прогресс? В чем он, интересно, может выражаться, кроме эволюции техники, к чему смысл истории, конечно, сводиться не может?

- Ну все-таки мир становится гуманнее...

- Не фа-акт, не фа-акт! Если вас убивают топором в битве - это дурно, если топором на плахе - это весьма сомнительный прогресс, а если сжигают в Освенциме? А если вы умираете от невидимой болезни, которая так и называется "лучевая"? К двухтысячелетию Того, в Чей день рождения мы с вами встречаемся, мир ушел от него чрезвычайно далеко. И если ты сам не пришел к любви - никакой прогресс тебя на этот путь не поставит. Любые материалистические сценарии истории не работают, а другие становятся ясны только задним числом. Земля - еще не все мироздание, человек - вообще пылинка, и я не льщу себя надеждой, что мне - человеку - дано понять чертежи. Как сказано у любимого моего Леонида Андреева в "Анатэме": не мерами меряется и не весами взвешивается то, что не дано тебе, Анатэма. Я перебегаю по лесенкам веков, хватаю сладости, высматриваю загадки, - мне интересней рассматривать картинки, чем выстраивать концепции. Я не кабинетный историк, который на все вопросы должен бы отвечать: "Не знаю", - это лучшее, что он может произнести. Я реконструктор. Вот сейчас, когда вы входили, я пытался понять Ростовцева. В нем есть загадка, и она меня будоражит.

- А кто это - Ростовцев?

- О, это прелесть что такое. Один из главных творцов крестьянской реформы 1861 года, но это в старости. А в юности... Вот канун Декабрьского восстания, Николай еще не на троне, Александр Благословенный еще жив. К Николаю приходит некто Ростовцев - предупредить его о заговоре. Причем он не только его предупреждает. Он и друзьям своим, заговорщикам, сообщает: "Я многим обязан великому князю, и я иду к нему". Он приходит и сообщает, что Николаю не следует принимать корону, что будет восстание и его могут убить. Николай не принимает никаких мер и спокойно его отпускает. Почему Ростовцев это сделал? Он ведь и в историю вошел с клеймом доносчика - а это не был донос, ведь он Рылеева и Оболенского о нем предупредил! Что он, собственно, имел в виду? Предполагаю, что он хотел предупредить восстание. Что это был единственно доступный способ сказать друзьям: одумайтесь! Он ведь и сам был из гвардейцев, варился в этом, должен был понимать, чем все закончится. Ну выйдут они на площадь, ну попытаются даже захватить дворец - и дальше? Их это не остановило, результатом была одна из самых красивых мизансцен российской истории. Сенатская площадь в каре полков, и - медный царь на коне, как бы убегающий, уносящийся от всего этого...

Я пишу сейчас об Александре II. Это будет огромная и чисто русская книга. Чисто русская в том смысле, что на Западе она того успеха иметь не будет. Речь пойдет о наших фирменных вещах.

- Что наша самая фирменная вещь? Самоуничтожение?

- Не только и не столько. Во-первых, я хочу поговорить о таком сугубо русском чуде, как цензура. При Николае литература подвергалась невероятно тщательному досмотру, на зуб пробовали каждую строчку - и тут, среди этой полицейщины (осуществлявшейся, кстати, умнейшими людьми - Никитенко оставил лучший дневник того времени!) публикуется "Философическое письмо" Чаадаева, а в нем доказывается, что у нас мало того, что истории нет, но и православие было нашей исторической ошибкой! Потому что мы приняли его от презренной Византии! Николай прелестно вышел из этой ситуации - объявил Чаадаева сумасшедшим, потому что здоровому человеку такие мысли в голову прийти не могут. Наказал он издателя Надеждина - кстати, большого русофила, - а Чаадаева только приказал освидетельствовать на предмет душевного здоровья. Впоследствии советская власть переняла этот прием - и тоже не по патологическому своему садизму, а потому что искренне считала диссидентов душевнобольными. Это очень русский феномен. Я вообще считаю Николаевскую эпоху концентрированным выражением российской истории - вот почему именно к этой структуре государства мы возвращаемся с таким великолепным упорством. Все мы вышли из шинели Николая - не Васильевича, а Павловича. Государство отковалось в эту же структуру при Александре III, при Сталине, при Брежневе, есть и сейчас некоторые признаки... хотя тут я не эксперт... Недавно включаю радио в машине и слышу апологетический совершенно рассказ о рыцарственном государе Николае I, при котором и то было прекрасно, и это гармонично... И ни слова о том, чем все это кончилось, к какой катастрофе подвел он страну! Есть высшая ирония истории в том, что Николай I, царь-воин, превративший свою гвардию в балет, умирает во дни величайшего военного поражения и полного морального упадка! Тридцать лет подмораживал - и доморозился! Кто спорит, он сделал очень много важных вещей. Более того, в одном отношении он был уж точно умней своего сына. Его сыну в голову не приходило призвать для разговора Толстого или Достоевского, не говоря уж о Чернышевском. Этим он еще более отчуждал общество от себя, а оно и так кипело вследствие реформ; он, по сути, отвергал гигантский резерв поддержки собственного курса! Николай же приблизил и почти приручил Пушкина, и с тех пор все эпохи николаевского типа начинались с повышенного внимания к словесности...

- Ну это потому, что при тиране всегда есть "вакансия поэта"...

- Это потому, что тиран достаточно умен и способен ее терпеть. А Александр II одной рукой освобождает крестьян и реформирует суд, а другой закрывает периодику и высылает Чернышевского. Знаете, почему обречен всякий русский реформатор? Потому что это двуликий Янус, один его лик обращен в будущее, второй - в прошлое, одной рукой он разрушает свою власть, а другой за нее держится. И чем сильней держится, тем верней утрачивает. Я никогда не забуду, как невменяемый уже Брежнев награждал орденом молодого Анатолия Карпова. За шахматную победу над Корчным. И вдруг речь его обрела внятность, а - сказал бы я в передаче - потускневшие глаза молодо блеснули под густыми бровями. "Взял корону - держи!" - произнес он окрепшим голосом. Это потому, что речь зашла о власти. Слово "власть" в России поднимало царей с одра. Все они взяли корону - и дерр-ржат до последнего! Оттого-то ни одна реформа, идущая сверху, не была доведена до конца - либо же правитель лишался власти.

- Как вы сами себе объясняете хождение России по кругу, дословное повторение ситуаций "революции", "заморозка", "оттепели" и "застоя", все в одной и той же четырехтактной последовательности?

- Вы спросили, есть ли у истории чертеж, то есть зависит ли что-нибудь от личности. Подчинить себе будущее никакая личность не может, и сценарий, безусловно, написан - только не нам его понять. Скажем, если б после Ленина революцию не задушил Сталин, это сделал бы Малин, Балин, Двалин: не то и сама Россия перестала бы существовать.

Однако у личности своя свобода - ее зафиксировал еще Тот, в Чей день рождения мы беседуем: он мог сойти с креста - и не сделал этого, дав каждому право выбирать между верой и неверием. В истории тоже есть выбор - либо вы усваиваете урок и переходите в следующий класс, либо, извините, остаетесь на второй год. Если последовательность не разорвана - значит, Россия до сих пор не сделала того, чего от нее требует история, и обречена на повторение. Но у меня есть подозрение, что некое качественное изменение в ее истории все-таки произошло. Мы выполнили свою норму по кровопролитию. Возможно, отсюда кажущееся малокровие эпохи - анемичность, бледность... По всему ходу российской истории, в девяностом - девяносто первом мы были обречены на гражданскую войну. Типологически ситуация была неотличима от двадцатого года. Кровь была очень близко, так близко, что я старался ее заклясть всеми силами - специально вынес на обложку книги о царской семье слова: "Господи, спаси и УСМИРИ Россию", хотя в тексте-то у меня везде "УМИРИ", как оно и было на самом деле у него записано! Иностранцу не объяснишь разницу между этими словами, она - в одной букве,

но Россию надо было УСМИРЯТЬ. В одном храме даже есть икона - вот у меня фотография, - где царь-мученик изображен со свитком, на котором начертаны эти самые слова. Про усмирение. Россия была готова к очередному кровопусканию, масштабы которого описать невозможно: все республики и многие автономии были уверены, что для полного благоденствия достаточно будет отделиться, сбросить российское иго - и настанет счастье. Господи, но я же занимался Сталиным! Я знал, что он выстроил советскую экономику с учетом главного требования - сделать невозможным декларированное право на самоопределение. Он понимал, что без этого империя рухнет, а "либеральная империя" - этот термин ведь не сейчас придумали - немыслима, это бред, фарс, глупость! И я знал, что все так опутаны, так прикованы друг к другу, что развал Союза не обойдется без большой войны. Молодые активные мальчики по окраинам империи были к этому совершенно готовы... Но - не произошло. Чудом, природа которого мне и сейчас не вполне ясна. Только одним могу объяснить это - выполнением плана по крови. Поэтому и от будущего я не жду маховика репрессий - план выполнен и тут. Иное дело - как будут обстоять дела в мире: раньше у России была отдельная история, все сидели по своим комнаткам - так было скучней, но безопасней. А теперь мы сильно зависимы от того, что делается в мире; тут чертеж посложней нашего, и будущее - с учетом нынешнего состояния ислама - не представляется мне безоблачным...

- Вы говорили об уроках, которых Россия не усвоила. Что за уроки, можете обозначить?

- Они суть многи, но и времени у нас впереди много - очень молодой народ. Он еще кипит, бродит. Огромная территория - сколько от нее ни отхватывай, все равно огромная; иногда масштаб страны, размеры ее, бесконечное над ней небо - сами по себе продуцируют тяготение к крайностям. Некоторое время перед тем, как двинуться прямо, машина еще будет ездить туда-сюда. Это нормально на таком пространстве. О неусвоенных же уроках скажу вот что: во-первых, у нас необыкновенно слабая буржуазия. Она и в десятые, и в девяностые годы не понимала, что благотворительностью надо заниматься не из благих побуждений, а чтобы не рвануло. В одном интервью десятилетней давности я говорил буквально следующее: наши богатые не понимают, что хорошее место в камере может оказаться важней хорошего места на бирже.

Урок второй: иногда следует поступать не так, как требует народ, но так, как требует история. Николай II страстно жаждал, чтобы его любили. Весь народ был настроен на войну с Германией, его к этому толкали все кому не лень, но это было чистое самоубийство хотя бы уже потому, что мы с Германией чрезвычайно похожи. Он послушался гласа народного, а не голоса разума, и через четыре года этот самый народ его расстрелял. Александр III после гибели своего батюшки тоже очень хотел соответствовать гласу народному. Народ очень не любил Александра, такова участь всех реформаторов. Не любили, потому что - МОЖНО! Перед смертью царь всерьез думал о даровании конституции. Его сын резко развернул страну в другую сторону и этим значительно ускорил ее гибель, да и собственную навлек: он погиб от последствий того самого покушения, когда три часа удерживал крышу вагона. Да ведь и покушения могло не быть! Но он хотел популярной "подморозки" - ее у нас всегда так радостно приветствуют... и прогадал, и снова остались на второй год.

- Я боюсь, что и нынешняя власть склонна прислушиваться к гласу народа, а не к голосу необходимости, потому что в этом гласе единственный залог ее самоуважения. Кроме популярности - и то довольно сонной, застойной, - гордиться особо нечем.

- Ну не скажите. "Учимся понемногу, учимся", как любил повторять таварыщ Сталын. 11 сентября общество, Дума и даже пресса уже присели для последующего броска - так вам и надо! Заслужили! Накликали себе! Нас учите насчет Чечни, а сами не можете с терроризмом справиться! Хотели однополярный мир - вот вам однополярный! И так далее. Но Путин резко развернул общественное мнение в другую сторону - и не ошибся. Были и другие ситуации, которые я отслеживаю, - он умеет слушать не только лесть. А то Николай Палыч перед смертью писал: "Я надеялся слышать на троне только правду, а слышал все лесть и ложь..." Правда, ему следовало бы добавить: "Попробовал бы кто..."

И, наконец, третий из уроков истории, который Россией не усвоен до сих пор и вряд ли будет ей внятен в ближайшем будущем. Что, может быть, по-своему даже мило. Мы одна из немногих стран в мире, живущих не по праву, а по справедливости. Такая условность, как право, в России не работает, - зачем, ведь есть справедливость! Если богатый богат, значит, он украл. Справедливо? Почти наверняка. Разбогатить богатого, раскулачить кулака, расказачить казака, разъевреить олигарха. В том, чтобы расстрелять Блюхера, или Якира, или даже Тухачевского, тоже была историческая справедливость: сколько крови они пролили! Иное дело, что в этот маховик вовлекли миллионы невинных, и тут уже страна спрашивает: по какому праву? Да по тому же самому, товарищи: по справедливости! Наш ротный на военных сборах убедительно доказывал, что каждому из нас можно впаять по пятнадцать суток и каждый будет знать, за что. В метафизическом смысле справедлива всякая кара, ибо человек грешен. Но история как направленное движение начинается с признания права - пока его нет, так и будем ходить по кругу. Хотя справедливость - безусловно, более романтичное понятие; у нас вообще страна романтизма. В абсолютном романтизме живет почти любой правитель, с определенного момента любящий себя больше всего на свете. Это я и называю романтизмом. Был романтизм Сталина, искренне считавшего, что признание - царица доказательств. Ведь сам сказал! На этом построен весь китайский театр: человек себя оговорил под пытками, его казнили, а потом выяснилось, что он был честный. Как так? Ведь признался! Даже Брежнев был романтик, так безмерно было его самоупоение...

- А вы как спасаетесь от самоупоения, когда у вас вон целый шкаф заставлен переизданиями на всех существующих языках?

- Ну какое самоупоение, о чем вы говорите! Я написал - и забыл. Я самый благодарный зритель своих пьес, всегда интересно - а что дальше? Ничего не помню. Чтобы написать о Николае I, должен был перечитать "Распутина" и книгу о Николае II. Читал как чужие: факты помню, интерпретации - нет. И сам не понимаю, как я все это писал и не видел того генерального чертежа, который открыл сейчас: не понимал, что Октябрь был только модернизацией империи и готовили его все, начиная с Александра Благословенного! Это же так просто, ведь и Наполеон воспользовался плодами Французской революции - плоды революций никогда не достаются тем, кто их делает... Для меня вещь перестает существовать, когда она закончена. Вот почему я не хочу расставаться с пьесой, которую пишу сейчас. Это комедия. Это фарс! Названия она не имеет. Но поставлена будет, уверяю вас. Ведь фарс - вся наша история последних десяти лет, все эти "золотые маски" и презентации, все наши пьяные банкиры, палящие из ракетниц на бульваре Круазетт! Если бы западный банкир потратил такие деньги на презентацию - на следующий день его банк лишился бы всякого доверия; да что банки! Гигантская феодальная страна, холодная, маятниковая по способу развития, отправлена плавать в капитализм! Это же прежде всего смешно, потому что - ну устаешь уже рыдать и содрогаться. Михалков пишет третью редакцию гимна и заканчивает ее словом "Бог"! Сорок тысяч человек сидят без света и тепла и переизбирают губернатором того же человека, который их до этого довел! У меня есть друзья - два бомжа. Я хожу на рынок, покупаю им выпить и даю почитать газету "Коммерсантъ", а потом слушаю комментарии. Эти комментарии я потом бегу записывать, потому что это истинно народный язык, без единого матерного слова! Язык добрый (потому что они уже выпили), но напряженный, внимательный к малейшим оттенкам реальности. На этом языке я и пишу свой фарс. У меня там есть персонаж вроде вас - он все боится политических репрессий и читает вслух гражданскую лирику XIX века.

- А вы-то сами что - не боитесь? Откуда такая храбрость?

- Да это не храбрость. Чего бояться-то? Я что, не в России родился? Она же родная, я знаю ее. Я могу жить за границей, но с твердым сознанием того, что в любой момент могу сюда прилететь. В России масса поводов для счастья. Они тут на каждом шагу. Диоген учил ничего не иметь, и лучше этого до сих пор ничего не придумано. Я человек, неукорененный в быту. С техникой не лажу, в машинах не разбираюсь: ездит, и ладно. Есть куда книги поставить, компьютер включить - достаточно. Я просыпаюсь с утра с чувством счастья - я жив! - потому что знаю русскую историю, а она учит ценить каждый день, как подарок. Радоваться, что ты жив, - это очень русское, понимаете? Раньше, например, человек шел в магазин и видел сыр, и это была удача столь сильная, что и весь день от этого толчка превращался для него в череду сплошных удач. Товарищ видел сыр, товарищ сыр пленил, то есть схватил! Теперь вы идете и видите сыр почти повсюду; стало трудней искать поводы для счастья. Может, поэтому я и занимаюсь историей - чтобы проснуться и задохнуться от счастья: живой.