"Вокруг новостей", 23 апреля

Сегодня стало известно, что по подозрению в убийстве Сергея Юшенкова следственными органами задержан двадцатилетний Артем Стефанов - сын Александра Стефанова, человека, в 1997-м полгода просидевшего в тюрьме по воле Юшенкова. Юноша действительно имеет сходство с пресловутым "фотороботом", распространенным накануне по милицейским каналам. Но, как справедливо замечают обозреватели, в соответствии с описанием предполагаемого преступника можно арестовывать каждого третьего российского подростка. Иных же твердых доказательств причастности Артема Стефановна к убийству Юшенкова у следствия нет. В связи с этим несколько удивляет развязанный и категоричный тон отечественных СМИ, фактически занятых сейчас очернением человека, вина которого не доказана... Но это все лирика.

Что же касается истории с отцом Артема - Александром Стефановым, то документальные свидетельства о ней обнаружены нами в архиве газеты "Завтра". Письмо Александра, написанное им сразу после освобождения из СИЗО и опубликованное на страницах газеты 27 мая 1997 года, доступно по этой ссылке. Мы позволим себе процитировать его текст полностью и оставить без комментариев.

Пять месяцев прошло, как я вышел их Бутырки. Здоровье так и не восстановил, температура все держится на зловещей отметке 37,2. Врач говорит, может быть, пронесет. Хочется верить, но чувствую, что за то злосчастное письмо, за душевный порыв меня здорово покалечили в результате совместной акции ФСК и МВД, будто в Первомайском, когда основные преступники ушли, а побили других людей. И в случае со мной, тех, кто действительно убивал депутатов в 93-м году, никогда не найдут и не накажут. А на меня, только за мои слова-угрозы, так навалились, что я уже не рад, что на волю вышел. Больной, без паспорта, с тюремной справкой, без работы.

А было все: и работа, и здоровье, и паспорт, да еще душа неравнодушная, черт бы ее побрал, она и сгубила меня.

Все началось не с преступной подворотни, а с домашнего дивана да телевизора, льющего на нас уже сколько лет отраву окаянной жизни. Когда жители нашей некогда одной страны стали убивать друг друга, то для многих это стало лишь привычной вечерней картинкой, а для меня быстро наступил предел. Помню зловещее карканье писателя Кабакова про стрельбу на улицах, про трупы. Но последующая реальность по чудовищности своей превзошла все его фантазии. Кто бы мог сказать, что на улицах советского города Грозного будут сжигать солдат, что их трупы будут жрать собаки, а потом сам город будет разрушен. И вот, в тот февральский день, когда война была в самом начале и гибли русские солдаты, во мне что-то сломалось, или, как модно говорить, слегка крыша поехала от этих чудовищных кадров. Тогда я и написал Юшенкову это дурацкое письмо. Гибли ребята, а эти неудачливые солдафоны затеяли публичную разборку: кто виноват? Грачев тогда его на всю страну гаденышем назвал, а тот, чтоб представить себя жертвой, завопил по телевидению: дескать, угрожают! Сам в принципе спровоцировал письма в своей адрес, а когда получил их кучу, тут же с ними в милицию и побежал. А тем только дай команду "фас".

Когда уже закрывали мне дело в Бутырке, то следователь меня знакомил с документами. Открывает том, а в нем на первой странице ходатайство Гайдара к герою России Ерину: "Прошу оградить члена моей партии" и т. д...

В общем, арестовали меня за то письмо, написанное в сердцах. Герою России Ерину и главному тогда чекисту Степашину (его я тоже в письме недобрым словом помянул) нужно было дело.

Они инкриминировали мне, что Юшенков занимал принципиальную позицию по Чечне, а я, злодей, ему хотел помешать.

Но пострадал я в Бутырке не от сторонников Дудаева (причем это были не обязательно чеченцы, а и некоторые наши братки, с восторгом относившиеся к нему, но не из-за политики, а из-за того, что он удачно противостоит "ментам"). А пострадал я от следователей и тюремщиков, чьи коллеги из органов гибли в Чечне, а они весьма ретиво наказывали того, кто пусть неуклюже, но хотел защитить этих гибнущих.

Следователь Буланов - из тех, кто с сочувственной улыбкой и маму родную посадит. Он использовал все слабые места в атаке на меня. Узнал, что у меня больная печень, хронический гепатит, и посадил меня на последний верхний этаж: внизу вода есть, а у нас в переполненной камере давали на час в сутки. И это летом 95-го года, когда на улице стояла жара 30 градусов. А в тюрьме все сорок, ни умыться, ни попить, ни в туалет сходить.

Неслыханная вещь, уже после посадки Буланов сделал запрос этажной тюремной врачихе (похожей на Миткову) о состоянии моего здоровья и возможности нахождения под арестом. (Обычно без запросов в день заезда в тюрьму комиссия сама смотрит.) Врачиха, испугавшись такой "важной" бумаги, ответила: "Здоров", хотя баночку для анализа я ей вернул уже с кровью. И после этого ответа "здоров" дорога в тюремную больницу для меня была закрыта.

Нанятого наобум адвоката Шишко Буланов, вероятно, склонил на свою сторону, мне он ничем не помог, а как-то даже зло процедил в Бутырке: "Может быть, комитет общественной защиты создать для тебя?!"

На первый суд адвокат и вовсе не явился. Уже освободившись, я звонил ему, спрашивал: что же вы меня так плохо защищали? Шишко ответил, что в общем-то защищает авторитетов, а ты - мелкая сошка.

Буланов дело так протянул, чтобы до каникул суда не было, и я побольше посидел. Он сам мне грозил: "До года держать могу". С больной печенью, лишенного помощи медицины, в забитой до предела камере, в постоянном нервном напряжении. Дух у меня оставался крепок, а тело начало сдавать. В прямом смысле. Как-то Буланов пришел в Бутырку с двумя тетями. Меня вызвали, чем-то кольнули. Он сказал, что для определения группы крови. После этого я и сдал совсем. Из локтя начал хлестать гной. Два дня держался, ждал врача. 17 сентября на вечерней проверке не выдержал, подошел к тюремщикам (слышал, кстати, что кое-кто из них погиб в Чечне), показал локоть, сказал: "Что же вы творите?!" Они схватили меня и поволокли в какое-то полуподвальное помещение. После пяти месяцев общей камеры, шума, вони, духоты, жары я очутился в тишине. В углу урчал унитаз, пол грязный, матрас грязный, кругом бетон, холодища жуткая, а вверху сквозь решетку виден кусочек неправдоподобного синего осеннего неба, и пьянящий свежий воздух льется оттуда. Два дня провалялся на матраце, гной все сильнее тек, рука распухла, никто ко мне не приходил. Наконец, 19 сентября меня показали врачу. Он сказал, что нужно срочно резать локоть.

Воткнул скальпель, стал срезать и бросать в ведро шмотки гноя. Потом меня повели в камеру. Я тогда у Буланова не на свободу просился, а лишь в камеру поприличней. Он сказал: "Волков, начальник Бутырки, хороший мужик. Чего-нибудь придумает". Придумал! После операции меня поместили в камеру № 219. Наутро проснулся от надсадного кашля в несколько глоток. Спрашиваю, где я, ребята? Говорят, эта камера туберкулезников. Пытаюсь вырваться, кричу тюремщику: "Зачем сунули сюда, могу заразиться". Дубинкой загнали меня обратно. Через два дня одному, кто кашлял, стало плохо, пошла кровь горлом, два дня подряд по полтаза крови выхаркивал, но ни врача, ни надзирателя нет. Когда он стал задыхаться, его срочно отправили в больницу на Матросскую тишину, но он той же ночью помер.

После первого суда, на который "потерпевший" Юшенков не соизволил явиться, прошло два месяца. На второй суд сил у меня ехать уже не было. Пытался сказать тюремщику: пусть судят без меня, чего дадут, то и отсижу. Нет, дубинкой выпихнули в 5 утра. Повезли в автозаке в Тверской суд. Конвой начал нас выводить. Говорю, осторожней, у меня локоть порезанный. Конвоир сильнее защелкнул наручники, процедил: "Мы все тоже больные". И потащил за собой. В этот день опять Юшенков на суд не пришел, и меня в тюрьму обратно увезли в 9 вечера чуть живого.

С третьего захода судья Безлепкин влепил мне полгода, и на оставшиеся 15 дней меня отправили обратно долеживать с туберкулезниками и чесоточниками.

Все это было так, все это страшно, это хуже, чем быть просто сразу убитым, как в ту новогоднюю ночь в Чечне. Читаю кощунственные слова в приговоре: "...учитывая, что у меня кто-то на иждивении, учитывая мой хронический гепатит, дать полгода". После таких полгода через месяц загнешься.

...Почему-то в начале отсидки часто вспоминал покойного, ныне забытого Осташвили, который тоже пытался за русских заступаться, а ему дали срок и в зоне сгубили. Интуитивно я ждал такого же конца, но у меня отняли не жизнь, а остатки здоровья, что почти одно и то же.