Олесь Бузина, "Киевские ведомости", 19 июня

Мы как-то не задумываемся, что "Мертвые души" писались не только для просветления умов, но и для того, чтобы кормить любимыми макаронами Николая Васильевича Гоголя. Что Пушкин сочинял "Кавказского пленника", находясь в плену юношеских карточных долгов. Что "водянистый" стиль Достоевского предопределен не отсутствием вкуса, а банальной нехваткой средств. Вечно нуждающийся Федор Михайлович просто не имел времени на отделку своих шедевров, латая очередной страницей прореху в семейном бюджете.

Так как же они жили? За чей счет? Где добывали средства, когда были еще не памятниками, а просто живыми людьми в потертых сюртуках или блестящих мундирах?

Самые тяжелые отношения с "золотым тельцом" складывались, как ни странно, у г-на Пушкина. Почему как ни странно? Да потому что на первый взгляд все у него было. Хочешь - езжай в родовое Михайловское. Не хочешь - в Болдино. В обоих имениях домашнее маслице, индейки, куры, капуста, мужички и исполнительные управляющие. С голоду явно не умрешь, еще и, продав урожай, в барышах останешься. Большинство помещиков так и поступали, ни о какой литературе не помышляя. А Пушкину, до тридцати лет холостяку да еще с гонораром в двадцать пять рублей ассигнациями за куцую стихотворную строку, должно было бы хватить с лихвой на любую прихоть. Увы, прихоти у нашего поэта завелись совершенно непосильные для феодальной экономики - картежная игра. "Во Пскове, вместо того чтобы писать седьмую главу Онегина, я проигрываю в штосс четвертую", - признается Пушкин в письме к Петру Вяземскому.

Чуть позже, уже в Москве, великий поэт попытается продуть еще и пятую главу и благополучно сделает это. Потом поставит еще пару пистолетов и вдруг отыграет и главу, и "стволы" и еще "тысячи полторы" сверху.

Тут бы и остановиться! Увы, Пушкин не знал остановок: "15 декабря 1827. Вчерашний день был для меня замечателен. Приехав в Боровичи в 12 часов утра, застал я проезжающего в постели. Он метал банк гусарскому офицеру. Перед тем я обедал. При расплате недостало мне 5 рублей, я поставил их на карту и, карта за картой, проиграл 1600. Я расплатился довольно сердито, взял взаймы 200 руб. и уехал, очень недоволен сам собой".

Иными словами, был у Александра Сергеевича самый настоящий карточный невроз. По временам на него накатывало, и никакой голос разума не в силах был заглушить бесовский вой, звавший в очередной раз испытать судьбу. Результат известен. На момент смерти за г-ном Пушкиным числилось долгов частным лицам на гигантскую сумму - 120 тысяч рублей! Плюс еще 45 тысяч казне. Автор "Онегина" ушел в мир иной, оставшись должен всем, даже своему камердинеру. Но все "убытки", нанесенные России закатившимся солнцем ее поэзии, оплатил царь - реакционный, но добрый Николай I. И это при том, что Пушкин при жизни получал от государства еще и зарплату, о чем имеется его собственноручное признание в одном из писем 1831 года: "Царь взял меня на службу, но не в канцелярскую или придворную, или военную - нет, он дал мне жалованье, открыл мне архивы с тем, чтобы я рылся там и ничего не делал".

Зато исключительным хладнокровием в денежных делах отличался поручик Михаил Лермонтов. Ему не платили, как Пушкину, 12 тысяч рублей за отдельное издание "Евгения Онегина". Но и карточный проигрыш создателя "Маскарада" и "Демона" известен всего один. Переведясь с Кавказа в лейб-гвардии Гродненский гусарский полк, Лермонтов решил удивить однополчан широтой души. Предложил метнуть банк. Метнул. Продул что-то тоже около полутора тысяч и больше ширь души не показывал. Жил рачительно. Даже петербургскую квартиру целиком не топил, экономя дрова.

Имущественные дела поэта вела бабушка, выплачивая ему что-то вроде стипендии. И вроде бы хватало этих средств с лихвой. По крайней мере, издатели в Лермонтове души не чаяли - он не брал ни копейки гонорара за труд! Считал это ниже собственного аристократического достоинства - мол, как это мне, завидному жениху, наследнику нескольких имений, уподобляться нищим разночинцам? Писал только ради удовольствия и славы. Но метод Лермонтова не прижился - не всем повезло родиться владельцем "колхоза" с двумя тысячами душ крепостных рабов.

Считается, что Тарас Григорьевич Шевченко существовал в основном за счет меценатов. По современному - спонсоров. Увы, это не совсем так. Конечно, случалось жить в той же Качановке в гостях у богача Тарновского. Но во флигеле для прислуги. Однако львиную долю доходов давало все-таки государство, являясь гарантом стабильности поэтического огня. Не будем забывать, на протяжении почти всей взрослой жизни Шевченко - госслужащий, исправно получающий жалованье и командировочные от казны. Как сотруднику Временной комиссии для разбора древних актов ему было установлено жалованье в 150 рублей в год серебром. Впрочем, этим расходы государства на поэта не исчерпывались: "Подорожную и примерно на прогоны сто пятьдесят рублей серебром при расходной тетради получил. 28 ноября 1845 года". И подпись: "Свободный художник Т. Шевченко".

Означенные полторы сотни вызвали целую переписку между поэтом и казной. "Выдано Вам из канцелярии господина генерал-губернатора сто пятьдесят рублей серебром, вместе с расходною тетрадью для некоторых разысканий в Полтавской губернии, - пишет правитель канцелярии "свободному художнику", - но отчета в израсходовании сих денег Вами не доставлено. Посему имею честь просить Вас поспешить доставить отчет, нужный для обревизования".

Следует отдать должное Кобзарю. Разъезжая по Полтавщине, тратился он умеренно и в конце концов все-таки отчитался, хоть и почти черед год после путешествия: "Издержано мною: на прогоны тридцать один рубль тридцать шесть копеек и кормовых шестьдесят четыре рубля восемьдесят копеек серебром, оставшиеся за сим пятьдесят три рубля восемьдесят четыре копейки серебром и расходную тетрадь Вашему Высокопревосходительству при сем имею честь представить".

Впрочем, разъезжая за казенный счет по Полтавщине, Тарас преследовал прежде всего приватные цели - собирал материал для коммерческого издания эстампов "Живописная Украйна". Их он будет распространять по подписчикам с помощью черниговского генерал-губернатора князя Долгорукова - то есть все того же государства.

По-настоящему свободно от любой службы зажил только Чехов. В литературном приложении к журналу "Нива" за 1904 год мне удалось разыскать забытые ныне воспоминания П. А. Сергиенко - одесского приятеля Антона Павловича: "Чехов верхушечно относился к своему писательскому призванию. Гудя своим звучным баском и ухмыляясь улыбкой калужского мужичка, он говорил, что литературная слава для него на заднем плане. Пишет же он для заработка.

"У меня, понимаешь, семья, - говорил он. - Ничего, брат, не поделаешь, нужно работать. Я и от медицины из-за этого отодвинулся, которую люблю больше, чем литературу. Ну что я как медик могу заработать? Сто, полтораста рублей в месяц. Да и то с трудностями. Спишь себе, понимаешь, ночью. Будят: "Пожалте к больному". Едешь за тридевять земель, на край света. Трясешься на извозчике, зябнешь, проклинаешь свою профессию. Приезжаешь, возишься с больными, получаешь три рубля и опять трясешься, и опять зябнешь. А тут присел к столу, посидел два-три часа, и готов очерк, т. е. 20-25 рублей почти в кармане".

Особенное удовольствие доставляли Чехову воспоминания о прибылях от коротенькой комедийки "Медведь". Заехав в очередной раз в Одессу и, уплетая аппетитный борщ с пшеничным хлебом и красным перцем, столичная знаменитость поучала Сергиенко:

- Не стоит, брат, писать больших пьес. То ли дело водевиль. Посидел вечер, и готово.

- Неужели ты "Медведя" написал в один вечер?

- В один. А знаешь, сколько мне дает "Медведь" каждый год?

"Чехов, - рассказывал Сергиенко, - сказал какую-то сумму, которую я теперь забыл. Помолчав, он добавил:

- Брось писать стихи. Пиши водевили".

В результате даже умер не дома, а за границей - на руках лучших врачей: "Это была удивительно гармоничная натура с уравновешенными и согласованными действиями. Он никогда не давал себя уносить никакому течению, а был всегда с якорем, всегда с компасом"...

От себя добавим - и с кошельком.