Елена ГРИБАНОВА, кандидат исторических наук

"Казахстанская правда", 16 мая

В 1989 году Шерхан Муртаза написал пьесу "Письмо пяти", поставленную затем Казахским академическим театром драмы имени М. О. Ауэзова. Спектакль стал попыткой осмысления событий, хорошо известных историкам, но в тот период еще не обсуждавшихся широкой общественностью: о голоде среди казахов в начале 1930-х годов.

В июле 1932 года к первому секретарю Казкрайкома ВКП (б) Ф. И. Голощекину с письмом обратились писатель Габит Мусрепов, заведующий Казахским государственным издательством Мансур Гатаулин, заместитель проректора Коммунистического вуза Муташ Давлетгалиев, проректор по учебной части того же учебного заведения Емберген Алтынбеков и заведующий энергетическим сектором Госплана КАССР Кадыр Куанышев. Опираясь на материалы партийных форумов и труды Сталина, они сформулировали ряд вопросов, на которые сами же и ответили. Итог их размышлений сводился к следующему: катастрофа в сельском хозяйстве Казахстана - следствие левацких перегибов в политике Казкрайкома ВКП(б) и партийных органов на местах.

Все авторы письма являлись членами Коммунистической партии, в их памяти были еще свежи дебаты вокруг точек зрения С. Садвокасова, С. Ходжанова, Т. Рыскулова и других на некоторые вопросы социально-экономического развития Казахстана и сохранения национальных традиций казахского народа. С учетом данного обстоятельства письмо сопровождалось коротенькой запиской с объяснением мотива предпринимаемого шага: "Податели этих вопросов не являются ни в какой мере "обиженными" людьми, так же, как людьми, жаждущими карьеры. ...Единственной нашей целью является помочь социалистическому строительству в Казахстане, указав на отдельные серьезные прорывы, ставя волнующие нас вопросы прямо по-большевистски перед Крайкомом в рамках партийной демократии и в порядке самокритики, являющейся главным оружием нашей партии. Поэтому мы уверены, что Вы ответите на наши вопросы, отнесясь к ним, как к предложениям, исходящим от здоровых товарищей среднего партактива, не связанных в какой-либо мере с именем других, в частности, "больших" людей".

К сожалению, мрачные предчувствия оправдались. Выступление творческой интеллигенции было воспринято как националистическое проявление байских настроений. Авторы письма были обвинены в национал-уклонизме, защите интересов байства. Им стали угрожать исключением из партии и привлечением к уголовной ответственности.

Сила психологического давления, которое испытали на себе авторы письма после знакомства с ним Крайкома, оказалась для них тяжким испытанием. Их принудили к покаянному самобичеванию.

15 июля 1932 года на объединенном заседании бюро Казкрайкома и Краевой контрольной комиссии "грех" им был отпущен, а письмо оценено следующим образом: "...полное затушевывание всех достижений социалистической перестройки Казахстана и достижений национальной политики, выпячивание только отрицательных моментов, критика всей проводимой линии Крайкома".

Надо отметить, что данное письмо являлось не первым документом с сигналом SOS, поступившим во властные структуры, но это было первое письмо от коммунистов, причем не рядовых, а имевших значимый социальный статус. За этим письмом последовали и другие. Сложно утверждать однозначно о влиянии такого рода документов на кадровую политику ЦК ВКП (б), но факт есть факт: в январе 1933 году Ф. И. Голощекин, с именем которого связываются крайности в преобразовании сельского хозяйства Казахстана, был отозван из республики.

Как же сложилась судьба подписавших письмо? Трое из них пережили Сталина, о К. Куанышеве, к сожалению, ничего не известно, а вот жизнь Мансура Гатаулина, оборвавшаяся в 34 года, и его семьи полностью прослеживается по документам Архива Президента РК.

М. Гатаулин родился в 1903 году в семье скотовода из рода нысамбай-тама в ауле Нысамбай Казталовского района Западно-Казахстанской области. Его отец, Тиат Гатаулин, был женат на девушке из обеспеченной татарской семьи - Батиме, да и сам был человеком не бедным. Но джут, бураны и прочие напасти разорили родителей Мансура, и к началу 1920-х годов ему приходилось помогать семье, в которой, кроме него, выросли брат Шафхат и сестра Мунира. Жизнь Мансура начиналась так же, как и у многих его сверстников: обучение в церковно-приходской школе в поселке Казталовка, Астраханской гимназии, продолжение учебы в школе второй ступени в родном поселке, затем работа в уездных учреждениях, на стройке железной дороги Алгай - Эмба, вступление в ряды комсомола. В 1925 году уездный отдел народного образования направил Мансура на учебу в Саратовский ветеринарный институт, но семья нуждалась в кормильце, и Мансур учебу оставил. Увлекся журналистской и литературной деятельностью, печатался в газетах "Энбекши казах", "Лениншил жас" и многих других, но затем, как он пишет в своей автобиографии, "...переключившись на общественно-политическую работу, оторвался от писательской среды и отошел от литературного творчества".

В 1933 году, уже после "Письма пяти" ("никакого взыскания, в конечном счете, мне не наложили, и дело оставили без последствий"), М. Гатаулина перевели в аппарат Казкрайкома ВКП (б), затем - в окружной комитет города Каркаралинска. В тот год Казахстан посетил Сергей Миронович Киров, секретарь Ленинградского областного комитета партии, член Политбюро, который совместно с первым секретарем Казкрайкома Левоном Исаевичем Мирзояном совершал деловую поездку по Казахстану.

Семья Мансура Гатаулина, состоявшая тогда из 18 человек, занимала один из самых больших домов в Каркаралинске. Поэтому тамошние власти решили расквартировать высоких гостей в доме Мансура. Сам хозяин находился в командировке. Гостей принимала его жена Сахип. С. М. Киров и Л. И. Мирзоян прибыли с корзинами фруктов, подивились богатству собранной Мансуром библиотеки, обстоятельно побеседовали с родителями хозяина. Когда пришло время размещаться на ночлег, Сахип провела гостей в приготовленную для них комнату, в которой она постелила две кровати - одну побогаче, другую поскромнее. Каково же было ее смущение, когда Мирзоян предложил Кирову занять более красиво убранную постель. А она-то решила, что Левон Исаевич "главнее", уж больно непритязательно с ее точки зрения выглядел Сергей Миронович.

В сентябре 1936 года Мансура Тиатовича назначили первым секретарем Акмолинского райкома партии. Через некоторое время вызвали в Алма-Ату, откуда он вернулся чрезвычайно расстроенным, сказав жене, что предстоит чистка партийно-советского аппарата и что ничего хорошего от этого мероприятия ожидать нельзя. Но беда пришла позже и оказалась грознее, чем думалось. В 1937 году Мансура арестовали. Днем. На работе. Ночью в 3 часа пришли с обыском домой. Его отец, Тиат Гатаулин, не открывал дверь до тех пор, пока по его звонку не приехал Жумабай Шаяхметов, в те годы работавший в Акмолинском управлении НКВД. С ним семья была знакома, так как Мансур Тиатович общался с Жумабаем Шаяхметовичем. При обыске забрали пистолет, оружие в те годы имели все руководящие работники. Больше забирать было нечего. Потом, по воспоминаниям жены Гатаулина, рассказанных ею дочери, Мансура отправили в тюрьму в Алма-Ату, Сахип поехала за ним. Пока пускали, ходила к мужу на свидания. Раз он сумел бросить к ней под ноги спичечный коробок, в котором просил не менять имя маленькой дочери. Он придумал его сам из первой и последней букв русского алфавита - Ая, просил обучать ее русскому языку, хотя в семье говорили по-казахски. И еще как-то успел сказать Сахип: "Я, наверное, не вернусь".

В ноябре 1937 года Мансура Гатаулина расстреляли. Волею судьбы на судебном процессе, рассматривавшем его "дело", присутствовал Айтбай Хангельдин, через много лет ставший свекром Аи Гатаулиной. Вероятно, с его слов в книге В. Михайлова "Хроника великого джута" приводится последняя речь Мансура Гатаулина: "Гатаулину предоставили последнее слово. Он показал рукой на своих товарищей, сидящих на скамье подсудимых:

- Это не враги народа. Враг я. Меня и судите. Одного. Но я тоже не враг народа, а враг врагов народа. Я стал этим врагом в 1932 году, когда приехал по командировке в Кент (Кентский район расположен близ Каркаралинска).

...Выхожу из машины - никого и ничего вокруг, одна длинная база для скота стоит. Открываю дверь, а там трупы. Все огромное помещение - в штабелях трупов. У некоторых людей глаза еще открыты, но видно: с минуты на минуту умрут. Я вышел обратно, на улице крики. Безумные растрепанные женщины с ножами набросились на шофера, пытаются его зарезать. Я выстрелил в воздух, они разбежались. Пригляделся, а неподалеку очаг, большой казан на огне. Варится что-то. Приоткрыл крышку - а там, в булькающей воде, то ножка мелькнет, то ручка, то детская пятка... Вот тогда я и стал врагом врагов народа..."

После расстрела Мансура, его жене сотрудники НКВД предложили вернуться в Акмолинск и там пойти в органы. В поезде Сахип ехала вместе с Гульбахрам Сейфуллиной, у которой было такое же предписание. Но в отличие от Гульбахрам, точно выполнившей предписание и оказавшейся узницей АЛЖИРа, Сахип по пути следования отстала от поезда, добралась до Каркаралинска, забрала дочь и вернулась в Алма-Ату, где ожидали ее многочисленные хождения по родственникам и знакомым. Кто-то отказывал в помощи, кто-то помогал. Среди последних - подруги юности артистки Жамал Омарова и Шара Жиенкулова. Постепенно удалось скопить денег на землянку, устроиться на работу. В годы войны Сахип, как и многие женщины, участвовала в подготовке посылок на фронт и переписывалась с бойцами. Один из них решил, что Сахип - молодая девушка, и приехал после войны свататься. Позже, в одной из газет была небольшая заметка о том, как взрослая женщина Сахип помогла солдату пройти годы войны в надежде встретиться с любимой. Солдат подарил ей отрез шелка на платье, и Сахип с благодарностью вспоминала об этом не раз. В те годы она еще продолжала надеяться на возвращение Мансура.

Немало потребовалось времени, чтобы забылось клеймо "семья врага народа". В 1953 году Аю по этой причине отчислили из выпускного класса. К счастью, опять помогли добрые люди. Впоследствии Ая вышла замуж, родила троих детей, получила высшее образование. Для Сахип все эти события обернулись тяжелой болезнью, мучившей ее 25 лет. Умерла она в 1981 году в окружении семьи.

Непросто сложилась жизнь и других близких Мансура. Его отец, Тиат, распродал библиотеку и на эти деньги поехал в Алма-Ату с женой и внуком Нариманом, чтобы что-то узнать о сыне. Из здания НКВД в столице его просто-напросто выставили.

Брат Мансура, Шафхат, окончивший в 1935 году Московский театральный институт, после его ареста был уволен из театра в городе Гурьеве. Всем вместе им пришлось поколесить по республике, пока их не приютила дочь Тиата, к этому времени уже умершего, - Мунира, получившая в Ленинграде специальность инженера электросвязи и работавшая в тот период в городе Фрунзе (ныне город Бишкек), но и ее уволили с работы как сестру "врага народа". Позже репрессировали и мужа Муниры, Садыка Нагирбекова. В 1946 году Мунира с дочерью Даригой и племянником Нариманом переехала в Алма-Ату, вышла замуж, и второй ее муж Николай Гребенников удочерил Даригу, дав ей свою фамилию. Мунира же фамилию не меняла, за что опять поплатилась: в 1952 году ее исключили из партии. Причина все та же: близкие - "враги народа". Мунире пришлось вновь менять место жительства. Умерла она в 1981 году в Подмосковье.

Шафхат был арестован, затем освобожден перед войной, прошел всю Отечественную, позже работал в драмтеатре в городе Семипалатинске, умер в 1971 году.

Сын его, Нариман, так и не сумел получить полноценное образование, но прожил достойную трудовую жизнь и своему первому внуку дал имя Мансур.