Александр БОНДАРЕНКО, "Красная звезда", 2 апреля
В Великую Отечественную войну 20-летний младший лейтенант Шишкин был награжден медалью "За боевые заслуги"; к 40-летию Победы его наградили орденом Отечественной войны I степени; в мирное время генерал-майор Шишкин – резидент советской разведки в ряде европейских стран, заместитель начальника 1-го Главного управления КГБ СССР – был удостоен ордена Красного Знамени, трех орденов Красной Звезды и медали "За боевые заслуги". Он уволился в 65, а пенсию ему начислили за выслугу в шестьдесят лет – с учетом фронта и двадцати трех с половиной лет, проведенных "на закордонной работе". Теперь, когда Евгений Изотович ШИШКИН отметил свое 80-летие, "Красная звезда" может впервые рассказать об этом человеке, имя которого известно только в очень узком кругу.
- Евгений Изотович, учитывая то, что о вас фактически никто ничего не знает, начнем разговор с самого начала...
- Родился я в городе Бийске Алтайского края 23 февраля 1925 года, седьмым по счету, в семье рабочего-жестянщика. Этой датой я гордился: Красная Армия пользовалась большим уважением, мальчишки мечтали о военной службе... Когда же мне исполнилось 16 и надо было получать паспорт, я взял метрику, смотрю – написано: "8 марта". Я говорю: "Мама, как же так?!" Она отвечает: "Да я вас всех помню по старому стилю". Сосчитал – действительно, от 23 февраля до 8 марта ровно 13 дней. Так я от мужчин перекочевал к женщинам... И теперь на мой день рождения я первый тост поднимаю за женщин, а уж все то, что потом остается, достается мне, как новорожденному.
- Что особенно запомнилось из времени вашего детства?
- Прежде всего – раскулачивание в начале 31-го или 32-го года. У наших соседей были две коровы, лошадь, овцы... Вдруг мама узнает – их раскулачивают! Говорит: "Нас, наверное, тоже раскулачат!" У нас ведь также все это было, да только когда мне исполнилось три месяца, умер отец, и все хозяйство держалось на руках мамы, она с утра до вечера работала на подворье. Поэтому нас не тронули, а этот день я запомнил... На железнодорожной станции стоял длинный-длинный состав, забитый женщинами, детьми, все плачут, кричат... Собрался почти весь город - и весь народ тоже кричит, плачет... И вот тронулся этот состав, и увезли их всех в Нарымский край, в тайгу, в необжитые, суровые места. Что там потом с ними случилось – мне неизвестно.
- Жуткая российская традиция – проводить реформы "через колено". И все эти попытки "насильственно осчастливить" заканчивались трагически...
- Действительно, в 32-м году начался голод. Все исчезло, ни хлеба, ни продуктов – ничего! Я тогда жил у своей сестры, она учительствовала в деревне Верхняя Марушка, и помню, как летом мы ходили по полям, искали норки сусликов, заливали эти норки водой, оттуда выскакивал суслик – мы ими питались, и это нас спасло... А потом, в 36-м году, судьба забросила моих маму и отчима в Гурзуф, в Крым, куда уехала сестра-учительница.
- Так что началась совершенно иная жизнь...
- Да, это были самые чудные мои годы, я был предельно счастлив... Была прекрасная школа, замечательные учителя, были кружки – литературный, художественный, музыкальный, мы занимались акробатикой... Я был барабанщиком в пионерском отряде, с гордостью носил красный галстук, мы распевали песни: "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью...", "Если завтра война, если завтра в поход..." - и верили, что сильнее нашей Красной Армии нет в мире.
- А война действительно была уже завтра...
- Когда началась война, мама решила остаться с отчимом, работавшим в санатории РККА, а меня, который окончил 9-й класс, снабдила двумястами рублями, дала котомку с продуктами и погрузила в Симферополе в железнодорожный состав. Я покатил в Сибирь, к дальним родственникам, с письмом, которое сочинила моя малограмотная мама... В Новосибирск я приехал с большими приключениями, но там был такой наплыв эвакуированных, что родственники сказали: "Женя, принять тебя не можем – сам видишь. Поезжай-ка ты в город Белово, там эвакуированных еще мало! Там и школа есть..."
- У вас там были какие-то родные, знакомые?
- Никого! Пришел в школу, к директрисе: так, мол, и так, я из Гурзуфа, родители остались там, обратиться не к кому, хотел бы окончить 10-й класс. "Ладно, - говорит она, - поживи в пионерской комнате, там будет видно". Дала в буфет указание, чтобы мне пирожки выделяли бесплатно, чай – и вот так я поселился. После уроков возвращаюсь, смотрю, на столе стоит чугунок, открываю – пельмени. И молоко! Оказывается, сердобольные девочки из моего класса договорились между собой меня кормить – каждый раз, когда я возвращался в пионерскую комнату, то находил или пирожки мясные, или пельмени, или рыбный пирог... Так я целый год прожил в пионерской комнате.
- То есть до окончания школы...
- Когда я окончил 10-й класс, мне было еще 17, и я пошел на Коломенский патефонный завод - он был эвакуирован в Белово. Завод сохранил свое название, но выпускал минометы. Проработал там несколько месяцев учеником токаря, а потом вышел приказ, что все те, кто окончил десятилетку, независимо от возраста, должны быть призваны в армию...
- В армию или же в военные училища?
- Этого я не знаю... В декабре 42-го года меня пригласили в военкомат, спросили, куда бы я хотел. Я сказал, что мечтаю стать либо летчиком, либо попасть в разведку. Меня выслушали и направили в Томское артиллерийское училище – ТАУ-2.
- Как вы отнеслись к этому направлению?
– Без восторга. Мы ведь все тогда рвались на фронт. И вот, прослышав, что недисциплинированных курсантов отчисляют и отправляют на фронт, мы с двумя или тремя моими товарищами решили нарушать дисциплину. Старшина говорит: "Даю наряд вне очереди!" А мы в ответ грубо так: "Ну, положи на стол!" В общем, я не вылезал из нарядов или с гауптвахты... И вот однажды в мае, когда мы были в летних лагерях, сижу я на уроке артподготовки, а меня срочно вызывают в штаб училища. Захожу в указанный кабинет - сидит капитан в узеньких административных погонах. Думаю: "Неужели из военной прокуратуры?"
- Вы только тогда и поняли, что недисциплинированность может закончиться не просто отправкой на фронт?
- Ну да! Но капитан сказал, что он - преподаватель Военного института иностранных языков Красной Армии, приехал, чтобы набрать несколько человек на краткосрочные курсы военных переводчиков немецкого языка, и что руководство училища характеризовало меня с самой лучшей стороны. А я так наивно спрашиваю: "Так это же, наверное, не меня?" Он берет личное дело: "Шишкин Евгений Изотович?" - "Да" - "Значит, это вы. Вы немецкий язык изучали?" - "В школе учил". У нас в Гурзуфе был прекрасный преподаватель немецкого языка, который привил нам любовь к своему предмету, и знания у меня более или менее были.
- Пришлось сдавать экзамены?
- Да, но несложные... Кстати, когда я вышел из кабинета, то увидел тех двоих своих товарищей, с которыми мы вместе намеренно нарушали дисциплину. Тогда я понял, что руководство училища хотело от нас таким образом избавиться.
- Где тогда находился Военный институт?
- В эвакуации - в Ставрополе на Волге. Бродили мы там по берегу, по лесу, громко вслух отрабатывали немецкую фонетику и питались сыроежками, которые жарили в баночках на костре, дополняя свой скудный рацион... Осенью нас погрузили на баржи и доставили в Москву, где мы с утра до вечера занимались изучением немецкого языка. Потом, в августе 44-го года, вызвали нас с погрузки бревен на Москве-реке и устроили нам экзамен - какие-то формальные вопросы... После этого сказали, что нам присваивается звание младшего лейтенанта, мы становимся переводчиками 3-й категории и отправляемся на фронт.
- Наконец-то исполнилась ваша мечта...
- Конечно! Гордо водрузив врученные мне погоны, я шел с котомкой за плечами по московским улицам и думал: "На меня ведь все смотрят... Надо же – младший лейтенант! Наверняка на фронт едет..." Поднимаюсь по эскалатору на "Белорусской", и вдруг какой-то капитан говорит: "Товарищ младший лейтенант! Почему не отдаете честь?" - "Простите, товарищ капитан, вы далеко стояли!" - "Пойдемте, будете заниматься строевой подготовкой за нарушение воинской дисциплины!" - "Да у меня билеты на фронт! Поезд уже скоро!" - "Ничего не знаю, пошли!". Перевел он меня через площадь, завел в какой-то двор – а там марширует чуть ли не целый взвод таких же нарушителей... Поставили и меня в строй маршировать. Смотрю, время подходит - тогда я просто выбежал из строя, схватил свою котомку – и на платформу. Прибежал, а там две девчонки пришли меня провожать, один из моих товарищей. Не успел я с ними распрощаться, как поезд тронулся, я заскочил в свой вагон – и вот таким образом отправился я на фронт...
- Куда именно вы ехали?
- На 3-й Белорусский. Вся дорога была разрушена, Минск был абсолютно разбит – совершенно жуткое впечатление... Состав прибыл куда-то к литовской границе. В штабе фронта мы с моим товарищем Володькой Федотовым получили назначение в 87-й отдельный Витебский Краснознаменный полк связи, который размещался в поселке Жигуляй. Приближаемся к передовой – уже темнеть начало, слышна стрельба, пушечные выстрелы, ракеты взлетают... Идем – навстречу нам капитан - стройный, шикарно одет, в начищенных хромовых сапогах, в руке немецкий хлыст. Я подхожу, под козырек: "Товарищ капитан, разрешите обратиться!"
- Вспомнилась московская комендатура?
- Еще спрашиваете? Но он мою руку опускает: "Здесь это не надо! Вы куда, ребята?" "В Жигуляй! Нам надо в штаб". "Жигуляй – большой район, сегодня не отыщете. Пойдемте, у нас переночуете!" Вдруг справа и слева раздаются разрывы. Мы с Володькой шлепнулись на землю, закрыли головы руками. Стрельба прекратилась, поднимаем головы, а капитан как стоял, так и стоит. Нам так стыдно стало! Он говорит: "Ничего, ребята, привыкнете!" Привел нас в барак, длинный такой, где жили танкисты. Они в домино рубятся, анекдоты рассказывают, смеются, кто-то берет гитару, начинает петь, как я потом узнал, из Есенина: "Перебирая поблекшие карточки..." Стрельба слышится, барабанная стрельба такая, ухающие удары, а здесь словно бы нет никакой войны. Жизнь продолжалась, хотя они только вчера вернулись из боя и многих своих потеряли... Вот что такое русский, советский солдат! Переночевали мы, а потом разыскали штаб полка, и направили меня в группу ближней разведки.
- Мечта сбылась?
- Ну, это была техническая разведка, занималась радиоперехватом - пеленгацией радиостанций в полосе нашего фронта. Перехватывали тексты, а мы, как переводчики, должны были их переводить, составлять информационные сводки. Когда наши войска находились в обороне, мы занимались перехватом радиотелефонных переговоров - выходили на передовые позиции, в окоп, была специальная аппаратура, с помощью которой мы прослушивали переговоры противника...
- Какие-то "боевые эпизоды" у вас тогда были?
- Нет, этим похвастаться не могу, но под обстрел и бомбежки попадал многократно, рядом со мной гибли мои товарищи, но мне повезло... Закончил я войну перед Кенигсбергом – страшная рубка была, все поля были усыпаны трупами наших и немцев... В сентябре 45-го я пришел в отдел кадров: "Я закончил курсы военных переводчиков – нам сказали, что после войны нас примут в институт иностранных языков. Направьте меня туда!" И меня направили в ВИИЯКА. Там на комиссии меня спрашивают: "Вы на какой факультет хотели бы?" Я подумал и под впечатлением увиденного на фронте говорю: "На педагогический!" Подумал: "Надо все-таки воспитывать молодежь!" Позже я понял, что педагог из меня не получится...
- Позже – это когда?
- Довольно скоро. По педагогике у меня была тройка, что, наверное, меня и спасло. Осенью 49-го меня направили в Австрию, в Вену, переводчиком в советскую часть союзнической комиссии - по линии Главного политуправления РККА. Мне даже приходилось переводить беседы верховных комиссаров с членами австрийского правительства... Через некоторое время меня назначили руководителем "Русского часа" радиостанции "Равач" - осуществлять цензуру австрийских радиопередач. В моем распоряжении был соответствующий аппарат – австрийцы, члены Коммунистической партии, которые просматривали манускрипты радиопередач, и только после того, как я давал "добро", передача могла выходить в эфир. На этой почве было очень много скандалов, в том числе публикаций в австрийской прессе, что "старший лейтенант Шишкин вновь запретил такую-то передачу". По-немецки я был "Oberleutnant", а они писали "Oberstleutnant", что означает "подполковник", чтобы повысить мой вес.
- Наверное, представить вас более опасным человеком?
- Ну да, а мне приходилось оправдываться перед своим руководством за то, что я попадаю на страницы прессы... Потом меня назначили начальником информационного центра. Но прежде... Вдруг меня приглашает начальник военно-политического отдела полковник Ильичев, а мне говорят, что это – резидент нашей разведки. Захожу в кабинет в гостинице "Империал", где находилась штаб-квартира советской части союзнической комиссии по Австрии, докладываю. "Ты хочешь помогать разведке?" - "Товарищ полковник, да я всю жизнь мечтаю попасть в разведку!" - "Ну, тогда пиши подписку, - и протягивает мне лист бумаги, - подписывайся псевдонимом!" - "А какой псевдоним?" - "Ты где жил до войны? В Крыму? Пиши - "Крымов". Ну, все, иди, работай!" Я был настолько счастлив, что, как мне в то время показалось, наконец-то попал в разведку...
- С чего же началась ваша работа?
- Меня прикрепили к сотруднику резидентуры Василию Романовичу Ситникову – это был исключительно интересный человек, талантливый, хорошо владел немецким языком. Помню свое первое задание: разыскать во французском секторе Вены генерала, который во время войны служил в вермахте, и вызвать его для встречи с представителем наших оккупационных войск. Посадили меня в оперативную машину, мы покружили по Вене и въехали во французский сектор, который нашим запрещалось посещать... Разыскали этот дом, Анатолий, оперативный водитель, меня выбросил, сказав: "Через час я буду ждать на этом месте". Подхожу я к тому дому, захожу в ворота, прохожу во двор – темно, подъезд разыскать не могу. Стал зажигать спички, разыскивать и понял, что это – моя первая оперативная оплошность, надо было прихватить фонарик... Нашел наконец-то подъезд, поднялся на второй этаж, отыскал нужную дверь, постучался. Спрашивают по-немецки: "Кто там?" - "Я хотел бы поговорить с господином генералом". – "А кто вы?" - "Я его старый знакомый". Старушка приоткрыла дверь: "Его сейчас нет..." - "Передайте ему этот конверт". Возвращаюсь во двор, а ворота закрыты. Время поджимает - что делать? Думаю, может, кто-нибудь войдет - никого... Смотрю - щель между двумя зданиями, парапет, верхушки деревьев на фоне неба просматриваются. Надо туда прыгать. Достаю из кармана монетку, выпустил ее, считаю: раз-два - монетка упала на землю. Значит, не очень высоко. Через парапет, в садик, через ограду, разыскал своего водителя. Тот уже волновался...
- Были и другие задания?
- Разумеется, но... Однажды, это был 51–52-й год, я зашел в бильярдную "Гранд Отеля", вижу, играют двое сотрудников нашей резидентуры. Они меня знали, считали своим, и один говорит другому: "В Центре черт знает что творится! Из Франции вызвали работника, который занимал руководящее положение, вроде бы отдали под суд... Вот, Ситникова, вызвали в командировку, три месяца болтается по коридорам Лубянки и не знает, то ли вернут его в Вену, то ли, тьфу-тьфу-тьфу…" Ничего себе! Но хотя у меня тогда появилось какое-то сомнение, но нет, думаю, в разведку мне все равно хочется попасть...
- И вскоре это произошло?
- Не так чтобы очень скоро... В декабре 54-го закончилось мое пребывание в Вене, я вернулся в Москву и почти до конца апреля находился за штатом. А потом вдруг меня пригласили в Центральный Комитет партии и после собеседования предложили "потрудиться на внешнеполитическом поприще". Я согласился, еще не зная, что к чему, и мне сказали явиться на следующий день в бюро пропусков на Кузнецком мосту – там все объяснят. Оттуда меня направили в здание на площади Дзержинского... Вскоре я был определен в немецкий отдел младшим оперуполномоченным.
- Когда же и куда направили вас в первую командировку?
- В 1957 году, в Австрию. Там сложилась такая ситуация, что, в общем-то, мне повезло - удалось приобрести ценную агентуру. Вот эти две картины (разговор происходил дома у Е.И. Шишкина. – А.Б.) мне подарил депутат парламента, от которого мы получали информацию не только о внешней политике австрийского правительства, но и по Западной Германии... Было у меня еще одно приобретение – очень информированный человек, о котором мой предшественник сказал: "От встреч со мной он отказался и с тобой встречаться не будет..." Я ему позвонил, представившись сотрудником советского посольства: "Прочитал очень интересную вашу статью и хотел бы с вами побеседовать". Он отвечает: "Я с вами встречаться не желаю!"
- А почему?
- Только что произошли Венгерские события... Когда казнили Имре Надя, с которым они были друзьями, он отказался от всех встреч с нами... Но я все-таки проник в то заведение, где он работал, пришел к нему в кабинет: "Извините мое нахальство, но ваша статья произвела на меня настолько сильное впечатление, что я думаю, что и вы должны быть заинтересованы в том, чтобы наша беседа состоялась"... Действительно, он назначил мне встречу в гастхаузе, а когда я пришел, обрушился на меня с претензиями: "Почему вы насильно насаждаете свои порядки в других странах?! Почему же вы себя так ведете?!"
- Когда мы говорили с председателем КГБ СССР Владимиром Александровичем Крючковым о событиях 1956 года, то он назвал их первой попыткой пересмотра итогов Второй мировой войны...
- Я согласен с Владимиром Александровичем, но я должен был восстановить контакт с ценным агентом, а не проводить урок политграмоты! Поэтому я говорил: "Да, во многом вы правы, я разделяю вашу точку зрения, но только-только закончилась война, вы должны знать о том, как тяжело живет наш народ, поэтому в вопросах нашей внешней политики могут быть изъяны..." Хотя я это говорил не только потому, что хотел приблизить его к себе...
- Ну да, люди вашей профессии смотрят на жизнь более реалистично, чем те же "партийные бонзы", требовавшие от вас исключительно положительных откликов на свою политику и ее единодушного одобрения - как в стране, так и вовне оной.
- Да, это так... Потому в своих отчетах я этот момент, конечно, не отражал. Но ему импонировала моя доверительность, это его заставило продолжать со мной встречи - они в общем-то носили интересный характер... Этого агента я потом передал на связь своему коллеге, и он еще многие годы с нами сотрудничал... Теперь, к сожалению, умер.
- Как вообще в то время относились в мире к нашей стране?
- Советский Союз пользовался большим авторитетом! Прежде всего наша победа над фашизмом, освобождение Европы. И про то следует вспомнить, что именно в это время мы начали запускать спутники, что вызывало симпатии у всего мира и... помогало нам в нашей разведывательной работе, в том числе в вербовочных мероприятиях. Помню, как однажды я шел на встречу с агентом и увидел, что по ночному небу летит спутник, - было сообщено заранее, что он над Веной будет пролетать. Так этот человек, с которым я встретился, все свое время потратил на то, чтобы высказать восхищение по поводу наших успехов! Люди считали, что раз СССР в состоянии запускать вокруг земного шара спутники, то значит, это действительно великая держава, за которой большое будущее.
- В общем, работать вам тогда приходилось очень напряженно...
- Добавьте к рассказанному, что у меня на связи был один агент, с которым я встречался чуть ли не каждую неделю. На него шли письма из Соединенных Штатов Америки от некоего Марка, а в этих письмах содержалась тайнопись. Я получал сообщение, что пришло очередное послание, встречался с ним, брал письма, распечатывал, проявлял тайнопись – она была тоже шифрованная, все это списывал и шифротелеграммой отправлял в Москву... Потом меня вызывает резидент: "Срочное указание из Центра - этого агента законсервировать. Объясни, что он должен говорить, почему он в большом количестве получал письма из США". Позже я узнал, что под псевдонимом "Марк" скрывался товарищ Абель. Так что какое-то участие в его работе я принимал... Он был очень активным работником, а то, что моим "почтовым ящиком" никто не заинтересовался, лишний раз свидетельствует о том, что Рудольф Иванович никого не выдал.
- Но ведь и вы работали не один...
- Конечно, и прежде всего большим помощником для меня была моя жена, Лидия Степановна, которая мне помогала, особенно в установлении первичных контактов, когда нужно было расположить людей к себе, чтобы потом начинать более серьезную оперативную работу. Так что иногда она бывала моей очень хорошей помощницей в достижении результатов, в том числе и в вербовочной работе.
- По традиции после командировки следует работа в Центре…
- Да, но сначала я прошел курсы усовершенствования, а потом вернулся вновь в немецкий отдел – теперь уже начальником направления… Вскоре мне предложили поехать в наш Берлинский аппарат уполномоченного КГБ в ГДР начальником 1-го отдела. Я кадровикам говорю: "Мне кажется, что я на начальника еще не тяну..." Те удивились - первый случай, что кто-то отказывается от повышения! В конце концов меня направили замом начальника другого отдела, а через полгода назначили начальником 1-го, и в этой должности я работал в 1963 – 1967 годах.
- В Москву вы уже вернулись на руководящую работу?
- Да, я был назначен заместителем начальника немецкого отдела, потом стал начальником, а затем мне предложили поехать главным резидентом в Австрию. В 1974 году, когда я был там, мне присвоили звание генерал-майор... Когда же я вернулся, меня вызывает Крючков и говорит, что меня хотели бы назначить заместителем начальника 1-го Главного управления КГБ СССР.
- То есть внешней разведки, которую он тогда возглавлял.
- Да, таким образом я стал заместителем Владимира Александровича, и мне выделили участок: Западная Европа, Восточная Европа – сотрудничество с нашими друзьями по линии органов госбезопасности, и плюс Юго-Восточная Азия - Австралия, Новая Зеландия, Индонезия и… Северная Корея.
- Какое-то несколько странное объединение... Почему именно так?
- Вопрос не ко мне: известно, что так было в МИДе, и потому у нас в разведке была такая же структура... Работа была очень интересная, я практически имел возможность быть в курсе всех политических событий, которые происходили не только в Европе, но и во всем мире. Наша разведка была довольно информированным органом, добывала исключительно ценную информацию, которую докладывали председателю КГБ Юрию Владимировичу Андропову.
- Вам не единожды приходилось общаться с Андроповым. Какое у вас о нем сложилось впечатление?
- Очень приятное! Это был не только талантливый руководитель, но и незаурядный человек, который, кстати, очень внимательно относился к своим кадрам, добивался справедливого отношения к своим подчиненным, вообще к сотрудникам КГБ. Однажды я присутствовал на коллегии КГБ, где рассматривались кадровые вопросы. Присутствовало много приглашенных. Начальник соответствующего подразделения зачитывал характеристику, а тот, о ком шла речь, поднимался, чтобы его могли видеть. И вот зачитывается характеристика на начальника какого-то погранотряда с предложением снять его с должности за недостатки в работе. Тут Юрий Владимирович спрашивает: "А где же этот товарищ?" Начальник управления кадров отвечает, что он потерял голос, не может говорить, поэтому его и не пригласили. "Как же вы можете решать судьбу человека, не выслушав его личное мнение? – возмутился Юрий Владимирович. - Может, он совершенно не согласен с этой характеристикой? Снимем этот вопрос с повестки дня, а когда он заговорит, тогда мы и решим вопрос о его судьбе! Так поступать, как вы поступаете, негоже!"
- А что можно сказать об Андропове как руководителе службы Государственной безопасности?
- Он был исключительно информированный человек, у него была блестящая память. Однажды я был в краткосрочной командировке в Греции: познакомился с работой резидентуры и, конечно, интересовался политической проблематикой - в то время были очень напряженные отношения по территориальным вопросам между Турцией и Грецией. По возвращении я доложил Владимиру Александровичу, и он говорит, что это представляет интерес - нужно пойти к Юрию Владимировичу. Когда же я начал докладывать Андропову, он меня перебил: "А что ты мне говоришь? Я сам это все знаю", - и рассказал все то, что я собирался докладывать. Тогда я понял, насколько он информированный человек, причем – в деталях. Мне многократно приходилось убеждаться, что у него блестящая память, исключительно высокая эрудиция.
- Если взять известную книгу англичанина Фредерика Форсайта "Четвертый протокол", там можно найти такую фразу: "Крючков не был ни военным, ни профессиональным разведчиком; он был партаппаратчиком до мозга костей..."
- Нет, с этим утверждением соглашаться не надо. Да, он не разведчик - но он очень быстро вошел в курс дела и довольно грамотно решал даже оперативные вопросы. Владимир Александрович производил на меня очень хорошее впечатление: у него были организаторские способности, он умел, так сказать, держать аппарат в руках, очень жестко контролировал работу всех подразделений. У него была – да и сейчас есть – блестящая память. Он тоже своеобразный эрудит...
- То есть ваша оценка целиком положительная?
- Да, за исключением, может быть, одного: по своей натуре Владимир Александрович был сухой человек. Он не допускал к себе близко даже своих заместителей, все взаимоотношения строил только на официальной основе. Скажу также, что он не всегда прислушивался к мнению своих подчиненных. Человек волевой, жесткий: "Я сказал – значит, так делать!" Все! Может быть, именно это не в последнюю очередь помешало ему в дальнейшем… Но тут уже сложный вопрос на другую тему.
- Кого бы вы могли назвать из менее знаменитых ваших коллег? Хотя, как однажды сказал большой друг "Красной звезды" генерал-лейтенант Кирпиченко, "знаменитый разведчик" – звучит двусмысленно!"
- Вот как раз Вадима Алексеевича, которого я очень уважаю и люблю, я назову первым: когда я был замом начальника ПГУ, он был первым замом. Заместителями Крючкова были ушедшие уже из жизни генерал-майоры Яков Прокопьевич Медяник и Юрий Иванович Попов. Мы все дружили, были соратниками в исконном смысле этого слова. Многих бы наших сотрудников хотелось назвать, но… вы понимаете. Хотя могу сказать, что запомнился мне симпатичный оперативный работник, который работал в одном из отделов ПГУ - Сергей Борисович Иванов, он оставил хорошее впечатление, как человек образованный, активный, эрудированный...
- Вы можете вкратце оценить работу советской разведки в то время?
- Ну, позиции наши были неплохими, мы докладывали в правительство ценную информацию – особенно по линии научно-технической разведки. Выскажу свою точку зрения, что если бы получаемую информацию использовали по-настоящему, то это могло бы давным-давно продвинуть всю нашу экономику в число передовых. Куда это все уходило?.. Довольно полное представление мы имели о том, что происходит в блоке стран НАТО, причем многие планы получали документально... А в марте 1980 года я уехал главным резидентом в Бонн.
- Почему так получилось?
- Понимаю ваш невысказанный вопрос. Нет, это не было понижение – моя должность сохранялась. У нас был такой порядок - как я был заместителем начальника 1-го Главка, так на этой должности и уехал главным резидентом... Некоторые другие наши заместители тоже с таких позиций выезжали резидентами… В Бонне я просидел десять лет без нескольких месяцев, вот только ничего об этом я вам рассказать не смогу... Единственное, что у меня в резидентуре работал Сергей Николаевич Лебедев – он был на хорошем счету, я относился к нему с большим уважением. Так что не без гордости могу говорить, что наш начальник Службы внешней разведки когда-то был моим подчиненным.
- Большое вам спасибо, Евгений Изотович, за все, что вы смогли рассказать! Редакция и читатели "Красной звезды" поздравляют вас с юбилеем! |