Людмила ФЕФЕЛОВА, "Костанайские новости", 15 августа

Накануне его 70-летия корреспондент "КН" встретился с человеком, который, пожалуй, вернул историю Костанайской области, рассказал землякам о событиях, героях давно минувших дней. И сделал это честно, исторически грамотно. Разные времена, разные люди оживают на страницах его книг. Но Петр Максимович Черныш не только краевед, он еще и поэт. Последняя по времени и 21-я по счету книга - сборник стихов под общим названием "Заветное".

- Петр Максимович, в свое время у вас была такая работа, такие посты, что даже странно, как лирические настроения проскальзывали в душу...

- Сейчас я думаю, что все в моей жизни логически оправдано. В школе, как многие мальчишки той поры, мечтал стать летчиком - не прошел по зрению. Что было делать? Дома, в Узункольском районе, в Новопокровке, - нищета. А учиться хотел очень сильно. Поступил в Кустанайский пединститут на филологический факультет - он выпускал не только словесников, но историков тоже. Я сразу понял, что отстаю от городских ребят - не по знаниям, а по виду, может быть, по умению говорить, выражать свои мысли. Нашелся мудрый человек, Вера Ивановна Кандалина, она давала введение в литературоведение, которая точно подметила мое состояние. И она посоветовала мне писать стихи, чтобы раскрепоститься, стать свободнее в лексическом плане. А я к поэзии в то время был равнодушен, не говоря уж о том, что сам ни единой поэтической строки не написал. И вот я взялся за рифмы. Потом у меня набрались тетради этих стихов. Но только будучи обкомовским работником, решился отправить стихи в Алма-Ату. Ответила мне поэтесса Чернова: что-то похвалила, а что-то разнесла в пух и прах. Тогда я отложил в сторону весь прошлый творческий опыт и начал все заново...

- Как часто приходилось в жизни начинать все заново?

- Если разбить мою жизнь на три этапа, то самыми значительными я назвал бы первый, комсомольский, и нынешний. Работа в комсомоле стала фундаментом моей жизни, а начиная с того времени, когда судьба привела меня в архив, я как бы стал собирать плоды "с древа познаний", которое взращивал долгие годы.

- Но когда с поста секретаря обкома вы ушли в архив, наверное, и не думали, что этот крутой поворот в биографии станет для вас благом?

- Откровенно говоря, я уходил из обкома в состоянии крайней усталости. Чтобы это понять, надо вернуться на десятилетия назад, надо вспомнить моего шефа - Василия Петровича Демиденко, при котором я был не столько секретарем по идеологии, сколько автором его многочисленных докладов и выступлений. Поверьте, это был нелегкий труд - писать многостраничные доклады. Василий Петрович на эту роль пробовал журналистов и сотрудников обкома - все чем-то не удовлетворяли. И вот однажды призвал меня - сунул старый доклад, который ему кто-то написал еще в Северо-Казахстанской области, откуда он к нам перевелся, и сказал: поменяешь цифры и названия - основа пусть остается. Ну а я решил, что надо хорошо поработать, чтобы получился настоящий доклад о положении в Кустанайской области. Василий Петрович удивился, но ему понравилось. С этого все и началось. Демиденко выступал много и цветисто, того же он требовал от докладов. Если, к примеру, Андрей Михайлович Бородин в подготовленных для него докладах снижал "градус" патетики, как я говорил, "переводил разговор на курский диалект", то Демиденко, наоборот, взвинчивал и обострял. Он требовал ярких примеров, соответствующих случаю пословиц и поговорок.

- Как Сталин?

- Безусловно, он был выраженным сталинистом. Хотя старался обставить все на демократический манер, свои решения принимал на пленумах, на бюро, якобы посоветовавшись с коммунистами. Андрей Михайлович (тот в эти игры не играл) скажет, как надо делать - выполняйте. А этот маскировался под демократа. Но попробовал бы кто-нибудь настоять на своем - тому было не сдобровать.

- Петр Максимович, наверное, тот же Демиденко не хотел бы, чтобы сегодня о нем оставалась именно такая память. О чем должны думать в этой связи те, кто сейчас занимают высокие посты?

- Об этом надо думать каждому общественному деятелю. То, что этот человек не давал сказать в глаза, ему обязательно крикнут вдогонку. Знаете, земной век человека короче, чем время для памяти о нем. Поэтому всем надо быть скромнее. И лидерских фотографий должно быть поменьше в газетах, и непререкаемых истин. Время всех и все расставляет по местам.

- Именно поэтому вы назвали одну из своих лучших книг так контрастно: "Эпоха Бородина, время Демиденко"? Она была нарасхват, все хотели прочитать, во всяком случае, те, кто знал того и другого...

- Думаю, что о подобных фигурах рано или поздно все равно кто-нибудь напишет. Они делают историю, яркую или серую - все получит соответствующее отражение.

- Но давно известна истина, что короля делает свита. Свита тоже должна свое получать. Поддакивают, подхалимничают, трепещут. А ведь можно просто уйти...

- Это, наверное, самое сложное. "Просто уйти" не всегда получается. Лично я Демиденко не боялся, нередко ему возражал и просил его об отставке несколько раз. Он, между прочим, и сам просил у Горбачева об отставке. Вообще-то Василий Петрович был человеком скрытным, он ни с кем не делился своими переживаниями и недомоганиями, наоборот, хотел казаться железным коммунистом. Тогда как Андрей Михайлович мог запросто пожаловаться на высокое давление или бессонницу. Но однажды Демиденко сказал мне: пиши на имя Горбачева мое заявление об уходе - болею, нервы не в порядке. Сам он писать, видимо, опасался... Заявление я ему написал, но предупредил, что надо сначала обратиться в ЦК Компартии Казахстана. Василий Петрович не внял - заявление ушло Горбачеву. В личной беседе Михаил Сергеевич попросил Демиденко остаться, поддержать генсека в трудное время. Сам я на этой встрече не был, но по тому, что рассказывал Демиденко, все так и было на самом деле. А коль сам Василий Петрович остался, то и меня он не отпустил. Хотя я просил его о такой услуге: отпустить раньше, чем уйдет сам, чтобы при новом "первом" мой уход не выглядел, как изгнание. Но все именно так и получилось, как я не хотел. Сейчас для меня это не имеет никакого значения, я совсем не думаю о том, как выглядел в то время мой переход в партийный архив, в "кладбище карьер", как его называли. В этом затерянном мирке я снова ощутил радость жизни и стал, наконец, писать не доклады, а то, чего душа просила.

- А кроме этого вы получили возможность познакомиться со всей подноготной компартии области и ее деятелей...

- В 1990 году неожиданно пришел приказ уничтожить все личные и персональные дела, что находились в архивах компартии. Мотивировалось это тем, что в архивных помещениях не хватает места, а упомянутые документы не представляют особой ценности. Я понял, что причина другая: партия хотела выглядеть в глазах потомков чище и благороднее, чем это было на самом деле. Мы, несмотря на приказ, большинство дел сохранили.

- Петр Максимович, за какие грехи в то время партия наказывала своих деятелей?

- Было три вида проступков, за которые коммунисты несли очень строгую ответственность: пьянство, женолюбие и стремление что-либо "прихватить".

- Неужели наказывали за "прихватизацию"? В то время мало кто знал, что слово "коррупция" означает, не в ходу оно было...

- Правильно вы говорите. Но, видно, потому, что такие деяния строго пресекались, до слова "коррупция" дело не доходило. Если кто-то "просигналит"(а таких всегда хватало), то никакие былые заслуги не помогали. Правда, однажды я отдыхал в закрытом партийном санатории и познакомился со своим коллегой из Азербайджана - секретарем райкома. Супруга его шикарно одевалась, вся была увешана золотыми украшениями. Они рассказывали, какие устраивают пышные приемы - я был поражен. У нас, на севере Казахстана, такое было немыслимо. Видимо, с южных регионов на нас катилась эта страсть к роскошной жизни.

- И это погубило СССР?

- Коль развалились, значит, были ошибки. Лично я главной виной того строя считаю вождизм и репрессии. Много было пролито невинной крови - такое не прощается. Поэтому трудно быть адвокатом той истории. Но с другой стороны, для народа в то время дороги все-таки были открыты. Учиться мог каждый. А сегодня нужно много денег, чтобы получить хорошее образование. Когда-нибудь и это отразится на результатах. Что мне сегодня еще не нравится? Как и другим моим ровесникам, разнузданность телевидения. Оно портит молодых людей. Когда я вижу насилие, девочек с сигаретками или спиртное в руках детей, женщин и стариков, мне становится очень тяжело. Нельзя было допускать этого.

- Поэтому вы так много стихов посвящаете именно своим ровесникам?

- Я посвящаю им стихи, потому что люблю этих людей, ценю их, потому что они заслужили хорошие слова в свой адрес.

- И при этом называете свою книгу грустной. Поэты, вообще, грустные люди - это известно. О чем печалитесь вы лично?

- О том, что уходит время, уходят силы, здоровье. Но эти же обстоятельства тебя и подгоняют: успей сделать еще что-то, оставь о себе добрую память. Высшее мужество жизни в том, чтобы оставаться человеком в любом возрасте, при любых обстоятельствах. Если не для широких масс, то для своей семьи. Плохо мне или хорошо, я патриарх своей семьи, не могу хныкать, раскисать, вгонять в депрессию родных людей.

- Ваша поэзия - это ваша биография. Хотя вы и не датируете стихи, но они отражают и события, и времена.

- Я, как правило, ставлю даты лишь тогда, когда посвящаю слова умершим. А если живым, то я их не ограничиваю во времени. Одно нехорошо: все меньше остается людей, которые любят стихи. Бывало, мне из Москвы, из ЦК, звонили, просили, к примеру, Блока достать. А сейчас и Блок, и Есенин стоят в магазинах на полках невостребованными. И это тоже грустно. Правда, я считаю, что не люди в том виноваты, а пропаганда. Надо учить, надо увлекать. К примеру, я проводил в Денисовском районе творческий вечер, очень хорошо встречали, искренне.

- Какие из своих стихов вы читаете на таких встречах обязательно?

- Есть несколько, самых любимых: "К лире", "Свой путь", "О родине", "Август", "Старые валенки", "Собою быть хочу"...