Константин КЕШИН, "Казахстанская правда", 11 сентября

Кто бы мог подумать, что появление небольшой книжки карманного формата, почти брошюры, будут сравнивать с появлением новой сверхзвезды на и так достаточно щедро засеянном высокоучеными светилами небосклоне отечественной пушкинистики!.. Но случилось именно так. Сборник "Если заговорят портреты", за которым вскоре последовал "Портреты заговорили", мгновенно ввел автора (о котором дотоле мало кто знал) в первый ряд исследователей жизни Пушкина.
Вот признание доктора филологических наук, автора книги "Судьба Пушкина" Бориса Бурсова: "С Николая Алексеевича Раевского начинается новая отметка в движении нашего пушкиноведения за десятки лет. Не скажу, что работа Н. А. Раевского – самая выдающаяся, но что самая живая – несомненно. Его последняя – итоговая – книга о Пушкине приобрела огромную известность, огромную популярность, привила особый вкус читателю. Наше пушкиноведение как-то закостенело. Как не хватало нам живого восприятия Пушкина, самого Пушкина!"
Обе книги написаны Николаем Алексеевичем в Алма-Ате. Как уроженец Олонецкой губернии, студент Петербургского и Карлова (Прага) университетов, капитан, командир батареи в армии генерала Врангеля оказался в азиатском городе? Здесь очень к месту вспомнить Тютчева: "Блажен, кто посетил сей мир / В его минуты роковые". Н. Раевскому выпали роковые даже не годы, а десятилетия. Окончив гимназию с золотой медалью, юноша поступает в Петербургский университет – его влечет энтомология. Окончить университетский курс не пришлось, началась война. Недавний студент становится юнкером в Михайловском артиллерийском училище. Позднее он участник легендарного Брусиловского прорыва.
Пережив трагические события гражданской войны, примкнув к Белому движению, Раевский спустя несколько очень нелегких лет (его горькие свидетельства очевидца не принимали к печати даже эмигрантские издания) попадает в Прагу, где и заканчивает образование, начатое в Петербурге, становится доктором естественных наук. Там он в июне 41-го года арестован гестапо и, отбыв двухмесячный тюремный срок, остается в столице Чехословакии до мая 1945-го. Теперь он вновь арестован уже советскими властями и судим: пять лет лагерей, потом поселение в Минусинске. Лишь в начале 60-х годов Николай Алексеевич приезжает в Алма-Ату и остается здесь до конца своих дней.
Вспоминая годы в Праге, где он прошел трехгодичный курс литературного отделения Французского института им. Дени, Николай Алексеевич писал впоследствии: "Только теперь, оглядываясь назад, понимаю, насколько благотворным оказался этот мой выбор. Здесь начинается мое увлечение литературным творчеством, здесь я сделал первые шаги в том деле, которое вскоре стало единственным смыслом моей жизни". Ныне, когда жизнь этого замечательного человека завершилась, можно с уверенностью заметить, что Алма-Ата стала поистине гостеприимно благословенной территорией ("Город совершенно удивительный, сплошной старинный парк"), где осуществился литературный талант Раевского.
Как много успел совершить для русской литературы сотрудник Республиканского института клинической и экспериментальной хирургии, свободно говоривший на четырех европейских языках, а читавший еще на четырех!.. Начнем с пушкинской тетралогии – "Если заговорят портреты", "Портреты заговорили", "Друг Пушкина – Павел Воинович Нащокин", "Жизнь за Отечество". Этим уникальным, бесконечно увлекательным повествованиям предшествовало многое: бессонные ночи над двухтомником писем Пушкина ("Диагноз моей – отныне неизлечимой – болезни: жизнь Пушкина"), погружение в богатейший, дотоле неизвестный исследователям семейный архив (в замке Бродзяны) сестры Натальи Николаевны – Александры Николаевны, баронессы Фризенгоф, долгие беседы в Пушкинском Доме, вдохновенные прогулки по Петербургу.
Проза – дань романтическому миросозерцанию неисправимого мечтателя – "Последняя любовь поэта" (о древнегреческом лирике Феокрите), "Джафар и Джан" (изящная восточная легенда).
Наконец, приведение в порядок огромной исторической и литературной ценности массива записей, набросков, эскизов, связанных с гражданской войной. Это повести "1918 год", "Добровольцы", "Дневник галлиполийца", многостраничные фронтовые дневники, а также обстоятельные письма многих лет. Вот что писал Раевскому о его военно-исторической прозе Владимир Набоков (он даже побывал в гостях у начинающего автора, сотоварища как по литературному ремеслу, так и по энтомологии – пожизненному увлечению многоцветным миром бабочек): "Многоуважаемый Николай Алексеевич! Ваши очерки прямо великолепны: я прочел – и перечел их – с огромным удовольствием. Мне нравится ваш чистый и правильный слог, тонкая ваша наблюдательность, удивительное чувство природы. Трудно к чему-либо придраться, и, напротив, есть тьма вещей удивительно хороших. Из этих очерков должна получиться прекрасная книга, хорошие же книги "из военной жизни" редки. Сердечно благодарю вас за посылку ваших произведений, и очень хочется еще, если таковые имеются..."
Таковые имеются... Правда, до сих пор не собраны воедино произведения о "Второй Отечественной" (так в начале прошлого века называли, вспоминая Отечественную войну 1812 года, Первую мировую) и гражданской войнах "мастера фрагментарной прозы" Раевского; не представлена в необходимой полноте его же блистательная пушкиниана (кстати, "Портреты" и "Друг Пушкина" более не переиздавались), нет книги воспоминаний о Николае Алексеевиче, сборника материалов о нем, появившихся за двадцать лет. Не помешали бы и соответствующие "Чтения" памяти замечательного человека.
Много лет назад в журнале "Наше наследие" заместитель председателя Советского фонда культуры Олег Карпухин, хорошо знавший Николая Алексеевича, автор документального фильма о нем, писал: "Чем глубже я вникал в эту долгую и удивительную жизнь, тем больше печалился тому, что нет книги об этой жизни. Более того, нет даже сколько-нибудь обстоятельного очерка. В судьбе этой между тем есть все, чтобы на ее основе воссоздать, без преувеличения, историю Двадцатого века со всем блеском, трагедиями, величием, потерями и обретениями".
Справедливость столь точных и по-прежнему печальных слов не только сохраняется в силе по сей день, но и многократно возросла.