Людмила ВАРШАВСКАЯ-ЕНИСЕЕВА, "Казахстанская правда", 12 марта

Жители Алматы считают Юрия Осиповича своим земляком. Они правы, потому что большую часть сознательной жизни он провел в нашем замечательном городе. Изучив его во всех масштабах и временных измерениях, он пропел гимн этой достославной столице Яблока мира - апорта.

В феврале 1937 года, когда вся Страна Советов широко отмечала 100-летие со дня гибели А. С. Пушкина, Русский театр драмы в Алма-Ате подготовил большой, надолго запомнившийся всем вечер. Одним из постановщиков его являлся Варпаховский. Да-да, тот самый Варпаховский, что был воспитанником и ассистентом Мейерхольда. Когда в 30-х годах прошлого века пошли гонения на Всеволода Эмильевича, Варпаховского забрали, судили и выслали с семьей в Алма-Ату - "вплоть до особого распоряжения". Прибыв сюда, Леонид Викторович начал справляться, есть ли здесь драмтеатр, и когда узнал, что есть, пошел к его руководителю Юрию Людвиговичу Рутковскому. Выслушав весьма типичную для того времени историю ареста и высылки, Рутковский тут же отправился в "серый дом" испросить позволения взять к себе в штат опального коллегу. НКВД дало на то "добро" с условием: приходить отмечаться в установленные дни и являться в органы по первому требованию. И действительно, он все это неукоснительно соблюдал, пока в ходе очередной посадочной волны всю семью Варпаховских не отправили далее по этапу.

Тогда же в Алма-Ате жил сосланный сюда пятью годами раньше тоже из Москвы "за непочтение к правосудию" (позволил на своем балконе развесить лозунг митингующих за повышение стипендий студентов) 22-летний выпускник Высших литературных курсов Юрий Домбровский. Будучи научным сотрудником Центрального музея Казахстана, он занимался журналистикой, участвовал в археологических раскопках, обучал детей и студентов литературе и истории мирового театра и писал исторический роман о Державине. Выросший на московских театрах, Домбровский, конечно же, следил за тем, как устраивалась сценическая жизнь в столице нашей республики, знал людей этого мира и был наслышан о Варпаховском, который "из Москвы - раз! талантлив - два! ученик Мейерхольда - три!". Но познакомиться с ним ему удалось лишь тремя годами позже уже совсем при других обстоятельствах - в пересыльном лагере. Тогда, в 1940 году, Леонид Викторович буквально спас жизнь Домбровскому, втащив его собственными руками на пароход "Дзержинский" при отправке на Колыму. После очередного приступа болезни у Юрия отказали ноги, и узнай об этом охрана, его бы попросту пристрелили.

Я не знаю в деталях, как складывались отношения между этими двумя людьми. Но Клара, жена Юрия Осиповича и очень близкий мне человек, разбирая уже после того, как он умер, бумаги, нашла среди них его письмо к Леониду Викторовичу Варпаховскому. Написанное за 23 дня до реабилитации - 7 мая 1956 года, оно воспринимается сегодня как документ времени, как живое свидетельство художеств тоталитарного сталинского режима. Итак, цитирую.

"Дорогой друг! Очень рад был получить Ваше письмо, после чего отвечаю на Вашу просьбу рассказать о себе. Писать об этом тяжело, долго и страшно, но коротко попытаюсь. Я многострадальнее Вас. Вы попали, очевидно, на рудник, а я, немощный, на "прокаженку" - 23-й километр. Очень много нужно, чтоб колымчанин окрестил лагпункт "прокаженкой", и это "многое" там было полностью. Вы пишете, что умирали в проклятом сарае стоя, а мы дохли в брезентовых палатках лежа. Только и разницы. Зимой я из палатки выходил только раз - посмотреть сполохи, предвещавшие войну. А в августе, когда она наступила, нас собрали и по инвентарному списку погрузили на тот же "Дзержинский", и повезли на Большую землю. Там, в бухте Находка, то на земле, то на нарах, то на больничной койке я провалялся год. Умирал, умирал и не умер.

Когда выяснилось, что я уж и не умру, меня вместе с другими "кащеями" погрузили в товарняк и повезли. Довезли до крошечного лагеречка "Средняя Белая" и сбросили. Представляете: сибирская степь, ни дерева, ни полена дров, помещение - землянка. Тут, в этой степи, я опять стал сдыхать и так быстро, что меня зимой 43-го еле-еле успели выбросить (по актировке как инвалида) за ворота. Доехал до Алма-Аты. Здесь, лежа в больнице, я написал большой роман "Обезьяна приходит за своим черепом". Собственно говоря, написал только первые две части и забросил. Надо было вертеться и зарабатывать дневное пропитание. Работал сценаристом на кинофабрике, преподавателем в киношколе и в театральной студии театра, редактировал и переводил с казахских подстрочников на русский. А потом один товарищ взял у меня "Обезьяну" и повез в Москву к Чагину - директору издательства "Московский рабочий". И вдруг телеграмма: "Роман вызвал положительные отзывы, шлите остальные части". Стал приводить в порядок черновики. А тут Постановление ЦК ВКП (б) от 14 августа 1946 года "О журналах "Звезда" и "Ленинград", где творчество Анны Ахматовой и Михаила Зощенко было названо антисоветским. Документ этот послужил сигналом для новой, послевоенной волны арестов, и меня начинают бить местные мои братья-литераторы. К тому времени я написал повесть о Шекспире "Смуглая леди". Она о рождении "Гамлета", о черной даме, сонетах, об Эссексе и Елизавете. Меня и за нее продернули - в "Известиях" вышел громовой подвал некоего П. Кузнецова о "безыдейном юродствующем богемце с богатым прошлым", который пишет о каком-то там Шекспире вместо того, чтобы писать о рабочих и крестьянах.

Ну, думаю, - смерть! Но, оказывается, не тут-то было. Во-первых, Чагин поднял скандал. Призвали Кузнецова: "Читал роман?" "Нет, не читал". "А писал?" "Писал". Выгнали из "Известий". Потом пришла телеграмма от Мариэтты Шагинян: "Прочитала "Смуглую леди", считаю превосходной вещью, прекрасно вскрывшей сонеты Шекспира. Фадеев, Шагинян". За ней телеграмма от Лавренева: "После долгих боев удалось отстоять Вашу прекрасную вещь. Берем ее в "Звезду". И так далее - отзывы, триумф, чувствую себя калифом на час. Приезжаю в Москву, но тут опять "чижа захлопнула злодейка-западня". Снова арест, на этот раз - Тайшет, спецлаг, номера вместо фамилии - на шапку, фуражку, на спину и грудь, и даже на оба колена брюк, два письма в год и прочие маленькие радости. Что тут, в Тайшете, пережил я и что делал - об этом, разумеется, только лично, ибо это поистине неописуемо. В 55-м освобождаюсь - 10 лет заменили на шесть. Роман уничтожен во всех редакциях. И все-таки чудом нашелся один экземпляр - сохранился в КГБ, но это отдельная история. Сейчас: жду реабилитации - из моих четырех дел три похоронены за "отсутствием состава преступления", четвертое - наполовину. Вот добываю эту половину.

Пишу повесть о Шекспире "Вторая по качеству кровать" - это о его смерти и взаимоотношениях с женой, которой он из всего своего имущества завещал только эту кровать.

Ожидаю всего хорошего, ибо оно, конечно, так же неизбежно и исторически обусловлено, как и то плохое, что мы с Вами пережили. Худ. Страшен. Беззуб. Но все равно повторяю из Сервантеса - помните, на титульном листе первого издания "Дон Кихота" был нарисован сокол со скинутым колпачком и написано по латыни: "После мрака надеюсь на свет". Ведь мы тоже как бы Дон Кихоты".

Домбровский действительно, как сказал кто-то из его друзей-писателей, сполна испытал "прелести" времени, в которое ему выпало жить и работать. И, тем не менее, высланный ни за что из Москвы с обвинением в неблагонадежности, он пишет роман о Державине. Доходяга, вышвырнутый из советского концлагеря умирать, выносит оттуда замысел антинацистского романа "Обезьяна приходит за своим черепом". Арест, посадка, многочасовые ночные допросы следователей в период борьбы с космополитизмом за то, что, написав "Обезьяну", Юрий Осипович якобы пропагандировал расовую теорию (полный перевертыш правды!), оборачиваются дилогией, в которую вошли романы "Хранитель древностей" и "Факультет ненужных вещей" и которая, по словам зарубежных критиков, "потрясла основы Кремля". Это ли не свидетельство духовной стойкости и творческой устремленности писателя, считающего своим долгом, несмотря ни на что, донести людям правду?

Завершая "Факультет ненужных вещей", Домбровский объясняет, почему он 11 лет сидел за этой достаточно объемной рукописью. "Тут все очень просто - не написать ее я никак не мог. Мне была дана жизнью неповторимая возможность - я стал одним из свидетелей величайшей трагедии нашей христианской эры. Как же я мог отойти в сторону и скрыть то, что видел, что знаю, то, что передумал? Идет суд. Я обязан выступить на нем".

***

Алма-Ата знала Юрия Осиповича, и он знал Алма-Ату. Он дружил с режиссером Штейном и писателем Ановым, почитал Ауэзова и его переводчицу Никольскую, был близок с Аймановым и Оленевым-Антощенко, постигал Зенкова и Калмыкова, переводил Сатыбалдина и Есенберлина, был неразлейвода с Шуховым и Косенко, жил одним дыханием с Симашко и Гертом, писал о Хлудове, Кастееве, Степанове, Калмыкове... Туристы, которые сегодня приезжают в Казахстан, стремятся во что бы то ни стало попасть в Алма-Ату Домбровского, пройтись по улицам и местам, описанным влюбленным в нее хранителем древностей. Алма-Ата стала для Юрия Осиповича его судьбой, спасением, убежищем, родным домом и столь необходимой в те страшные времена духовной средой. Тут пережиты им те самые драматические моменты, что легли в основу изданных на разных языках и включенных в учебные программы многих стран романов. Отсюда он трижды отправлялся по этапу в разные точки ГУЛАГа и сюда же возвращался из мест заключения. И несмотря на то что время все больше и больше отдаляет от нас овеянный легендой облик писателя, алматинцы любят и чтят его.

Юрий Осипович Домбровский (1909-1978) - писатель, родился в Москве. В 1932 году окончил Высшие литературные курсы, тогда же - первый арест и высылка в Казахстан. В Алматы арестовывался еще трижды и отбывал заключение на Колыме, на Крайнем Севере и в Тайшете. Автор книг "Обезьяна приходит за своим черепом", "Смуглая леди", "Державин", "Смерть лорда Байрона", всемирно известных романов "Хранитель древностей" и "Факультет ненужных вещей" и др.