Алипа Утешева, "Юридическая газета", 13 октября

Вышла в свет книга "Әнімен елін тербеген" о народном артисте РК Гарифулле Курмангалиеве, подготовленная и выпущенная при личном авторском и финансовом участии внучки замечательного артиста, музыковеда Меруерт Курмангалиевой.
Презентация издания прошла в Астане в Центральном концертном зале "Казахстан".
Близкий друг Гарифуллы Курмангалиева народный артист СССР Каукен Кенжетаев, в свое время, удивлялся: "И на Урале, и в Актобе, и в Гурьеве – где бы мы ни были с гастролями – везде люди уверенно называли Гарекена своим земляком. А он и не возражает, знай себе посмеивается". Народ, гордясь любимцем, выделил его в особый статус – он был "Гарифулла-сал", то есть певец-аристократ. А родился он на самом деле сто лет назад в местечке Аккуль Каратобинского района Уральской области. И отец его был не батраком, как пишут в сети, а баем, дед же – муллой. В роду не только хорошо пели, но и рисовали, это занятие было редким для степи.
Сегодня имя Курмангалиева носят областная филармония и Дворец молодежи в Уральске, музыкальная школа в райцентре Каратобе, где к 95-летию певца установлен памятник, улицы в городах республики. Есть даже цветная марка с его портретом номиналом 180 тенге, которая сегодня путешествует по всему миру. А первая гастроль артиста состоялась еще в 1927 году. Восемнадцатилетним он побывал в Оренбурге. Во время войны с концертной бригадой выступал на фронтах, а в апреле 1944-го участвовал в Декаде советской музыки республик Средней Азии в Ташкенте. Это было настолько почетно, что специальным распоряжением властей участники декады вне очереди обслуживались в банях, парикмахерских, их адреса заносились в справочное бюро, и им, как ордена, вручали "рейсовые карточки" на хлеб. Кто ж знал тогда, что спустя десятилетия музей Генуи рядом со слепком руки великого Никколо Паганини будет хранить слепок гортани счастливого обладателя этой карточки, казаха Гарифуллы Курмангалиева...

ДОЧЬ АЛЬБИОНА
Году этак в 1962-м, вспоминает композитор Еркегали Рахмадиев, в Алматы собралась охотница за народным фольклором из самой Англии. Этот визит по тем временам был мероприятием огромной политической важности и организован на уровне ЦК партии. Пребывая на грани нервного срыва, Ерекен разыскал суперзанятого в спектаклях оперного театра Гарифуллу-ага – "второго Мухита". В ту пору он уже более тридцати лет не расставался с домброй и вовсю купался во всенародной любви, а также признании профессионалов. Незадолго до того Евгений Брусиловский записал именно от Курмангалиева многие мелодии оперы "Кыз Жибек".
А исполнитель он был бесподобный. Что песен Мухита, что народных – "Айнамкоз", "Боз жорга", "Он алты кыз", "Аккербез", "Смет", что знаменитых собственных – "Акжайык", "Суйген жар", "Жан еркем", "Нуржамал", "Акку". Его уникальный страстный голос, совмещавший регистры тембра тенора и сопрано, пробивал самую сердцевину души слушателей. При этом пальцы виртуоза плясали по струнам домбры в потрясающем темпе, фиксируя речитатив, а выразительное лицо с вскинутыми бровями пылало искусством актерской игры. Особенно не было ему равных в исполнении искрометных терме и жельдирме.
Знаменитость не пришлось долго уговаривать. "Жарайды", – сразу сказал Гарекен, как называли его близкие. Он вообще был легким на подъем, подвижным и не признавал всякие праздные рассусоливания.
И вот прибыла долгожданная гостья из страны, оплота капитализма, в сопровождении собственного переводчика. Высокомерная и очень высокая. Под два метра ростом. Макушки партийных чиновников упирались ей в грудь. Гарекен, представленный как народный артист Казахстана, приосанился. Англичанка дежурно улыбнулась и без предисловий запустила звукозаписывающую аппаратуру – огромный черный ящик.
Гарекен начал петь. А "на старте" выступления у него, надо сказать, обыкновенно начинали неистово сверкать глаза. Во время пения, например, "Айнамкоз" Мухита, как свидетельствуют современники, глаза артиста, вторя мелодии и виртуозным пальцам, совершали неистовую пляску в диапазоне самых высочайших чувств и эмоций. Это очень шло ему и буквально электризовало слушателей. К слову, из-за этой особенности исполнения некоторые современники в шутку прозвали его "жынды коз" – "бешеный глаз". И вот Гарекен поет, глаза его сверкают огнем, рассыпая искры, голос мчится, достигает "соль", "ля", "си" и… взвивается до третьей октавы "до".
Англичанка где сидела, там и приросла к месту с разинутым ртом. В зале филармонии повисла продолжительная пауза. Минуту спустя на лице гостьи промелькнула хитрая догадка. Ведь взять такую высоту теоретически невозможно для мужского голоса, пусть даже самого техничного тенора. Дело в том, что в средневековой и более поздней Европе мальчиков-подростков кастрировали, чтобы сохранить этот звенящий голос, и они потом пожизненно пели в хоре. Гостья из туманного Альбиона вопросительно взглянула на сидящего рядом Еркегали Рахмадиева. Тот быстро смекнул, в чем дело, и стал восклицать: "Нет-нет, у нашего артиста семеро детей, большая семья, он полноценный мужчина!" Худрук филармонии так горячо защищал честь отечества в лице своего подопечного, что англичанка несолидно захихикала.
Через две недели Еркегали-ага позвонили из Министерства культуры: будучи в Москве, англичанка передала большой привет казахским артистам. Та запись, оказывается, успела с успехом прозвучать на "Би-би-си", а на следующий день должна была транслироваться по Всесоюзному радио. И она просила лично передать это Гареке, а также поблагодарить его от имени чуть ли не всей Англии. Нечего и говорить, как обрадовался такому известию худрук… Он срочно связался с Гареке, добавив от себя, что "вы страшно понравились англичанке", и, мол, "ваша родина, Западный Казахстан, более других областей географически близка Англии, близка, выходит, и музыка". "Может, вы и английский знаете?" – разошелся молодой Рахмадиев с намеками на родство казахского артиста с Европой. На что Гарекен лишь сказал коротко: "Оттама", то есть "не завирайся". Он мог позволить себе такой тон по праву старшего, Рахмадиев годился ему в сыновья, а во-вторых, будущий композитор не страдал комплексом большого начальника.
На другой день эта запись в полном объеме – песни Мухита "Панкойлек", "Дуние-ай", собственные курмангалиевские – "Кербез кыз", "Кел, еркем", "Нуржамал", "Суйген жар", несколько народных терме и кюев с комментариями о "грандиозном успехе на Западе" прозвучала по Всесоюзному радио. Народ слушал их, как сводки Левитана во время войны. Ведь после Амре Кашаубаева, который поразил своим искусством Париж в далеких 20-х, наш Гарекен вновь потряс высокомерную Европу. Позже легендарный голос Гарифуллы Курмангалиева обошел Москву, Ленинград, Киев, Китай, Пакистан, Иран, Германию, Италию, Индию, Афганистан.

"МИХА!"
В пору своего недолгого директорства в оперном театре Еркегали-ага Рахмадиев был также свидетелем удивительного случая. В начале шестидесятых, в период "оттепели", официально оправдали Сакена Сейфуллина и его соратников. Народ воспрял духом, а в конце 1964-го артисты – Канабек Байсеитов, Гарекен и другие – стали готовиться к большому концерту в Кремле. В группу посланцев вошли также писатели, которых возглавил Габит Мусрепов.
Итак, Колонный зал, скоро начало. В зале яблоку негде упасть. Артисты бродят за кулисами и пытаются привести себя в форму под бдительным оком чиновников из республиканского ЦК – распеваются. В одном углу слышится широкое "а-а-а-ха-ха" Ермека Серкебаева, в другом – соловьиное "ох-ох-о-о-о" Бибигуль Тулегеновой. А Гарекен прислонил свою домбру к стенке, а сам ходит туда-сюда, обе руки в карманах, нервничает, конечно. Он, вообще, всегда, если без домбры, любил держать руки в карманах. "Гареке, может, вы тоже голос немножко подготовите?" – предложил переживающий за артистов директор оперного Рахмадиев. Но Гарекен как-то странно, будто видя впервые, взглянул на него и ничего не сказал.
Подошел и выход Курмангалиева. Тут он вскинулся – так, словно ястреб увидел добычу, – энергично стуча сапогами, прошел за сиротливо прислоненной к стене домброй. И, отдернув занавес, одновременно вскрикнул-выдохнул: "Миха!" Это, видимо, и была его "распевка". Одно-единственное, выброшенное в пространство слово "миха". Самое удивительное, что тогда он спел свою программу безукоризненно с точки зрения вокальной техники, причем, как обычно, "на бис". Потому, наверное, что был Артистом от Бога – данный Им голос у специалистов никогда не оттачивал, а публику сражал наповал.

КАК ГАРЕКЕН "ЗАТМИЛ" КОМПОЗИТОРА
Феноменальный успех сопровождал его и на концерте, посвященном 60-летию Ахмета Жубанова. Увлекшись, Гарекен тогда захватил сердца слушателей и перетянул на себя часть славы композитора. Но сделал это не специально, и великий Жубанов особо не взревновал к его успеху. Еще и потому, наверное, что в моменты единения с искусством и публикой Гарифулла был искренен и чист, как ребенок, и буквально лучился радостью – как тут на него обижаться?
В 1966 году Жиенбеку Рсалдину, коллеге Гарекена по знаменитому жубановскому оркестру казахских народных инструментов, выпало быть ведущим на цикле юбилейных концертов Ахмета Куановича. И вот первый концерт цикла. Актовый зал Дома культуры райцентра Шалкар Актюбинской области, родины выдающегося композитора, под завязку забит его земляками. Жадные до культуры актюбинцы, вспоминал Рсалдин, облепили собой стены и заполнили все проходы.
Концерт, как водится, должен был целиком состоять из произведений юбиляра. И вот прошла предварительная церемония его чествования с вручением тисненной золотом папки, одеванием чапана и т.д. Жиенбек-ага приготовился объявлять выход артистов. И видит, что Гарекен как-то тяжко вздыхает и томится, что на него совсем не похоже. "Япырмау, что это с ним? Неужели боится?" – подумал тогда Рсалдин.
Народный артист Казахской ССР Гарифулла Курмангалиев вышел на сцену почему-то боком, робко ступая. Но публика, узнав любимого артиста, встретила его бурными аплодисментами. Гарекен, казалось, только того и ждал. Моментально войдя в образ, он выплеснул в зал такой мощный заряд искусства, энергии, какой-то хорошей природной злости и страсти, что Дом культуры едва не разнес восторженный рев слушателей. А томился артист, как понял позже "конферансье", от борьбы с распирающими его перед выступлением неведомыми силами: так нервничает сильный скакун перед знатной скачкой...
Его популярность и стала причиной нешуточного конфуза. Концерт, как мы уже сказали, по праву должен был состоять только из произведений Жубанова. Да куда там! Народ не собирался отпускать Курмангалиева, а тот – нет, чтобы вовремя закруглиться, – вдохновенно пел и пел "по требованию" вещи уже далеко не жубановские. Ведущий оказался между двух огней: с одной стороны – заслуженный юбиляр, а с другой – неуемный Курмангалиев с его бурной народной любовью. Вслед за Шалкаром такая же картина повторилась в Актюбинске и Гурьеве, нынешнем Атырау. Но там уж композитор не выдержал.
- Как ты думаешь, чей это юбилей: мой или Гарекена? – однажды не без обиды в голосе поинтересовался он у Рсалдина.
- Конечно, ваш, Аха! – горячо ответствовал чувствующий себя виноватым ведущий.
- Почему в таком случае не притормозишь Гарекена? Не видишь разве, что он "отпустил поводья" и гонит песни одну за другой? Почему позволяешь нарушать программу?!
Ахан был, конечно, прав, констатирует Рсалдин в своих воспоминаниях, и ревность здесь ни при чем. Гарекен должен был приструнить свой темперамент ради общего дела, а не пускаться вскачь, закусив удила, потакая капризам поклонников. Но Жубанов скоро забыл этот проступок таланта, как ему вообще прощали многие и многое. Ведь тот, кто хоть раз в жизни слышал, как парит над миром его зачарованный голос – словно ястреб в синем небе, сильный, свободный и счастливый – не колеблясь, оставлял такие мелочи "за бортом" своего самолюбия.

ВОСЬМОЕ ДИТЯ РАБИГИ-АПАЙ
Супруга Гарифуллы Курмангалиева Рабига-апай была женщиной крупной и душевной – природа явно не сэкономила на ней своих щедрот. Каукен-ага Кенжетаев в своей книге "Онер-омірім" вспоминает, как однажды вечером они втроем – с супругой Шабал и маленьким, но хулиганистым сыном Гайни – встретили Гарекена с женгей на улице. Рабига-апай первым делом принялась тискать и целовать Гайни.
- Женге, мы едва справляемся с этим сорванцом, как вы семерых воспитываете? – пожаловался Кенжетаев.
- Так у меня не семь – восемь детей! – с чувством ответствовала апай.
- Как, когда?! А я и не знал… Поздравляю! – растерялся было Каукен-ага.
- Гарифуллу куда денешь? Он и есть восьмой, самый трудный.
Мужа она любила и закрывала глаза на чаще всего мимолетные увлечения любимца публики, особенно женской ее части. Не надо забывать, что Гарекен был певцом-сал, а по традиции они много песен посвящали девушкам и молодым женщинам и были объектом особого почитания последних. Сал-сэре даже разрешалось до жениха заглядывать за шымылдык – занавес невесты. С их приездом начинался настоящий праздник, и девушки, бывало, встречали певцов за аулом и вносили в аул буквально на руках. В соответствии со своим статусом сал-серэ и выглядели всегда модно, красиво, украшая себя и коней перьями филина, камнями и т.д.
А семья у Гарекена получилась достойная. Старшая Сауле – профессор АГК им. Курмангазы, заслуженная артистка КазССР, Болат – строитель, возводивший атомный опреснитель воды в Актау, Шахерезада – экономист, выпускница Московского института им. Плеханова, Санат – академик, доктор экономических наук, Нурлан – полковник в отставке, Ерлан – занимал ответственные посты на госслужбе. Еще один сын, Гебрат, скончался в 26 лет.
А ангел-хранитель творческого наследия певца-легенды – его внучка Меруерт Курмангалиева. Она много сделала для создания Фонда поддержки традиционного исполнительства им. Г. Курмангалиева, а также музея. Как профессиональный музыковед она сохранила для потомков множество свидетельств многогранности таланта Гарифуллы-сал. Это, например, версии дастанов, поэм и песен, таких, как "Туган жер", "Куламерген", "Бес жигит" и другие, которые ее дед записал арабской графикой!
Гарифулла Курмангалиев сегодня – такой разный при жизни – целый мир. Немногие знают, говорит Меруерт Санатовна, что он прекрасно знал Коран, канонически пел его аяты, так как учился в медресе, где год равнялся трем классам обучения современной средней школы. Любимец женщин, щеголь и коммунист "обрабатывал" многие исполняемые им песни, чтобы сохранить их исконный сакральный смысл – заменял припевные слова типа "Алла-ау" на "Айяу", "Дуние-ау" и другие. Такими, надеждой на непреходящую вечность, остались в народе строчки из песни Мухита "Панкойлек": "И пламенем взовьется дух мой, некогда угасший".