Алипа Утешева, "Юридическая газета", 15 декабря

Среди личностей, стоявших у истоков нашей государственности, особое место принадлежит Алиби Джангильдину. Годы работы с ним стали судьбоносными для ветерана юстиции, инвалида ВОВ Изгилика Нурмагамбетулы ДАБАЕВА.

Народ, и особенно молодое поколение, непременно должны знать о своих великих соотечественниках, верно служивших родине. К ним относится и Джангильдин, несмотря на то, что он остался в истории как непопулярный ныне "красный" – чрезвычайный военный комиссар Степного края. В двух музеях Москвы есть джангильдинские залы, там установлены его скульптурные портреты. А в Доме правительства КНР висит его огромный живописный портрет в позолоченном багете, он занимает там одно из самых почетных мест.
Прошло много лет с той поры, когда я работал в Президиуме Верховного Совета КазССР заведующим отделом наград и одним из последних видел живым Алиби Джангильдина, но сегодня вспомнил почему-то не нашу общую работу, а слезы многодетной матери Асии Сакеновой. Когда Алиби Тогжанович вручил ей орден Материнской Славы, она расплакалась. Спрашиваю: "Асия Абдуловна, что с вами?" А она: "Понимаешь, я, простая казашка, получила эту награду из рук человека-легенды".
Помню, как Алиби Тогжанович в августе 1952 года вручал орден известному ученому-историку Ермухану Бекмаханову. Последний тут же, при вручении, пожаловался на своих гонителей за книгу "Присоединение Казахстана к России" и просил помочь, мол, заклевали совсем. Джангильдин, не откладывая дела в долгий ящик, при нас, подчиненных, звонит первому секретарю ЦК партии республики Жумабаю Шаяхметову: "Жумаш, у меня сидит Бекмаханов. Ты знаешь, он родился в 1916 году, ему был всего год, когда я устанавливал советскую власть. Ты ему подскажи, как книгу исправить. Если мы будем наказывать всех за то, что их книги нам не нравятся, никто и писать тогда не станет".
Эта совершенно справедливая мысль Джангильдина нашла яркое подтверждение в 1954 году в речи тогдашнего первого секретаря ЦК КПК Пономаренко. Пантелеймон Кондратьевич сказал тогда: "Ученые молодого государства ищут в архивах поэтов, ученых, полководцев прошлого. Бекмаханов нашел не того героя. Вместо того, чтобы подсказать, чтобы он нашел другого героя, отправили ученого в тюрьму. Я бы эти 25 лет, которые ему дали, распределил между пятью секретарями ЦК – как раз по пять лет. Это было бы справедливо".
Не секрет, что отдельные так называемые государственные деятели той эпохи к письмам и жалобам граждан относились формально, с барским пренебрежением. Но Алиби Тогжанович к любому вопросу относился по-человечески. Как-то он принял тогдашнего председателя горисполкома Алма-Аты Ильяшева и некоего министерского чиновника Сидорова. Тот жил в освобожденной квартире без ордера шесть месяцев, на учете для получения жилья не состоял, а освободить жилплощадь отказывался, хотя квартиру исполком предоставил другому. Помню, он возбужденно говорил: "Отправил телеграмму Сталину, Ворошилову, не освобожу". Очевидно, он плохо знал Джангильдина, пугая того фамилиями. Алиби Тогжанович строго и резко оборвал его: "Молчать!". В кабинете повисла внезапная тишина. После недолгой паузы Алиби Тогжанович спросил мэра: "Рымбек, ты кому ордер дал?". "Работнику прокуратуры", – ответил тот. "Этот ордер надо аннулировать, а выписать на Сидорова – мы не можем в январе выгнать его семью на улицу. Ответственность за это я беру на себя". Вот так, неформально, легендарный комиссар подходил к решению любого вопроса – у него всегда перевешивала не бюрократичность, а гуманность.
В свое время Сталин рекомендовал ЦК Компартии Казахстана создать фильм о Джангильдине. Но Алиби Тогжанович переориентировал создателей на фильм о друге своих юношеских лет батыре Амангельды Иманове. Дал материалы Габиту Мусрепову для сценария, Ахмет Жубанов написал музыку. А вот у народного артиста Елубая Умурзакова, исполнителя главной роли, возникли трудности – он Амангельды никогда вживую не видел. И снимка героя не было, не додумался Иманов оставить свое фото для истории. Как создать образ главного героя фильма? Эту задачу классически решил великий художник Абылхан Кастеев. По рассказам родственников, знакомых и земляков Амангельды, он создал замечательный портрет батыра, который одобрил и Джангильдин, и сын героя Шарип Амангельдыулы Иманов. Так, с помощью Алиби Тогжановича, художники вернули образ батыра своему народу.
Никогда не забуду, как ушел из жизни человек-легенда. В 1953 году 14 августа в 12 часов дня я был у него на даче, чтобы доложить о работе. Чувствовал он себя хорошо. Но в пять вечера того же дня мне позвонили и сообщили, что Джангильдин в больнице, и что положение его тяжелое. Я сорвался и побежал в больницу. В палате я увидел тогдашнего министра здравоохранения академика Ишанбая Каракулова. Главврач Константин Ерастов разрешил мне побыть у больного только пять минут.
Джангильдин лежал, почему-то одетый в выходной костюм. "Ты что-то хотел сказать, Изгилик?" – завидев меня, раскисшего, участливо спросил он. Было видно, что ему трудно говорить. "Нет-нет, ничего", – засуетился я, бормоча какие-то дежурные фразы. Почему же тогда я не сказал ему главного – что мы все, его товарищи, его очень любим, и чтобы он не уходил от нас так рано?.. А в половине седьмого вечера того же дня он уснул навеки. Перед смертью был в полном сознании: знал, что умирает, но не паниковал, не звал никого из близких, никак не показывал душевных и физических страданий, которые, конечно же, в эти минуты испытывал… Я склоняю голову перед его мужеством.
Прощание с великим сыном народа проходило три дня. Тысячи людей хотели сделать последний поклон человеку-легенде. Я привез медицинский гипс из аптеки, архитектор Басенов снял посмертную маску. Она сейчас находится в мастерской народного художника Молдахмета Кенбаева.
Сегодня мало кто знает, что он был не только государственным деятелем, но и отчаянным путешественником. Странствия Алибия Джангильдина охватили все пять частей земного шара. Такого бесстрашного подвига, кроме этого великого сына Великой степи, еще никто не совершал.
В своей автобиографии от 7 января 1947 года он писал: "Родился в 1884 году в Кустанайской области, в местечке Кайда ул. Родители – казахские батраки из рода кыпчаков Средней орды. Ношу фамилию по деду, знаменитому казахскому батыру Танирбергену Джангильдину. С малолетства я стремился к учению, но не было средств, и до 10 лет я – в ауле. После бежал из родительского дома в город Тургай, где поступил в школу. Но отец разыскал меня и вернул с побоями домой. Все-таки мысль об учебе не оставляла меня, и через два года, 12-летним мальчиком, я вторично бежал в Кустанай и снова поступил во вторую русско-казахскую школу. Отец и тут отыскал меня и всячески старался вернуть домой, но инспектор с трудом уговорил его оставить меня учиться.
В 1902 году меня направили в учительскую семинарию города Казани. В 1905 году я принимал участие в революционном движении студенчества. Администрация, желая определить меня на "правильный путь", перевела на исторический факультет московской академии. Со второго курса я был исключен из академии за революционную деятельность.
В 1908 году, в 24 года, я выехал за границу, стал эмигрантом без средств к существованию. Жил по паспорту на имя Николая Степнова. В книжке на право кругосветного путешествия значилось: "Николай Степнов, он же Али-Бей Джангильдин. …Здесь я претворил в жизнь задуманное мною кругосветное путешествие и пешком прошел Польшу, Австро-Венгрию, Сербию, Болгарию, Турцию, Палестину, Африку, Египет, Абиссинию. На жизнь зарабатывал, делая фотоснимки проходимых (пройденных. – Ред.) мест и продавая их за хорошую цену. Обратно прошел через Аравийский полуостров, Месопотамию, Персию, Индию, остров Цейлон, Малайский архипелаг, Индостан, Сиамское королевство, Анаму, южную часть Китая, остров Формоз, в 1912 году прибыл в Японию. Таким образом, за пять лет я прошел 12 тысяч верст".
Далее он пишет: "В Японии я был недолго. По случаю 300-летия дома Романовых попал под амнистию и вернулся обратно через Сибирь в Россию".
Джангильдин побывал также в Мекке и Медине – святынях правоверных мусульман, несколько месяцев провел в Индии, на Цейлоне и в других странах Азии. Затем он отправился в Китай, видел там сказочные особняки и дворцы местных феодалов и американских колонизаторов, и тут же, на окраинах, – карточные домишки бедноты. Лодки в камыше, заменявшие трудящемуся люду жилье. Контрасты кричали о себе на каждом шагу. Под разрисованными шелковыми балдахинами на мягких ложах возлежали богачи, а рядом бежали босоногие рикши, впряженные в быстроходные коляски. Лучшие дома, самые прекрасные парки принадлежали европейцам. Китайцев в их собственной стране не считали людьми. "Ревом закипело", по его собственному выражению, сердце Джангильдина, когда он увидел надпись у входа в Чудесный Шанхайский парк: "Собакам и китайцам вход запрещен".
А в Швейцарии он познакомился с русскими политическими эмигрантами и впервые встретился с Лениным. "Узнав, что я из Казахстана, – вспоминал Джангильдин, – Ленин очень заинтересовался. Я рассказывал ему о своих мытарствах в царской России и впечатлениях, вынесенных из путешествий по разным странам. Ленин высказался тогда о положении угнетенных царизмом народов и об освобождении колониальных стран".
После заграницы Джангильдин поехал в родную Тургайскую область, но пробыл там всего неделю, так как по приказу местного губернатора вынужден был покинуть родину. В 1913 году он работал в Крыму по линии метеорологии, и вел революционную работу среди местных татар. "В Коммунистической партии (б) официально состою с 1915 года. Партийный билет получил из рук Ленина за его же подписью", – писал он.
В 1916 году по заданию партии Джангильдин инкогнито пробрался из Крыма в казахские степи и во время мобилизации казахов на тыловые работы вместе с Амангельды Имановым поднял восстание против царского правительства, которое продолжалось вплоть до февральской революции. "О моем появлении, – писал он, – было донесено тургайскому губернатору, и последний издал приказ – поймать меня живым или мертвым и доставить в Оренбург. Поэтому в начале 1917 года я был делегирован повстанцами против царизма в Бухару и пробыл там до февральской революции".
В Петрограде, куда он перебрался уже без риска, от только что сформировавшегося Совета рабочих и солдатских депутатов он получил удостоверение для ведения агитации и пропаганды среди казахов. Но, прибыв в Тургай, был арестован по приказанию областного комиссара временного правительства Алихана Букейханова. Только через два месяца его освободили, и он немедля уехал в Петроград. Здесь получил новое назначение для подпольной работы в Крыму, где и находился до октябрьского переворота. В начале октября 1917 года Джангильдин вернулся в Петроград. И тогда его назначили чрезвычайным военным комиссаром Степного края.
Отряды Джангильдина подавили контрреволюционное восстание в Астрахани и в форте Александровск на Каспийском море. Дальше они отправились в адаевские края с запасами патронов и снарядов, высадились на полуострове Бузачи. Сформировали здесь экспедицию, имея 300 верблюдов и 600 лошадей. Пройдя около 3000 верст за два месяца, доставили патроны и снаряды на Актюбинско-Туркестанский фронт. В 1920 году военные операции против контрреволюционеров в республике были завершены.
…Но вернусь к золотым дням совместной работы с комиссаром Джангильдиным. Несмотря на суровую военную биографию, он был человеком высокой культуры, большого ума, мягкий, вежливый, поэтому с ним было очень приятно работать. К нам, молодым, обращался только по именам. Читал всегда без очков, разговаривал мало. Не терпел запаха табака, не употреблял алкоголя (даже вина). Не позволял делить людей по национальному признаку, а по родоплеменному – тем более. С казахами разговаривал только на казахском языке, но со мною чаще на русском.
Известно, что в лихие годы чрезвычайному комиссару было предоставлено право любого нарушителя закона самолично наказывать вплоть до расстрела. Но про нашего начальника говорили, что зря он "никого даже пальцем по носу не трогал". Помню, однажды наш водитель Монастырев Дмитрий не вернул 20 копеек сдачи за какую-то порученную ему покупку. Алиби Тогжанович узнал про это, сказал "дело – не в сдаче" и велел пригласить провинившегося.
Дело было в 1952 году. Времена те были еще "сталинские", и мы были уверены, что Джангильдин будет его ругать. Но аксакал, увидев Монастырева, вдруг неожиданно для присутствующих спросил: "Митя, почему ты седой, почему кепка старая?". "Я на войне был, оттого и седой, а кепка… Семья, дети, зарплата небольшая", – застеснялся тот. Алиби Тогжанович вынул из кармана собственные 500 рублей, сказал: "Возьми, купи кепку и детям что-нибудь". Тот испугался, стал отказываться, но Джангильдин молча развернулся и ушел. Так человек-легенда за 20 копеек – сделал замечание, а 500 рублей подарил за искренность. Есть ли сейчас такие люди?..
Многие представленные к награждению старались получить ордена и медали непосредственно из рук комиссара. Как-то, помню, попросили приехать его лично в КГБ, чтобы наградить группу рядовых чекистов, отличившихся в какой-то оперативной работе, и он не отказал, поехал. Еще директор Алма-Атинского табаководческого совхоза Герой Социалистического Труда Петр Томаровский просил его приехать в совхоз и лично вручить награды сельчанам за высокие результаты. Тогда, помню, Джангильдин вручал эти награды в клубе совхоза в сопровождении первого секретаря обкома партии Амира Канапина.
Я надеюсь, ныне здравствуют те сельчане, которые принимали тогда награды из рук человека-легенды, и те чекисты, и многие другие простые люди, на чьих судьбах отразился свет личности нашего выдающегося соотечественника, гражданина и патриота Алиби Тогжановича Джангильдина.