Федор ИГНАТОВ, "Вечерний Алматы", 27 июня

Из года в год, в марте, газета "Лениншiл жас" (теперь "Жас алаш") выходила нарядной, в две краски, и поздравляла людей с праздником, о котором тогда и думать-то было не велено. Это сейчас Наурыз мейрамы вошел в календарь республики красным числом. А в ту пору даже за напоминание об извечном празднике обновления жизни можно было дорого поплатиться.
Год за годом, в марте, Сейдахмету задавали нахлобучку в ЦК партии. Но год за годом, в марте, его газета выходила с праздничной шапкой, не давая людям забывать о добрых народных традициях, о тех духовных истоках, которыми всегда был и будет жив человек. Впрочем, с подобными материалами газета выходила, конечно же, не только в марте.
Если попытаться выделить какую-то главную черту в характере Сейдахмета Бердикулова, то сделать это будет крайне сложно. Но одна из них – соучастие, стремление поддержать, не дать оступиться на сложной дороге жизни – особенно памятна.
Меня утвердили редактором "Ленинской смены", когда по республике набатом гудел призыв: "Всем классом – в овцеводство!" Русским парням и девчатам этот призыв, честно сказать, был "до лампочки": из городов на отгонные участки их и арканом никто бы не затянул. И совершенно ясно было, кому газетной шумихой подготавливалась чабанская стезя. Вот почему однажды на Бюро ЦК комсомола я со всей прямотой заявил, что движение это вредное, что нельзя всю молодость нации загонять в пастухи. "Шодыр", – тихо сказал сидевший рядом Сейдахмет и строго сверкнул глазами. Он всегда обращался ко мне на казахский манер, когда меня заносило. На этот раз, пока члены бюро пребывали в замешательстве, Сейдахмет встал и поддержал предложение о том, что свежий прилив молодых сил в овцеводство, разумеется, нужен. Только гораздо полезнее вместо зазывных лозунгов начать создавать нормальные условия для работы в этой трудоемкой отрасли, строить для людей удобное жилье, возводить клубы, обеспечить молодым возможность учиться в вузах, хотя бы заочно.
Случаев, когда строгим возгласом "Шодыр!" Сейдахмет заставлял меня поворачивать разговор "в другую степь", пожалуй, и не счесть. Это было у него в крови – заботиться о коллегах, оберегать их от пресса идеологической верхушки. Разве из благодарной памяти это когда-нибудь выветрится?
А тогда я часто думал, почему в главном идеологическом кабинете республики редактора "молодежки" – самой многотиражной тогда газеты Казахстана – пытаются согнуть в бараний рог, а открыто, на народе, партийные бонзы опасаются говорить о нем гневное слово. Ответ, кажется, нашел только сейчас. Не знаю, насколько точны эти догадки, но думается мне, что тогдашний главный идеолог республики, в общем-то, добрый по натуре человек, и сам разделял убеждения Сейдахмета. Но время стояло такое, когда хозяевам высоких кабинетов надо было думать одно, говорить – другое, а делать – третье. Не будь те люди с двойным дном, насколько раньше и безболезненно пришли бы на землю Казахстана добрые перемены. И насколько дольше прожил бы человек, так страстно стремившийся к ним…
…Беру со стеллажа домашней библиотеки книги Саке. Некоторые из них "с пристрастием", как и просил автор, мной были прочитаны еще в рукописях. Он умел терпеливо выслушивать всякие замечания самых-самых первых читателей – и толковые, и не очень. Радовался, когда кому-то удавалось уловить глубоко спрятанный за нарочито простыми словами потаенный смысл того, что он хотел сказать открыто, да в ту не совсем ласковую для творческих людей пору не мог. Мучился он из-за этого, переживал страшно, уходил в себя.
Держу в руках его книги с дорогими для меня дарственными автографами.
"Дорогой Федор!
Быть коллегами – дело случая, а быть другом, близким по духу, – удел сердца.
Твой Сейдахмет.
Март 1976 г.
("Аспаннан шұга жаұған күн")
"Дорогой Федор!
Жизнь – гонка. В нужный час она всегда откроет тебе второе дыхание.
Твой Сейдахмет.
7.12.1990 г. ("Гонка").
Как необходимо было ему второе дыхание все долгие месяцы тяжелой болезни! Увы, слишком рано израсходовалось сердце…
Но жизнь не обманула его. Так насыщенно прожить – дай Бог каждому.
Его предала смерть, до теплого майского дня (он и родился-то в мае, в победное девятое число) обходившая стороной недюжинного в своем таланте писателя и журналиста.
И появился некролог. Все в нем – правда, только в черной рамке. Эти слова – без траурного обрамления! – нужны были ему живому. Но в те годы не принято было говорить признательные слова человеку, если он хоть в чем-то отступал от курса "чести и совести нашей эпохи".
И не просто отступал, а еще и делал все по-своему.
Но вот чего не было, того не было – Сейдахмет никогда и нигде не выставлял себя страдальцем. Лишь на подаренной мне книжке "Рискнем же, брат!" написал со своей отчаянной откровенностью и болью: "Человеку, сидящему на пороховой бочке, дальше некуда рисковать!".
"В ауле меня стали узнавать даже собаки. Да и люди, поначалу встречавшие "парня-корреспондента" с некоторой настороженностью, заметно ко мне потеплели. Я стал своим человеком и на ферме, и на полевом стане" – это из повести Сейдахмета "Встречи без расставаний".
Он был своим человеком везде. Я тому – многократный свидетель. Мы немало вместе помотались по Казахстану, да и по бывшему Союзу. Одинаково тепло, дружески и откровенно говорили с ним космонавты и Чингиз Айтматов, воины отдаленного гарнизона и Нодар Думбадзе, чабаны и Расул Гамзатов, хлеборобы, металлурги и опаленный академик Сахаров…
Он хорошо знал жизнь и прекрасно разбирался в людях. Он любил жизнь и любил людей. И они отвечали взаимностью неординарному человеку. Я верю, что любовь Сейдахмета к людям, светлая паять о нем будут согревать сердце каждому знавшему его человеку до тех пор, пока оно бьется.