Татьяна БРАУН, "Казахстанская правда", 17 ноября

В нефтегазовой отрасли Казахстан достиг мировых успехов, проведя глобальные преобразования. Углеводородные ресурсы стали одним из локомотивов сегодняшних побед. Развивается конкурентоспособная индустриальная нефтегазовая инфраструктура, соответствующая международным инновационным стандартам и адекватная требованиям современного бизнеса. Важным звеном в преобразованиях отечественной нефтегазовой отрасли стали научно-исследовательские изыскания, которые активно проводятся в Казахском институте нефти и газа (КИНГ). Накануне 20-летнего юбилея суверенитета, когда страна подводит своеобразный итог, "Казахстанская правда" обратилась к одному из авторитетных нефтяников страны – генеральному директору института Узакбаю Карабалину с просьбой ответить на ряд вопросов, вспомнить прошлое, заглянуть в будущее нефтегазовой отрасли.
– Первый казахстанский закон о неф­ти создавался рабочей группой, в которую входили и вы. Что было самым трудным – создать систему или учесть все частности?
– Трудности были во всем и везде. Самой большой проблемой, которую приш­лось решать в тот момент, стал переход на рыночную систему. Ведь Советский Союз в течение 70 лет выполнял все неф­тяные операции силами собственных специалистов. В нефтяной отрасли мы никогда не видели наплыва иностранных специалистов, зарубежных компаний. Отдельные люди могли приглашаться лишь по острой необходимости, за рубежом покупалось оборудование для нефтяных месторождений, сложных, коррозионно-агрессивных. Например, на Тенгизе, на Карачаганаке практически все оборудование было импортное. Но чтобы нашими нефтепромыслами управляли иностранцы... такое было даже трудно представить. И вдруг наступает момент, когда надо позволить кому-то прийти на наши месторождения. Для этого надо было очень сильно переломить себя. Это, пожалуй, было самым критическим периодом тех времен.
Весь этот процесс находился под контролем Главы государства. Это было поручение Президента – разработать закон, который бы регулировал отношения между государством и иностранными инвесторами. Была создана рабочая группа, я стал соруководителем технических экспертов. Мы изучали опыт других стран и разрабатывали свой, казахстанский, закон. Думаю, мы смогли впервые подготовить такой закон, который в целом отвечал требованиям Казахстана того времени. Мы начинали понимать потребности инвесторов, а также то, какое инвестиционное поле они ожидают в нашей стране. Много времени потратили на то, чтобы убедить друг друга в необходимости переосмысления ситуации и создания условий для работы отрасли в новых условиях. Пришлось перестраивать свое сознание и видение задач, каждому буквально переделывать себя. И вот это было большой системной трудностью.
Оказывается, об этих наших трудностях прекрасно знал Глава государства и описал в своей книге "Казахстан­ский путь": "На первоначальном этапе своей деятельности рабочая группа столкнулась с большими трудностями. …Труднее всего было преодолеть сложившийся менталитет. …Необходимо было привыкнуть к такому понятию, как частная собственность, и подготовить закон, который защищал не только государственные интересы, но и интересы частного инвестора". Абсолютно точное описание состояния работ в нашей группе! Когда я прочитал это в книге Президента Нурсултана Назарбаева, то был поражен тем, насколько внимательно он относился к рождению этого закона, и тем, что, оказывается, он сопереживал рабочей группе и незримо присутствовал среди нас, преодолевая вместе с нами те трудности.
Если говорить о частностях, то и здесь было над чем попотеть. Например, как должна была передаваться информация, кто должен ею владеть и кому имел право передавать? Почему любой, кто находится на рынке, не может получить эту информацию? Оказалось, что от этой информации зависят состояние и имидж компании, ее котировка на бирже. Но кто тогда знал, что между всем этим существует столь тесная связь?! Мы стали совершенно по-другому относиться даже к информации. Большого труда для нас стоило смириться с тем, что иностранный инвестор увозит данные к себе или, скажем, исследует породу и пластовые флюиды у себя. При этом Казахстан мог тоже проводить исследования у себя. Появлялись различные данные, которые потом надо было сводить воедино. Примерно такого рода частности, с которыми мы впервые столкнулись, оказались для нас сложными.
Утверждать, что системная часть была сложнее частностей или же системную преодолели легче, а на частностях спотыкались, – не могу. Мы спотыкались на всем. Мы буквально переделывали, перековывали себя, потому что поняли, что находимся уже в другом мире и закрытыми от мира оставаться не можем. 70 лет мы были закрыты, и, возможно, это одна из причин того, что мировая нефтяная отрасль, наука, технологии развивались своим путем, а мы оставались на "необитаемом острове". И именно закон о нефти тогда позволил нам запрыгнуть в вагон уходящего экспресса мирового развития нефтегазовой отрасли.
– Вам не жалко, что прародительница "Казахойл" уступила место КМГ?
– "Казахойл" была добывающей компанией, а добыча нефти и газа не происходит без транспортировки. И вот когда эти две компании слились в одну: транспортная система и "Казахойл", то получился конгломерат с еще большими мощностями. Людские, технические, финансовые ресурсы были объединены. Синергия положительного эффекта от каждого из них существенно возросла. Кроме того, было очень важно, чтобы компания могла котироваться на рынке. Игрок рынка должен обладать большими мощностями, а мы тогда собирались выходить на море, которое потребовало бы новых инвестиций, новых возможностей. К компании, которая занимает деньги в банках, доверие как к отдельной единице достаточно большое. Однако если компании объединяются, то это еще больший игрок на рынке, как следствие – ему больше доверия и больше шансов получить инвестиции на хороших условиях. Кроме того, если мы приглашаем к сотрудничеству мощнейшие компании мира, то в Казахстане должен быть равносильный игрок, который имеет вес и может быть ощутимым противовесом мировым гигантам. Эти задачи как раз решал и решает "КазМунайГаз". Поэтому говорить о том, что жалко, нет никакого основания.
– КМГ сегодня – монополист или?.. Что ее отличает от ТНК мира?
– Монополист – это тот, кто занимает монопольное положение на рынке. Если сегодня "КазМунайГазу" принадлежат свыше 20 процентов добычи нефти в Казахстане, можно ли говорить о монополии? Скажем, АО "Интергаз Центральная Азия", которое владеет всеми газотранспортными системами Казах­стана, – это действительно монополия. А по "КазМунайГазу" в части добычи я этого сказать не могу.
Что отличает ее от транснациональных компаний мира? То, что ТНК в основном частные компании. А КМГ является национальной государственной компанией. И сегодня многие аудиторы делают замечание в том, что решения, которые принимаются "КазМунайГазом", не всегда отвечают рыночным – в достаточно большой степени на компанию имеет влияние государство. Судьба национальных нефтяных компаний в нефтедобывающих странах заключается в том, что, как правило, большинство старых месторождений остается под их управлением, и на них лежит большая социальная нагрузка. Каждые два года президенты всех национальных компаний мира собираются вместе на форумах. И всякий раз вопросы социальной ответственности поднимаются непременно. Но это – судьба национальных компаний. Они не могут сказать: это месторождение низкорентабельное, я с него ухожу, и, таким образом, просто "соскочить" с него. Не могут потому, что рядом с месторождением есть поселок нефтяников, в котором живут наши люди, судьбы которых компании небезразличны.
– Узакбай Сулейменович, в начале 90-х вы проходили стажировку в компании "Аджип" в Италии. Опыт, полученный там, пригодился в Казахстане?
– Пригодился очень. Я до сих пор пользуюсь этим опытом, причем в разных направлениях. Одно дело – теория, высококлассное образование. Это необходимо. Другое дело – применить все на практике. В какой-то момент времени, в 90-х, пришло понимание, что нам, нефтяникам, не хватает международного опыта. Причем не столько профессионального, нефтяного, а современного опыта ведения бизнеса, построения компании, оценки рисков, экономического моделирования, менеджмента. В общем, всего того, чему в Советском Союзе мы научиться не могли, потому что в плановом социалистическом хозяйстве все это относилось к компетенции министерств и ведомств в Москве. Тогда несколько крупных мировых компаний, работавших в Казахстане, – это "Шеврон" на Тенгизе, "БиДжи" и "Аджип" на Карачаганаке, по просьбе казахстанской стороны приняли на стажировку нескольких человек из нефтяного руководства Казахстана. Мне довелось стажироваться в итальянской компании, где я приобрел ценный опыт. Однако надо понимать, что любой успешный опыт необходимо адаптировать под те условия, в которых сегодня находится наша компания.
Каждая страна и каждое месторождение имеют свои особенности, потому, внедряя какой-либо чужой опыт, к сожалению, невозможно обеспечить его стопроцентное функционирование без дополнительной адаптации. Считаю, что годы, проведенные в Италии, принесли пользу не только мне. Стараюсь делиться с коллегами тем ценным, что приобрел в "Аджипе". Я четко представляю, к чему надо стремиться. Приходилось видеть это в работе настоящих профессионалов, и не только в Италии. Исходя из этого, сейчас здесь, в институте, я стараюсь прививать коллегам те черты, которые присущи высококлассным менеджерам западных компаний. Это – высокая ответственность, трудолюбие, системность, стремление к знаниям и самосовершенствованию. Кстати, таких людей немало и среди отечественных профессионалов.
– Доля Казахстана в Карачаганаке – почему мы не выкупили ее в 1998 году и сегодня стремимся получить ее?
– Если сравнивать Казахстан 1998 года и Казахстан 2011-го – это абсолютно разные две страны. 13 лет назад мы не смогли бы, наверное, вносить те инвестиции, которых требовал этот проект. Тогда в тендере по освоению Карачаганака участвовали два консорциума. Первый консорциум между "Бритиш газ" и "Аджип", второй – между "Бритиш Петролеум" и "Статойл". Оба консорциума дали хорошие технические предложения, и шансы у них до последнего момента были близки друг к другу. Но консорциум "БиДжи/Аджип" смог дать более привлекательные экономические предложения. Поэтому эти компании получили право на недропользование. Здесь также сыграло роль наличие у консорциума большого опыта работы в газовых проектах, а Карачаганак является крупнейшим газоконденсатным месторождением. Другие факторы – это, наверное, смелость, так как итальянцы более охотно делились новыми технологиями и достижениями в области менеджмента, вообще, производили впечатление более открытых людей. Таким образом, "Аджип" и "БиДжи" стали со-операторами, то есть эти компании в течение каждых 3 лет работают операторами на месторождении, сменяя друг друга, и это оговорено изначально в соответствующих документах. Участие же Казахстана в таком проекте не должно было выглядеть как бесплатное приложение. Казахстан получает свою долю продукции, получает налоги и прочее.
Но сейчас ситуация изменилась. Казахстан хочет и, я думаю, вправе получать большее. Но для этого необходимо иметь большие финансовые средства, чтобы покрывать любые потребности проекта. А условия участия довольно жесткие. Например, по запросу оператора члены консорциума в течение установленных дней обязаны успеть выплатить необходимые средства. Несвоевременная выплата денег оператору, для того чтобы проводить работы, грозит вылетом из консорциума. И вот подумайте, могла ли наша страна в 1998 году себе такое позволить? Сегодня Казахстан имеет другие возможности и намерен на рыночных условиях иметь долю. Тем более что за прошедшие годы стало ясно, что Карачаганак – это очень эффективный проект. Он уже окупил вложенные в него инвестиции. Более того, в ближайшее время ожидается, что формула, по которой 80 процентов совокупного дохода шло инвесторам и всего лишь 20 процентов Казахстану, поменяется. 80 процентов будет получать уже Казахстан.
– Есть ли и нужно ли бояться китай­ского присутствия в нефтянке?
– Китайское присутствие есть, его видно невооруженным глазом. Но не думаю, что его нужно бояться. Ведь сегодня оговорены все условия работы китайских инвесторов на месторождениях Казахстана, так же как и других инвесторов. Более того, можно сказать, что китайское присутствие сегодня может быть даже меньше присутствия других крупных компаний, если смотреть по добыче нефти. Мы ведь не ставим вопрос о том, надо ли бояться присутствия "Шеврона", то есть Америки, в нашей нефтянке. Хотя, по-моему, как раз таки его содержание на рынке сейчас и превалирует. Поэтому весь вопрос в том, на каких условиях присутствует любая компания на наших нефтяных проектах. И второе – четкое соблюдение этих условий.
Нельзя относиться с пренебрежением к китайской нефтяной практике. По правде говоря, сейчас у китайских специалистов можно много чему научиться. Можно и нужно! Посмотрите на месторождение Дацин. Долгое время я не мог туда попасть, и вот в нынешнем году мне все же удалось увидеть Дацин своими глазами. Это месторождение похоже на наш Узень, но больше его примерно в два с половиной раза. Его открыли в 1959 году, в 1975 году достигли максимума добычи – 50 миллионов тонн нефти – и продержались на этом уровне 25 лет. Это уникально! Сегодня на этом месторождении работают два НИИ, оснащенных исследовательской аппаратурой высокого уровня. Штат – 3 тысячи научных сотрудников.
Сейчас Китай выпускает нефтепромысловое оборудование признанного качества. Мы были на заводах компании "СНПС", где выпускают буровое, нефтепромысловое оборудование. Она занимает второе место в мире по выпуску и продаже "Топ драйверов" для бурения. Это высокие технологии, и они их успешно экспортируют. Компания имеет прекрасно оснащенные заводы, которые выпускают спецтехнику для современных нефтяных процессов, причем довольно хорошего качества. Поэтому, я думаю, нам, наоборот, надо максимально использовать присутствие китайских коллег и перенять их знания и опыт. Наши китайские коллеги достигли больших успехов в открытии новых месторождений в Казахстане на тех территориях, которые мы считали неперспективными. Они на нашей же территории будут находить новые месторождения, будут привлекать наших работников, добыча будет расти, Казахстан будет получать свою долю. Я рад тому, что между СНПС и "КазМунайГазом" подписано соглашение о развитии дальнейшего сотрудничества в области науки и инноваций. Думаю, что то сотрудничество на паритетной основе, которое сегодня сложилось, – это очень важное и положительное решение.
– Интересно, Узакбай Сулейменович, а почему и как вы стали нефтяником?
– Все просто, я родился и вырос на нефтепромыслах. А на том промысле, где жил я, – это в поселке Косшагыл Эмбинского района Атырауской области, все было подчинено одной цели – добыче нефти. У нефтедобывающего управления был даже свой детский сад. Единственный в поселке. Поверьте, в те времена это было большой роскошью… С рождения местная детвора видела качалки и буровые вышки. Бурение, ремонт скважин – все происходило у нас на глазах.
Я даже помню, что в детском саду мы выходили поиграть во двор не на детских каруселях, которых не было, а… в песке около нефтяной качалки, причем работающей. Конечно же, нам запрещали к ней подходить, но для малышни это было абсолютно привычное зрелище, потому никто ничего не боялся и при случае готовы были бы и залезть на нее, если бы не грозные предупреждения воспитателей. На саму качалку мы, конечно, не залезали, зато с удовольствием бегали вокруг нее. Выросшему в таких условиях суждено было одно из двух: или возненавидеть эту нефть и держаться от нее подальше, или полюбить ее так, чтоб посвятить ей всю свою жизнь. В моем случае верх взяло второе, и я счастлив, что нефть стала моей судьбой.
– В вашей семье были нефтяники?
– Мои родители не нефтяники. Мама работала бухгалтером в нефтедобывающем управлении, отец – директором школы. Ему часто приходилось переезжать из одного поселка нефтяников в другой, чтобы возглавить очередную местную школу. Вместе с ним кочевали и мы. Можно сказать, что большое влияние на меня оказал младший брат моего отца, мой дядя Зайляги Есенов, вот он был нефтяником. В 1954 году он окончил Московский нефтяной институт имени Губкина, вернулся домой и начал работать буровиком. До женитьбы жил с нами, а потом я переехал жить к нему. Каждый день, наблюдая его жизнь и работу, слушая его рассказы дяди о непростом, но очень интересном деле бурения, я видел, насколько это сложный труд. Видел, какую радость испытывали буровики от малейшей удачи. После окончания школы я решил продолжить путь Зайляги-ага и поехал в Москву учиться в тот же институт, где он учился, на его нефтепромысловый факультет, на его кафедру – бурение нефтяных скважин. Кстати, дядя долго меня отговаривал от профессии буровика. Он хотел, чтобы я стал юристом, врачом или педагогом. Работал в комфортных условиях, с обычным рабочим расписанием и выходными. Но я настоял на своем. Зато потом от друзей дяди слышал, что он очень гордился моим выбором. Так вот я и пришел в нефтяное дело.
На нашем потоке в институте я был вторым по успеваемости. Первым – Евгений Коновалов. После завершения учебы нас двоих решили оставить в аспирантуре. Это стало для нас большим подарком. По окончании аспирантуры я вернулся работать домой в Кульсары, где находилась Южно-Эмбинская нефтеразведочная экспедиция. Начинал с инженера по бурению. И вот однажды на должность заместителя директора по науке в институт КазНИГРИ перевелся из Москвы мой преподаватель Олег Константинович Ангелопуло. Он отыскал меня и пригласил работать в Атырау заведующим лабораторией. Позже я дорос до заместителя директора института. Оттуда в 1988 году меня перевели в союзный главк "Прикаспийгеология" в Уральске. Главк тогда отвечал за все геологоразведочные работы на нефть и газ в четырех областях Казахстана (Мангистауская, Атырауская, Актюбинская и Западно-Казахстанская), пяти областях России (Ульяновская, Саратовская, Куйбышевская, Волгоградская, Астраханская) и Калмыкии. Меня назначили начальником главного управления по глубокому бурению. Я считаю, что это были золотые времена для геологов и нефтяников Казахстана. Почти ежегодно открывались месторождения, причем очень значимые.
Мое поколение нефтяников жило в счастливом веке. На него пришлись открытия таких гигантов, как Жанажол, Тенгиз, Карачаганак, Каламкас и другие. Геологоразведочные работы всегда сопряжены с различными сложностями. Скважины глубиной в пять тысяч метров бурились в большом количестве. Были и по 6 тысяч метров, и сверхглубокие Аралсорская и Биикжальская – были нацелены на 7 тысяч метров.
– Ваша карьера представляет качели: наука – производство и снова наука. Чем вы это объясняете?
– Нефтяная отрасль – это отрасль, которая по своей сути обречена на научное сопровождение. Я рад тому, что моя трудовая биография складывалась на стыке теории и практики. В 1973-м после аспирантуры в Москве я отправился "в поле" – инженером-технологом по бурению. Затем была снова наука – работа в Казахском научно-исследовательском геологоразведочном нефтяном институте. И все же ее только частично можно было назвать научной. Большую часть времени нам приходилось бывать на скважинах, ставить диагнозы "больным" скважинам, попавшим в осложнения и аварии, прописывать "лечение" и возвращать их к жизни. Работать в лабораториях приходилось в перерывах между командировками, чтобы выработать новые подходы к преодолению проблем на очередной осложненной скважине. Зимой и летом мотались по степи, наматывая сотни километров за сутки...
Таким образом, периодически мне удавалось заняться наукой, периодически меня призывали применять свои теоретические знания на практике. Работа в науке позволила мне достичь определенного уровня, понимания инноваций, новых технологий. Впоследствии уже в "КазТрансГазе", "КазМунайГазе", "Мангистаумунайгазе" эти знания позволяли мне достигать новых производственных показателей. Сегодня в нашей стране идет активное развитие науки, повсеместное внедрение инноваций. И теперь я с большим удовольствием готов применить накопленный мной производственный, организационный опыт в науке, в инжиниринге. Поэтому такие, как вы говорите, качели я для себя считаю очень целесообразными.
Если бы я все время был в науке, может, сегодня я не видел бы тех проблем, которые нужно решать в производстве. Расставлять приоритеты – что решать в первую очередь, что во вторую. Если бы я не участвовал в переговорах с иностранными компаниями, наверное, не знал бы международного уровня и думал бы, что наша наука сегодня достаточно сильна. Но теперь, когда я уже знаю мировой уровень, знаю, как они решают различные вопросы, теперь у меня жажда поднять нашу нефтяную науку на этот же уровень. Это моя мечта. Могу сказать, что определенные шаги в этом направлении уже сделаны. Мы с КГНТ являемся членами совместного предприятия KPJV и равноправными партнерами мировых грантов в инжиниринге – FLUOR и Worley Parsons – в новом большом проекте на Тенгизе – Проекте будущего развития. Мы выиграли тендер на производство базового проекта. Это значительный шаг вперед, но надо двигаться еще дальше. И я убежден, что амбициозные планы будут реализованы нашей командой. Поставленных задач достигнем не только с помощью опытных работников, но и молодых специалистов, которые пришли к нам с отличным западным образованием. Есть у нас золотые ребята, теперь вопрос в том, чтобы их хорошо подготовить и, как говорится, настроить на высокие цели. Ведь большие проекты уже идут. Наблюдать с перрона за проходящим мимо экспрессом у нас нет права. Мы должны сесть в этот состав и двигаться со всеми на одной скорости.
– Как генеральный директор Казахского института нефти и газа и известный практик, как вы можете обозначить основную задачу института? Выработка стратегии? Тактики? Создание летописи нефтегазовой отрасли? Обобщение опыта или все же прогноз на будущее? Какую тему конкретно ведете вы?
– В один момент прыгнуть на большую высоту, мы знаем, не удастся. Сейчас институт двигается согласно разработанной стратегии поэтапного развития. Это планомерная работа. Так, к примеру, прошлый год посвятили увеличению объема работ, для того чтобы иметь определенный финансовый ресурс. Он позволит привлечь серьезных специалистов. Ведь сейчас даже молодые ребята, отучившиеся за рубежом, ищут высокую оплату труда. На рынке они востребованы, потому что многие предприятия имеют обязательства об увеличении казахстанских кадров. Конечно, легко привлечь готового специалиста на хорошую зарплату. Могу сказать, что и эту задачу мы сейчас почти преодолели. Теперь стоит вопрос повышения производительности труда, по этому показателю мы пока, к сожалению, уступаем нашим партнерам. Но заметно возросло качество нашей работы как инжиниринговой, проектной организации.
Сегодня одна из главных наших задач – освоение новейших программ автоматизированного трехмерного проектирования. Уже в текущем году сотрудники нашей "дочки" – АО "Каспиймунайгаз" – в Атырау подготовят первые два проекта в 3D-формате. Специальное обучение в этом институте прошли около 50 человек, и вот уже есть результаты. Еще один пилотный проект готовится специалистами подразделения КИНГа в Алматы. Все это начало большой работы, которая будет широко использовать суперсовременные программные продукты. Уверен, в ближайшие три-четыре года нам удастся поднять производительность труда в 2–2,5 раза. Возрастет и качество работы. Это одна из главных наших стратегических задач, контроль которой осуществляют ведущие инженеры-проектировщики с большим опытом работы.
Симбиоз корифеев и молодых ученых даст нам возможность одновременно поднимать общий уровень и производительность труда. Ну и не менее важно – это активное развитие научных исследований. Ведь нефтегазовая отрасль требует постоянного обновления, открытий, результаты которых должны находить свое применение в производстве. Мы активно включились в инновационный марафон, и, думаю, результаты не заставят нас долго ждать.