www.rus-turk.livejournal.com

Н.Л. Зеланд. Кашгария и перевалы Тянь-Шаня. Путевые записки. (Записки Западно-Сибирского отдела Императорского Русского географического общества. Книжка IX). – Омск, 1888.

Города мусульманского Востока выработали свою своеобразную культуру и поэзию, которые всякому памятны. Можно было ожидать, что город, считавшийся значительным уже во время посещения его знаменитым венецианцем Марко Поло, т. е. в 13-м столетии, тоже чем-нибудь постоит за себя среди своих азиатских товарищей. Но где же беломраморные мечети, сады с воздушно-стройными киосками, с розами и соловьями, колоннады, украшенные арабесками, таинственные внутренние дворы с журчащими фонтанами, бани с разминанием, с кальяном и негою и вечерними rendez-vous женщин, где базары с кофейнями и сказками Шехеразады? Ничего, хотя бы отдаленно похожего, здесь нет и, конечно, никогда и не было [Марко Поло, наприм., только похвалил сады и виноградники, о зданиях же или каких-нибудь замечательных сооружениях совершенно умалчивает. ("Землеведение" Риттера. Восток и Туркестан)].
Кашгар расположен в северо-западной окраине Кашгарии, в равнине, хотя высота его над поверхностью моря 4.100 фут. Он занимает возвышенный берег реки Кизыл-су, или Кашгар-дарья. Почва сильно глинистая (лессовая), как вообще в здешних оазисах. Глина лежит футов на 10, под нею песок, потом попадается вода, которая выше уровня реки. Река довольно мелкая, несудоходная и довольно нечистая. По окраинам города есть сады и поля, но самый город глиняный муравейник, окруженный стеною (глинобитною), и даже каждая улица на ночь, как в каком-нибудь древнем Вавилоне, запирается воротами, по распоряжению китайского начальства (для предупреждения восстаний).
Улицы кривые, узкие, пыльные и зловонные; дома – те же вышеупомянутые грубые глиняные сакли без окон, с отверстием в крыше, она же потолок; дворы крошечные, вонючие и тоже отчасти темные. У некоторых богатых купцов есть дома в 5-6 просторных комнат, с окнами и штукатуркой на стенах. Но этим все и ограничивается, окна вместо стекла залеплены бумагою, на китайский манер, вместо печей грубые камины, полы из сырцового кирпича. Сады при таких домах большие и полны прекрасных фруктов, но вокруг их грубая глиняная ограда, и вообще ни малейшего намека на вкус и тонкость работы. Nec plus ultra шика на таких дачах представляет, наприм., веранда с отдельным двориком, окруженная решетчатой глиняной оградой, выложенной и покрытой крашенной известью. И домашняя утварь, и мебель отличается у богатых только большею ценностью, это все те же кошмы, ковры, лари, обитые жестью или серебром, высокие, узкие с перехватом чайники и т. п. Стулья, столы, комоды и т. п. Стеклянная посуда большинству неизвестна, ее заменяют глиняные и деревянные чашки и тыквенные бутылки. Для еды и бедный, и богатый до сих пор употребляют пальцы, как дикари; даже китайские палочки не пошли в употребление. Для вечернего освещения служат ладьеобразные лампадки, никак не лучше тех, что употреблялись в бронзовом веке.
Можно бы думать, что по крайней мере мечети в городах представляют что-нибудь более изысканное, но и они незавидные. Одно разве, что они по крайней мере построены из жженого кирпича.
Как жилище и домашнее убранство, так и питание жителей Кашгара крайне незатейливое. Уже Марко Поло сказал про них, что они "едят и пьют плохо", и эта статья, по-видимому, с тех пор осталась в таком же застое, как все остальное. И зажиточные люди почти ничего не знают, кроме баранины, входящей во все блюда, число которых, впрочем, тоже невелико [кроме плова и пельменей приготовляется шурпа и туппа, первая есть бараний суп с зеленью, вторая крошенное мясо с вермишелью], а пролетарии сидят на одних хлебных лепешках, дынях и т.п. Из напитков употребляется почти один чай, кофе тоже неизвестен, вина виноградного нет, кое-кто приготовляет плохое пиво. Молоко, коровье масло, гуси, утки, рыба, многие наши овощи и т. п. – все это относится к предметам совсем необыкновенным. При таких условиях европейцу здесь трудно следовать своим привычкам, и супруге Консула стоило большого труда привести свое хозяйство в такое состояние, чтобы по крайней мере можно было разнообразить пищу. Следует, впрочем, прибавить, что пшеничные лепешки, тукачи, представляющие здешний хлеб, нередко бывают очень вкусны. Их приготовляют, подвергая действию пара в продыравленных сосудах.
Главные отрасли занятий жителей можно видеть на улице. Здесь, в открытой грязной будке, ткут или красят хлопчатобумажные ткани (мата́); там, в подобной же будке, производят, приправленные уличною пылью, тукачи; там возятся около станка, на котором ткут ковры; там работают кузнечные мехи и брызжут искры; там поднимается пар из только что сваренных бараньих пельменей; там выставлены на грязных, почерневших прилавках овощи, дыни, виноград, куски мяса, мелочной товар, шапки, материи и т. д. Среди последних есть и английские и русские товары самого простого сорта, наприм. ситцы, платки, зеркальца и проч., причем следует прибавить, что русские вообще дешевле и поэтому преобладают над английскими. Кроме лавочников, пропасть кричащих разносчиков, преимущественно со съестными припасами… А вот шмыгают между ними мальчики, с корзинками на голове, в которых наложено нечто совсем необыкновенное, а именно конский и ослиный навоз – единственное топливо бедного люда.
Публика толчется частью пешком, частью верхом, на лошадях и ослах (ишаках); последние попадаются на каждом шагу, так как они же служат главным образом для перевозки различных хозяйственных предметов. Экипажей никаких, разве иногда проскрипит тяжелая арба на двух массивных колесах, годящихся, пожалуй, и под лафет. А вот среди базарной толпы перемогается печальная фигура человека с необыкновенным придатком к шее: голова продета в центральное отверстие толстой четырехугольной доски, шириной аршина в 2 квадратных, а под мышкой он держит длинный пук розог. Это – китайское наказание за различные легкие провинности и имеет целью не давать человеку спать в лежачем положении. Налагается оно большею частью на месяц. Иногда же на базарах выставляется еще более назидательная картина в китайском вкусе, которой за мое время, впрочем, не было: в железной клетке подвешивается с петлей на шее преступник, у которого единственная опора под ногами несколько кирпичей; сколько дней ему назначено умирать медленной смертью удушья, столько кирпичей, и каждый день вынимается по одному.
Одежда мужчин та же, что вообще на мусульманском Востоке: чалма, обыкновенно белая, исподний и верхний халат, высокие сапоги с каблуками и калошами. Последние служат вовсе не к тому, на что мы их назначаем, а для снимания у дверей мечети, вместо сапог. Женщины не отличаются грациозным нарядом: на голове или отороченная узкой полоской меха шапочка, напоминающая папаху, или чаще род шляпы, имеющей вид шляпки гриба, обороченной кверху дном, т. е. внизу она уже, чем сверху. Это тоже шапка, но с более широкой и с расширяющейся кверху каймой из меха выдры. Поверх шапки, а иногда из-под нее, спускается белое покрывало на спину и бока, а лицо закрыто другою, меньшею, занавескою. На теле сверху род цветного халата или длинной кофты, а иногда накидка без рукавов, снизу короткая юбка и штаны, стянутые под щиколкой. На ногах башмаки или сапоги с короткими голенищами. Здесь, однако, не все женщины показываются с завешанным лицом; не только старухи, но некоторые и молодые настолько либеральны, что не закрываются. Это объясняется не столько влиянием китайцев, сколько особенностями истории Кашгарии. В деревнях я не видал ни одной женщины с покрывалом, но там, как у киргиз, это поддерживается большею простотою нравов.
В одежде кашгарцев шелковые и другие ткани попадаются гораздо реже, чем в городах Западного Туркестана, что, между прочим, указывает на бо́льшую бедность здешних жителей.
Обычаи, тип, характер и умственное развитие некитайского населения.
Уже при первом знакомстве с кашгарцами в Артыше мне показалось, что физиономия их без выражения и в них не заметно живости. Это впечатление оставалось и до конца пребывания моего в Кашгарии, почему я, забегая вперед, здесь разом изложу результаты наблюдений по этой части.
Этнический тип представляет смешение тех типов, из которых он произошел, т. е. коренного арийского и пришлого монгольского или, лучше сказать, пришлых монгольских. Прежде всего с востока нахлынули геучи, или юечи, народ тюркский, т. е. принадлежавший к большой ветви монгольского племени, к которой относятся якуты, тунгузы, татары, киргизы, турки и др. После приходили другие монголы. Первоначальный тип тюркский, хотя, по-видимому, быль несколько благообразнее чисто монгольского, но, очевидно, настолько близок к последнему, что его никак нельзя смешать с так называемым кавказским, т. е. арийским; но он в течение времени, по мере прохождения тюркских народов к западу, от смешения с другими народами, особенно арийской расы, настолько изменился, что нынешние европейские турки (османлисы) уже приближаются к арийскому типу и смешение это еще продолжается, благодаря притоку кавказских женщин в гаремы. Тип кашгарцев нельзя назвать красивым, в них, по-видимому, меньшая часть арийской крови. Я не имел возможности заняться антропологическим исследованием на месте, но по возвращении в Верный произвел некоторые измерения и наблюдения над 30-ю кашгарскими уроженцами (мужчинами), временно проживавшими там. Это были земледельцы и чернорабочие. Как из общих наблюдений, так из подробного исследования оказывается следующее:
Рост средний или немного выше среднего, именно: 165,7 сентим. Грудь довольно объемиста, но почти у всех плоская, а спина, напротив, выпуклая. Эта особенность, вероятно, объясняется с детства прививаемою привычкой сидеть поджавши ноги, вследствие чего корпус для равновесия должен подаваться вперед, причем он более или менее горбится. Мускулы чернорабочих развиты хорошо, и вообще телосложение их довольно хорошее, в городском же пролетариате люди слабые попадаются нередко.
Что касается головы и лица, то с первого взгляда бросается в глаза форма головы, похожая на киргизскую: сильно брахикефалический тип, с обострением кверху и малым развитием затылочной части. Головной указатель, т. е. отношение наиболее поперечного к наиболее длинному диаметру в%, был в среднем 86,9, стало быть, очень значительный [наибольший длинник был в среднем 18,02, наибольший поперечник 15,67]. Голова большею частию коротко выстрижена или даже выбрита. Уши почти у всех торчащие и более или менее заостренные кверху, вероятно, вследствие надвигания шапки. Лицо некоторых представляет породистые кавказские черты, при густой бороде, но у большинства заметны следы монголизма – широковатые скулы, незначительность бороды, а у некоторых толстые носы и выстоящие губы. А именно, у 80% исследованных нос был прямой, и большею частью не толстый; у 13% вогнутый и толстый, у 7% горбатый. Рот у большинства обыкновенный, отчасти даже красивый, у 23,3% же губы были выстоящие и более или менее толстые. У киргиз эта пропорция (по моим измерениям) достигает 40%. Зубы вообще хорошие, хотя хуже, чем у киргиз. Глаза средней величины и прямые, большею частью карие или светло-карие, а у 16,6% были серые. Борода густая оказалась у 20%, у остальных плохая. Цвет волос и бород у огромного большинства темный, хотя первые далеко не достигают черно-синей темноты волос индусов, которых уже по этому на улице легко отличить. Цвет кожи смуглый, но без желтого оттенка китайцев. Между молодыми женщинами случалось несколько раз видеть очень нежную натуральную белизну. Замечательно, что кучинские женщины почему-то выдаются красотою, особенно цветом лица. Об этом уже упоминается в некоторых старых китайских описаниях, и то же подтверждал мне г. Шахалибеков, проведший несколько лет в Кашгарии. О красоте женщин восточной окраины этой страны также упоминается у Марко Поло. Сам я далее Аксу не был, поэтому не имею об этом собственного мнения. Из вышесказанных подробностей можно заключить, что примесь монголизма у кашгарцев неравномерно выражается на различных частях головы и лица: форма головы и ушей, качество бороды и отчасти ширина лица у большинства напоминают монголов; напротив, нос, рот и глаза большею частью благообразные. Примесь серых (немонгольских) глаз довольно значительна. К удивленно, по пути к Аксу я заметил, что в Маралбаши и ближайших селениях почему-то сохранился более чистый кавказский тип – правильное овальное лицо, прямой благообразный рот, тонкий нос, глава побольше тюркских, довольно высокий рост; напротив, в Аксу монгольский тип еще более выражен, чем на западе, да это и согласуется с общим правилом, так как наплыв монголов шел с востока.
Большинство подробно исследованных были Кашгарского оазиса, но 5 были из Аксу и Турфана, значит, из более восточных мест; у этих 2 (т. е. 40%) имели монгольские рты, а борода у двух из 5 была плохая, у 3-х ее почти вовсе не было.
Выражение лица, можно сказать, индифферентное. Ни лукавого, ни хищного, ни заискивающего оттенка в нем нет, но в тоже время не заметно в нем и живости, внимательности, смелости, приветливости и т. п. У киргиза, в сравнении с кашгарцем, и в лице, и в движениях более замечается бодрости, подвижности, участия, вообще того, что принято обозначать собирательным названием симпатного. Кашгарцы не столько присматриваются, сколько глазеют на чужеземца в каком-то оцепенении. Более живости и наблюдательности в лицах я замечал около Маралбаша, да отчасти в Аксу и Учтурфане. Несмотря, впрочем, на невыразительность и некоторую вялость, нельзя сказать, чтобы эти сарты производили отталкивающее впечатление; большинство их вызывает впечатление – ни то ни се, у некоторых заметен добродушный оттенок в лице; напротив, лукавый встречается гораздо реже.
Развитие физической силы и ловкости у этого народа тоже, по-видимому, не представляет ничего выдающегося. Правда, что оба пола привычны к верховой езде, и хорошее наездники не редкость. Есть даже игры с джигитовкой, при которых полагается на ходу поднимать какую-нибудь вещь с земли и т. п. Но сомнительно, чтобы кашгарцы, в массе своей, могли состязаться с истинно наездническим народом, наприм. с киргизами, арабами, кабилами, с казаками и т. п. Большинство ездит на ослах, но и у обладающих лошадьми любовь к наездническим забавам развита, по-видимому, очень посредственно. Киргизы не любят медленной езды и то и дело перегоняются в карьер, в Кашгарии же я за все время пребывания моего там не видал ничего подобного. Пловцов в этой стране, конечно, может быть лишь очень небольшое число, так как реки, большею частью, столь мелки, что плавать негде. Другие физические упражнения, лазание по горам, гребля и т. п. тоже не процветают, вследствие физического характера страны. Борьба, упражнение в стрельбе, в метании и проч. не в моде. Пляска существует, об ней будет упомянуто ниже.
Дальнейшее знакомство с этим народом согласуется с первыми впечатлениями.
Темперамент, т. е. преобладающее расположение духа, тесно связанное с состоянием здоровья нервной системы, – у кашгарца представляет нечто среднее; в нем, по сравнению, например, с киргизом и с русским, заметно меньше жизненного огня. Мне здесь нигде не случалось видеть веселых игр, слышать шутки и хохот даже между детьми. Песня существует, но ни одной поющей женщины мне не встречалось. Весьма правдоподобно, что это отчасти лишь выражение временных причин, например той тяжелой внешней обстановки, которую многим из них приходится выносить, особенно женщинам. Точно так же слишком поспешно было бы составлять себе понятие о темпераменте и характере англичан по тем сосредоточенным, печальным или пьяным людям, которые населяют лондонский Whitechapel и которые очень мало соответствуют старой характеристике "Merry Old England". Но, тем не менее, и те из кашгарцев, которым живется относительно недурно, не отличаются проявлением выдающейся жизненной энергии, поэтому я расположен думать, что имеем перед собою черту народную, вызванную более глубокими и постоянными условиями.
Но не только в темпераменте, а и в характере этого народа замечается недостаток активной энергии, чему увидим подтверждения в его истории. В многочисленных переворотах и сменах одного деспота другим, даже одной веры другою, история Кашгарии не блещет эпизодами стойкого сопротивления, смелых предприятий, героического самопожертвования и т. п. Да и самое то обстоятельство, что в этой стране так часто менялись владыки, указывает на пассивность населения. Из этого, однако, не следует, чтобы в нем не выработались другого рода положительные качества. Напротив, это народ недурной, и в нем есть некоторые другие проявления нравственных сил, которые следует отнести к очень почтенным. Во-первых, несомненно, что кашгарцы трудолюбивы и буквально в поте лица зарабатывают хлеб насущный. Затем, нельзя им отказать и в честности. Несмотря на страшную бедность пролетариата Кашгара, воровство случается редко. Ни в одной деревенской избе, ни на одном даже постоялом дворе не найдете что-либо похожее на замок у дверей. А между тем по большой дороге, где много проезжает неизвестных, легко было бы уйти от подозрения. Значит, существует доверие вроде того, как в Финляндии. Кроме того, обращает на себя внимание аккуратность, с которою доставляются возчиками товары и серебро за границу, т. е. в Ош или Нарын. Стоимость их обыкновенно в десять раз и более превышает величину всего оборотного капитала возчика, но не было случая, чтобы товары пропадали совсем или отчасти (как это бывает по Ташкенто-Оренбургскому тракту), а между тем скрыться за границу от преследования было бы очень легко.
О причинах малого развития воровства и мошенничества еще будет упомянуто ниже. Здесь ограничиваюсь указанием на существование факта. С ним согласуется и то обстоятельство, что плутовские и хищнические физиономии, которых, наприм., довольно много между европейскими евреями [Замечательно, что в Кашгарии почти вовсе нет евреев. Сарты, которых я спрашивал о причинах этого явления, отвечали, что не знают, но прибавляли с улыбкою: "Да и хорошо – что их нет". В Кашгаре до моего прибытия было два еврея, но и те эмигрировали в Россию.]), здесь встречаются редко. С другой стороны, в характере кашгарца нет и смелости, поэтому грабеж и разбой еще реже воровства. К слабым сторонам характера кашгарцев относится нечистоплотность, наклонность к злоупотреблению одуряющих веществ и к половому разврату. Восточные города вообще крайне грязны (кроме японских), да и Европа еще условно совершенствуется по этой части, но в других мусульманских странах по крайней мере процветают бани, а здесь и этого нет. В Кашгаре всего одна баня, да и та невелика и плоха, в Аксу и в деревнях их нет вовсе; вообще, зажиточные люди обмываются дома, бедные почти никогда.
Что касается остальных двух качеств, то они, главным образом, относятся к населению городов и в значительной степени вызваны и поддерживаются экономическою нуждою и вызванною этим условием эмиграциею мужчин, хотя есть и другие причины, и основание этих темных сторон было положено очень давно. Эмиграция эта относится преимущественно к городам, и вследствие этого преобладание женского пола там так значительно, что Кашгар и другие города Кашгарии славятся во всей Средней Азии дешевизною жен. За 2-3 рубля можно приобрести "законную жену", а как только она чем-нибудь не понравится, ей дают увольнение, т. е. развод. Есть мужья, которые раз по 5-6 в год меняют жен. Педерастия не в обыкновении, за исключением китайцев, которые держат себе сартовских мальчиков, но у самих сартов существует другого рода разврат, не менее гнусный. Нередко "женятся" на 10-12-летних девочках, у которых нет еще ни грудей, ни менструации, а чтобы сделать их удободоступными, то на первый раз связывают или опаивают опием. Мало-помалу удается "мужу" выработать из такой жены искусственно созревающий половой организм, которым он тешится, пока он на что-нибудь годен. Каковы должны быть такие матери и их потомство, понятно каждому, это одна из причин мизерности городского населения. В деревнях этот разврат не существует, и вообще там отношения правильнее, почти все имеют по одной жене и живут с нею долго.
Судьба заброшенных за негодностью городских жен плачевная, для них нет даже профессии поденщиц, единственно, что остается – это работать мату за самую ничтожную плату. В свою очередь, у женщин, которые, при обилии своем, не знают, куда приложить свои инстинкты, выработан способ искусственного умиротворения таковых, помощью различных хитро придуманных аппаратов. Какова должна быть семейная жизнь и воспитание при таких обычаях, нетрудно себе представить.
Рядом с половым развратом и исходя из тех же причин стоит злоупотребление наркотическими веществами. В Кашгаре половина мужчин пролетариата курят нашу, т. е. гашиш; из 100 женщин 4-5 лакомятся гашишными конфектами. В Аксу забавляются и гашишем и опием, хотя несколько менее: из 10 мужчин 2-3 этому подвержены. Принимают эти зелья большею частью в особых заведениях, для курения употребляют чилим, состоящий из камышового чубука и глиняной чашечки, нашу вместе с табаком и горящими углями раскуривают и вдыхают дым. Есть, впрочем, довольно большое число способов принятия наркотических препаратов, и, кроме конопли и опия, на это идут белена, дурман, даже чилибуха (по крайней мере, это так в Фергане [См. Моравицкий. "Наркотические вещества, употребляемые населением Ферганской области", в Трудах Общества казанск. естествоиспытателей. 1886 г.]), и, по всей вероятности, вызванная этими одуряющими веществами веселость искусственно заставляет забывать горе действительности, но в итоге, конечно, получается двойной вред. Оттого нервы у кашгарцев плохи, по крайней мере у городских: часто, например, они ударяются в слезы, даже старики, а умопомешательство весьма нередко.
Китайцы считают кашгарцев народом неспокойным, взбалмошным и склонным к восстаниям. Возможно, что вышеописанные вредные привычки, подрывающие здоровье нервной системы, вместе с бедностью, представляют отчасти пригодную для этого почву, но бо́льшую долю вины в частых восстаниях и переворотах несут сами китайцы, которые не стараются вникать в нужды народа и, наоборот, доводят его до недовольства. Действительно, и в настоящее время там далеко до спокойствия, народ неспокоен, прислушивается к каждому слуху и при случае готов восстать. Но при отсутствии воинственности в его характере можно сказать наверное, что при лучшем экономическом и политическом положении не было бы такого беспокойства, тем более что при других условиях и вредные привычки частной жизни не могли бы иметь такого простора. Точно так же, жадность и бессовестность различных местных аристократов, действующих в качестве беков под начальством китайцев, не могут не быть отнесены к темным сторонам народа вообще.
В числе выдающихся привычек кашгарцев некоторые путешественники прежних времен упоминают о любви к зрелищам и празднествам, к пляске, пению и музыке. Хотя мне лично не встречалось ничего особенно замечательного по этой части, но праздников действительно больше, чем в остальной Средней Азии. Поэтому до известной степени можно допустить, что наклонность к зрелищам и общественным увеселениям здесь выражается ярче, о причинах чего будет сказано впоследствии. Что нас, чужеземцев, на привалах обыкновенно окружала толпа, в этом я ничего не находил особенного, да даже и при этом я заметил, что со стороны китайцев обнаруживалось более любопытства и даже назойливости.
Годовые праздники здесь, как и везде, существуют и справляются при различных торжествах и увеселениях, но их, во всяком случае, меньше, чем в христианских странах. К ним относятся празднования Нового года и Байрам (большой и малый), затем Айом (которого нет в других среднеазиатских странах). Он празднуется в 15-й день месяца Барата в знак того, что "в этот день на небе поверяют списки людей и вычеркивают умерших". При этом ночь проводят в играх, плясках, угощениях и проч. По частым поводам, по случаю обрезания ребенка, свадеб и проч., кашгарцы справляют увеселения, как это введено и у других среднеазиатцев, но, кроме того, здесь существуют празднества по случаю снятия траура и по случаю признания за женщиною названия Джуван [сущность его в том, что на женщину, впервые родившую ребенка, надевают рубашку с большим вырезом посредине и косы расплетают надвое].
Общественные увеселения обыкновенно происходят в садах, в особенности в садах, окружающих могилу Хазрет-Апака-ходжи, местного святого.
Иногда сборища бывают по складчине (барават), иногда же угощает хозяин сада (машраб). Препровождение времени при этом заключается в разговорах, слушании музыкантов, в пляске, иногда в чтении вслух книги Абу-Муслим, содержащей рассказы о подвигах этого полководца времен второго калифа династии Абассидов. Увеселение продолжается с утра до 5-6 часов вечера и сопровождается едою и питьем (вина и водки не бывает).
Пляска состоит в том, что одна или две женщины, под звуки лютни, пения и прихлопывания в такт в ладоши, медленными шажками движутся по комнате, извиваясь телом и руками и сами хлопая в ладоши; по временам, под ускоренный такт, кружатся [Описание это сообщено мне Н. Ф. Петровским. Самому мне не пришлось видеть пляски]. В Яркенде вместе с женщинами пляшут и мужчины, в Кашгаре же нет. По поводу пения и музыки перейдем к разбору способностей кашгарцев. Почти все прежние путешественники обратили внимание на склонность их к этим занятиям. И действительно, у них, кажется, более к этому способности, чем у других азиатцев. у них много музыкальных инструментов, и песни их мелодичнее, чем в Западном Туркестане. Но спешу прибавить, что это, по-видимому, относится лишь к тем, которые более или менее обучались этому делу, да и то здесь мерить приходится не европейским масштабом, обыкновенная же простонародная песня мне показалась крайне непривлекательною. Это какой-то блеющий речитатив, который ни в каком отношении не может быть сравниваем с песней русского или западноевропейского простолюдина, даже не говоря об итальянцах. Вообще, пение здесь слышится гораздо реже, чем в наших деревнях, а музыки не слыхал ни разу. Поэтому я думаю, что музыкальность кашгарцев все-таки весьма относительная, т. е. ее можно признать по сравнении, напр., с китайцами, бухарцами и т. п., но никак не с европейцами. Число музыкальных инструментов в Кашгарии довольно значительно: 1) Дютар есть лютня в виде полугруши с двумя витыми струнами. 2) Ситар – лютня с тремя медными струнами. 3) Чаштар, или танбур, есть шестиструнный инструмент со смычком, но средние две струны приподняты. 4) Двенадцатиструнная скрипка [ее тоже называют ситар]. 5) Рабоб (у индусов сарчи) – шестиструнная лютня, б) Канун, или калин, – род гуслей, который, может быть, есть прародитель нашего фортепиано, на нем стальные струны на подставках, при нем ключ для настраивания, играют деревянными ударными палочками. 7) Зурнай – гобой, которого отечество Персия. 8) Нагара – малые глиняные литавры с двумя ударными палочками. 9) Сафаай – погремушка, состоящая из палочки, на которой надеты железные кольца. 10) Сагат – небольшой цимвал. Кроме того, употребляются барабаны. Трудно сказать, насколько в нынешней форме этих инструментов участвовала изобретательность самой Кашгарии, но, по всей вероятности, некоторые из них происхождения иноземного.
Остальные проявления художественных способностей отсутствуют, в особенности это относится к архитектуре, по жалкому состоянию которой никак нельзя было бы подумать, что этот народ живет культурной жизнью уже около 2000 лет. Живопись ограничивается узорами на коврах, иногда довольно удачно подобранными, но вообще отсутствие сколько-нибудь изящных украшений на домах и предметах домашней обстановки и отчасти даже неизящество женского костюма не дают повода предполагать у этого народа сколько-нибудь развитого вкуса, хотя бы и не было того антагонизма, в котором ислам находится относительно живописи и скульптуры.
Умственное развитие также сравнительно низкое. При рассматривании его следует различать последствия образования от тех скрытых, так сказать, органически укрепленных способностей, которые у народов старой культуры выработались с течением времени и обнаруживаются при малейшем толчке извне. Так, итальянский простолюдин зачастую отличается глубоким невежеством; но в нем дремлют способности, которые лишь ожидают благоприятных условий для своего проявления, а художественные его наклонности часто вырываются на свет даже без таких условий. О кашгарце можно сказать, что он не только по образованию стоит низко, но и стойких умственных способностей в нем накопилось довольно ограниченное число, и они посредственного развития. Более всего развиты способности торговые. Кашгария искони была торговою страною и прежде даже пользовалась некоторою известностью по этой части, а на это, кроме материальных условий, нужны и соответственные способности. Все это, впрочем, относится только к городскому населению.
Кроме того, кашгарцы уже в старину слыли хорошими ремесленниками, что, впрочем, следует понимать не в общем смысле; искусство их всегда ограничивалось некоторыми специальными отраслями промышленности. Ковры, кошмы, хлопчатобумажные ткани, готовая из них одежда, обувь, выделанные шкурки, – вот почти все, чем может похвалиться эта страна.
Лучшие ковры хотанские, лучшие кошмы – аксуйские. В прежние века еще упоминали об искусстве жителей по части выделок из яшмы (юй), металлической посуды, оружия, золотых вещей и проч., но в настоящее время ничего этого нет.
Многое, напротив, что нами называется азбукою ремесленного и промышленного производства, им не только неизвестно, но и растолковать и приучить их к этому трудно. В этом отношении китайцы их опередили. Китаец незнаком со многими отраслями европейской промышленности, но у него на все подобное выработалась такая жилка понятливости, что он скоро угадывает в чем дело и может с успехом конкурировать с европейцем. Что касается высших проявлений ума, способности к наукам, к философским и религиозным учениям, к изобретениям, к социальному прогрессу и т. д., то кашгарцы не только в настоящее время не имеют понятия о чем-либо подобном, но и в прежние времена, когда некоторые отдельные города процветали в сравнении с настоящим, мысль этого народа не выходила из посредственности и Кашгария ничем выдающимся себя не заявила среди своих азиатских сестер. Аравия дала гениальных вероучителей, полководцев, ученых, поэтов и зодчих; Персия – вероучителей, поэтов, завоевателей; Западный Туркестан – полководцев, ученых, зодчих; гениальные люди еврейского народа всем известны; даже Китай заявил себя многим по части изобретений и наук, хотя у него носит все своеобразный, тяжелый характер; Индия дала первоклассных мыслителей и реформаторов; даже у монгольских кочевников дикая стихийная энергия неоднократно воплощалась в могучих завоевателях, заставлявших трепетать мир. Кашгария же, кроме прилежания в изучении буддийской и мусульманской догматики и некоторых слабых проявлений в науке, не дала ничего, даже в период наибольшего процветания. Но и это относится к делам минувшим; в настоящее время этот народ отличается замечательным невежеством и отсутствием интереса к чему-либо идеальному, за исключением разве музыки.
При мечетях содержатся школы, но в них кроме грамоты и задалбливания Корана ничего не преподают, и сами муллы остаются невеждами. Но и эти проблески учения крайне скудны. О размере грамотности можно судить по тому, что в школах города Аксу, имеющего 40000-50000 жителей, обучается всего 150 детей. Книгопечатание для Кашгара как бы составляет неизвестное открытие, нигде не заметил я книжных лавок, а в домах не видал намека на книги.
Многие из "сливок общества", наприм. разные зажиточные купцы, муллы, аксакалы и т. п., безграмотны и незнакомы с самыми обыкновенными для европейского простолюдина предметами. Так, наприм., аксакал гор. Аксу, человек несомненного природного ума и житейского опыта, не знал горчицы, мяты, скипидара и т. п. обыкновеннейших средств, употребляющихся в домашнем лечении и технике. Все, что происходит за пределами его отечества, для кашгарца представляет диковинку. Как ни бессодержательна богословская наука ислама, но здесь никто об ней не помышляет, и решительно не заметно того знакомства со священными книгами, которое существовало в Кашгарии во времена буддизма.
Кроме фанатической преданности букве и традиции, здешние муллы ничем не отличаются. Есть и дервиши, по временам производящие свои безумные пляски в мечетях. Лечение болезней исключительно состоит из нашептываний и чтений молитв из Корана [именно, средним счетом необходимо 9]. В одной деревне, где мы расположились на ночлег, я был разбужен барабанным боем. Оказалось, что в соседней избе приступали к изгнанию дьявола из больного мальчика. Это в то время, когда все знали, что как раз приехал врач. Оказалось, что у больного был упорный вид лихорадки, от которой я им дал лекарства на другое утро. Вообще, в деревнях ко мне обращались довольно редко, и я заметил при этом, что растолковать им способ употребления лекарств труднее, чем киргизам, и вообще киргиз внимательнее, кругозор его шире, чем у кашгарского мужика. Чем изолированнее местность, чем более бесцветны и первобытны условия жизни, тем и уровень развития ниже; примером может послужить население Лоб-Нора, которое, по-видимому, занимает низшую ступень между людьми этой страны.
Экономическое и социальное положение, суд и управление. Бедность в Кашгарии сделалась явлением хроническим. В культурных оазисах есть очень плодородные участки и, кроме того, население научилось утилизировать назем. Но число и величина благодатных участков не соответствует числу населения, огромное большинство местностей представляет песчаную или солонцеватую почву, которая даже при орошении не окупает потраченных трудов, другие местности болотисты и там с трудом можно прокормить скот тростником, а о хлебе и думать нечего. Другие источники природного богатства недоступны. Поэтому лишние рты отправляются на заработки в города, а оттуда многие уходят за границу, т. е. в наши пределы, в Туркестан и Семиречье, где труд лучше оплачивается. В Кашгаре поденная плата 10-11 копеек, в Аксу 15-16; дешевизна же съестных припасов вовсе не такова, чтобы этим сколько-нибудь наверстывалось плохое вознаграждение рабочего. Фунт баранины в Кашгаре стоит 6-7 коп., столько же стоит порция тукачей, необходимая взрослому рабочему в сутки, когда он, как это большею частию бывает, сидит на них одних.
На улицах часто встречаются дети и взрослые в рубищах и истощенного вида. Дома сами по себе убогие и жалкие, но в Кашгаре и этой роскоши многие не имеют, а живут за городом прямо в земляных норах. Особенно плохо оплачивается женский труд, что служит одною из главных причин вышеописанной продажи и унижения женщин.
Кроме естественных условий, бедности немало способствует система управления. Уже казенный налог, установленный китайским правительством, значительный – около 10 руб. с избы, в виде натуральной повинности, но это далеко не все. Кроме этого, земледелец принужден отдавать значительную часть своего дохода (около Аксу до 40%) в пользу чиновников, а солдаты зачастую прямо грабят на базарах. Немудрено после этого, что из полей, принадлежащих жителям Аксу, около ⅓ остается необработанной. Конечно, это земля худшего сорта, но и ее бы возможно было обрабатывать без этой системы высасывания и грабежа. Поэтому многие землевладельцы обращаются в поденщиков, с которых поборов не берут.
Эмиграция мужского населения замечается более всего в городах; в деревнях, по собранным мною в нескольких местах справкам, хотя тоже некоторые уходят, но все-таки численность полов более или менее остается в равновесии.
В Кашгарии существует аристократия, но, в сущности, перед китайской властью все равны. Большинство должностных беков, правда, принадлежат к местным патрициям, но точно так же по воле губернатора может быть назначен и простой человек. Беки эти, без исключения, покорные рабы китайцев и высасывают народ в свою пользу.
Об управлении достаточно сказать, что оно китайское, и притом худшего сорта, по случаю отдаленности края и того деспотизма, который без того легко водворяется в завоеванных странах, а здесь поддерживается еще боязнью снова потерять этот край, который китайцы считают издавна своим достоянием, по который неоднократно ускользал из их рук. Притом чиновничество и офицерство здесь даже между китайцами представляют сброд, это – люди совершенно грубые и проголодавшиеся, а между солдатами значительная часть из бывших ссыльных преступников. Для держания народа в страхе широко применяются средства китайской дисциплины. О поборах и высасывании при взимании налогов уже была речь, следует еще добавить, что для людей имущих придуманы чиновниками еще особого рода поборы: они выписывают оптом плохой чай из Китая и сбывают его купцам по высоким ценам в убыток и, кроме того, иногда делают принудительные займы. Об административных порядках и о войсках еще будут ниже приведены некоторые подробности.
Суд оставлен китайцами прежний, т. е. по шариату, но судьи назначаются уже не по выбору, а начальством, вследствие чего, мало-помалу, лучшие казии из мусульман уволены или сами сложили с себя звание.
Если теперь присоединить то безусловное равнодушие и предоставление народа самому себе и общественным нуждам и бедствиям, вообще мертвящее влияние того жалкого человеческого образчика, которое представляет китайский чиновник, лавочник и солдат, – то будет понятно, как сложились недовольство и ненависть, с которыми нынешние кашгарцы относятся к своим китайским господам.
Не всегда влияние китайского режима было таково, бывали периоды, когда народ бывал доволен появлением китайцев и даже посылал к ним посольство с приглашением возвратиться, но при системе, подобной китайской, такое влияние всегда может быть лишь временным, т. е. оно зависит от того, какие личности в данное время управляют. Поэтому и в прежние времена периоды относительного довольства сменялись восстаниями, притом в старину условия жизни были несколько иные. Например, когда постоянно можно было опасаться грабительских нашествий со стороны соседних кочевников, то даже власть китайцев, которая предохраняла от этого, должна была казаться благоприятною. Притом в прошлое время торговля и промышленность Кашгарии стояли выше, бедности такой не было и высасывание со стороны китайцев менее было ощутительно.
Наконец, что тоже немаловажно, – кашгарцу не было известно другого, более правильного режима, в настоящее же время он о нем прослышал. Народ своим темным инстинктом в настоящем прилепился к одному идеалу, который ему представился без активного старания с чьей бы то ни было стороны: он видит, насколько лучше живется его соплеменникам, туркестанским и семиреченским сартам, он сам, в лице своих эмигрантов, испытывает это улучшение, что же мудреного, что в настоящее время в Кашгарии действительно существует тяготение к России. Положим, что многие из массы еще настолько тупы, что не представляют себе ничего определенного под именем "урусов", но влиятельные лица и муллы, зажиточные купцы и т. п. хорошо знают, чего желают, и при всяком удобном случае направляют народ в эту сторону. Они не справляются, желает ли сама Россия взвалить себе еще эту новую обузу, а действуют с точки зрения своих собственных желаний.
Небезразлично в этом отношении и влияние так назыв. "андижанских" сартов, т. е. русских подданных из Ферганы, которые живут в небольшом числе по городам и местечкам. Но при этом следует упомянуть, что в Кашгарии есть еще особый сорт "андижанцев", которых китайцы считают своими подданными, они же считают себя русскими. Дело в том, что давно уже в Кашгарии имели оседлость коканцы, которые тем не менее продолжали считаться подданными коканского хана, и Якуб-бек признавал их таковыми; когда же Кашгария в последний раз была забрана китайцами, то последние не стали признавать этого порядка вещей и обложили их податью. Правда, что и до сих пор в известном смысле деликатничают с этими андижанцами и берут с них половину того, что с других, но тем не менее сами андижанцы считают и это узурпациею, а себя – русскими подданными, на том основании, что первоначальное их отечество присоединено к России. Эти андижанцы представляют поэтому беспокойный и опасный для китайцев элемент, при первом удобном случае они бы накинулись на них, и их одних, пожалуй, было бы достаточно для изгнания сынов Небесной империи до получения ими подкрепления из Китая. Есть основание допустить, что они могут выставить до 10.000 вооруженных людей, и они неоднократно проговаривались, что у них есть запрятанное оружие.
Значение России в умах кашгарского народа выражается одним интересным и знаменательным явлением, именно курсом русских денег. В то время, когда мы сами не знаем, как остановить наш рубль в его стремлении приблизиться к полтиннику, в Кашгаре дают за русскую бумажку [Русские серебряные деньги берут почти везде. Кашгарская серебряная монета, или тенга, очень грубой чеканки, стоимостью всего в 10 коп. сер. и чуть ли не наполовину фальшивая, поэтому много возни при размене. Кроме того, есть мелкая медная монета.] 6-7% лажа. Наивность китайской администрации в этом деле выказалась поразительным образом: неоднократно кашгарский губернатор изрекал силлабусы, чтобы "не смели считать русских денег дороже их действительной стоимости", но, к огорчению и изумлению почтенного сановника, манифесты его оставались гласом вопиющего в пустыне, бывало даже так, что как раз после этого бумажный курс еще поднимался. Китайские деньги, или ямбы, представляют очень крупные, крайне грубой отделки, серебряные четыреугольники. Серебро их очень чистое, но тоже нередко попадаются фальшивые.
Однако я удалился далеко от описания г. Кашгара, которого еще не кончил. Дело в том, что есть еще другой Кашгар, т. е. Янгишар, или Новый город, который по преимуществу населен китайцами. От старого он удален верст на семь. Здесь "твердыня" китайских сил, т. е. крепость. Она китайской постройки, с довольно высокими стенами, в которых пониже амбразуры вделаны небольшие отверстия, как бы для крепостных ружей. С виду стена глинобитная, хотя я не уверен, так ли это; во всяком случае, она с виду более солидна, чем стена старого города. Там и сям над гребнем стены возвышаются небольшие четырехугольные домики (башни?), кое-где торчат сверху шесты с красными тряпками, но нигде не заметно человеческого существа, – отличительная черта всех виденных мною китайских укреплений.
Недалеко от городских ворот имеется караул, но в оном вместо людей виднеются только расставленные копья, алебарды, трезубцы и узенькие, переносимые на плечах, пушки. Воины же, долженствующие управлять всеми этими смертоносными предметами, лишь изредка выглядывают на улицу. На них мундирные кофты, подобные тем, которые я описывал выше. Дома тут китайского покроя, они больше и выше, у них есть окна, заклеенные бумагой, и крыши из цилиндрических глиняных черепиц, по краям эти крыши, разумеется, выгнуты и украшены глиняными дракончиками, змеиными головами, и т. п. chefs d’ocuvre поднебесной скульптуры.
Жителей всего тысячи две в Новом городе, а главная улица представляет грязный полутемный коридор, которого стены состоят из лавок. Я думаю, что каждый, кто хотя раз имел случай вдохнуть в себя аромат китайского базара, узнал бы близость его безошибочно и с завязанными глазами, – до того врезывается в память этот тошнотворный букет грязи, кунжутного масла, мускуса, опийного и табачного дыма и проч. Аромату, меня здесь встретившему, соответствовала и вся окружающая картина. Открытые спереди грязные шкафы с прилавками, а за прилавками фигуры в кофтах и юбках, с грязно-желтыми безбородыми апатичными лицами, полувыбритыми головами, хвостами на затылке и с трубкой в руке. Около них нагромождены товары самого незатейливого сорта, грубые китайские материи, башмаки, шляпы, ящики с плохими чаями, разная мелочь – деревянные гребни, жестяные ящики, зеркальца, лубочные картины, палочки для еды (служащие вместо наших вилок), трубки и кальяны, трубки для опиума и т. п. [Табачная трубка, употребляемая простым классом во всем Китае (до нашего Уссурийского края), состоит из короткого рогового чубука, нефритового мундштука и крошечной медной трубочки, в которую входит щепотка табаку. Чугунная трубка для опиума имеет некоторое сходство с флейтой. В некотором отдалении от нижнего конца насаживается полушаровидная металлическая чашечка (трубка), которая вся закрыта, за исключением крошечного отверстия в средине; на последнее насаживаются кусочки продыравленного опиума так, чтобы канал его соответствовал отверстию чашки]. Прелести этой торговой клоаки для меня еще увеличились тем, что меня и сопровождавших меня казаков осаждала толпа хвостатых зевак, затруднявших каждый шаг.
Когда я сел в консульскую коляску, чтобы возвратиться домой, в памяти моей восстали иного рода образы, из прежних моих путешествий. Мне представились сцены из виденных мною городов Японии – страны, которую многие до сих пор чуть не отождествляют с Китаем и которая, между тем, во многих отношениях представляет его противоположный полюс. Вот широкая светлая, идеально чистая улица, изящные европейские виллы и уютные аккуратные японские домики с выдвижными дверцами и галерейками; широкие, чистые лавки с очаровательными и разнообразными товарами, а среди их хозяева, мужчины и женщины, тщательно одетые и убранные, с здоровыми, приветливыми лицами, иногда окруженные краснощекими, веселыми ребятишками. Выехав из города, мы, между прочим, встретили дорогой несколько китайцев из чиновной аристократии, ехавших в "каретах". Это – двуколесный, продолговатый, спереди открытый сундук, с полукруглым верхом и окошечками сбоку, выкрашенный большею частью в синий цвет и запряженный двумя лошадьми или мулами, идущими гусем. Из одной из этих колесниц выглядывали грубые краснощекие лица "дам", с прилизанной высокой прической и громадными серьгами. Китаянок, впрочем, в Кашгарии очень мало, менее чиновные лица держат себе сартовских мальчиков или женщин, которые обязаны одеваться по-китайски. Как у сартянок, так и у китаянок фальшивые косы в большом ходу.
Между Новым и старым Кашгаром есть место, имеющее трагический интерес для великообразованного человека. В 1857 году здесь был убит один из трех знаменитых братьев-путешественников Шлагинтвейт, Адольф. Чрез реку Кашгар-дарья ведет каменный мост [этот мост с мечетями разделяет привилегию сооружения из жженого кирпича, но вообще построен он незавидно]; от этого моста, по дороге к новому городу, есть еще несколько деревянных мостиков, по которым переезжают через арыки. У 3-го мостика налево стоит дрянная глиняная полуразвалившаяся сакля. Перед нею в тот печальный день стоял тогдашний владыка Кашгарии Валюхан-тюря, грубый и жестокий деспот, который в это время был занят мыслию, как бы отвести воду от Янгишара, т. е. Нового города, где еще держался китайский гарнизон. Вдруг увидели приближающийся по дороге к старому Кашгару караван, во главе которого ехал "френгиз". Это и был Шлагинтвейт. Караван тотчас был остановлен, и Валюхан потребовал от френгиза, чтобы он ему помог отвести воду. Шлагинтвейт не согласился, говоря, что он не сведущ в этом деле. Тогда Валюхан потребовал бумаги, который он имел к коканскому хану. Когда же Шлагинтвейт и в этом отказал, то изверг крикнул: "Чап!" (руби), и вмиг несчастный ученый был изрублен [У Ша ("Очерки Верхней Татарии, Яркенда и Кашгара" Роберта Ша. 1872 г.) этот эпизод рассказывается несколько иначе. Но так как наш вариант исходит из уст лиц, близко знавших участников убийства и отыскавших даже термометр убитого, то я расположен думать, что он вернее]. Из четырех его палачей один еще жив, но уехал куда-то из Кашгара. Память об этом событии еще жива в народе, и рассказ в этом виде был передан Н. Ф. Петровскому. Вещи его были частью разграблены, частью уничтожены или заброшены. К последним относились, конечно, книги и инструменты, но в недавнее время расспросы г. Петровского в этом направлении увенчались неожиданным успехом: ему принесли термометр в сафьянном чехле; на чехле и самой ска́ле ясно виднеется надпись "Dr. Schlagintweit"; термометр очень длинный и каждый градус разделен на 50 частей.
На третей день моего пребывания в Кашгаре решено было сделать визит губернатору (даотаю). Получив об этом сведение, он прислал мне свою визитную карточку, т. е. красную бумажку вершков четырех длины с крупными черными каракулями. Я ответствовал посылкой своей карточки, надпись которой, конечно, для даотая оказалась столь же удобопонятной, как его для меня. Затем мы отправились, консул и я впереди в полной форме верхом, а за нами 12 казаков. Было так тепло, точнее жарко, что я мог надеть китель [в Туркестане и Семиречье летняя парадная форма заключается в кителе с погонами, но при орденах]. Выезд наш, конечно, составлял событие для городской толпы, и облака пыли, поднятой сотнями сбежавшихся около нас ног, немало увеличили для нас удовольствие этого визита.
С узкой улицы, из которой входят в губернаторской "дворец", последнего вовсе не видно, а видна лишь стена с несколькими рядами стоящими воротами, а на воротах и vis-à-vis на стене другой стороны улицы красуются изображения аляповато нарисованных огромных драконов, долженствующих, вероятно, вселять благоговейный страх в душе прохожих. За самыми воротами оказался род коридора, служащего для хранения печатей; печати фигуры продолговатой и такой величины, что самое клеймо длиною вершков в шесть. Потом следовало несколько дворов, из которых один крытый; дворы вымощены квадратными камнями, и местами виднеются каменные решетки с растениями по бокам, различные службы и гауптвахта с неизменными трезубцами, алебардами и кольями. У ворот внутреннего двора встретил нас даотай, и мы слезли с лошадей.
Затем следовал параграф из "книги о десяти тысячах церемоний", – о котором я был уже предуведомлен, а именно: его превосходительство, взяв меня и консула за руки, как желанных братцев, усиливался ввести нас первых в ворота, мы же, в свою очередь, долженствовали проделать то же самое над ним; результат был, конечно, тот, что вся нежная тройка, даотай в середине, мы по бокам, разом вошли во двор и затем в приемную залу. Последняя представляет довольно большой сарай с лощеными полами, 3-мя в ряд растворенными дверями и двумя большими квадратными окнами, стекла в окнах матовые, с прямоугольными узорами, над дверьми устроены подобные стекла меньших размеров. Стены оштукатурены, разрисованы подобными же узорами, и, кроме того, на них виднеются несколько грубых картин, изображающих цветы, птиц и т. п. С потолка висели крашеные бумажные фонари без малого в аршин длины. Мебель состояла из нескольких диванчиков, покрытых тоненьким сукном, синего и красного цвета подушками, и одного кресла, такой же грубой работы, с прямой спинкой и боками. На диванчиках усадили консула и меня, а даотай поместился vis-à-vis на кресле. По сторонам, в две шеренги, стоя выстроилась его свита и переводчики. Даотай человек лет 40 с небольшим, с желтым безусым, улыбающимся лицом. Выражение последнего довольно наивное, но не отталкивающее, пожалуй, даже добродушное, хотя этот термин при употреблении его относительно китайского чиновника всегда следует понимать с оговоркой, о чем скоро будет речь. Костюм генерала был шелковый, состоял из желтого подрясника и темно-синего кафтана с голубым лежачим воротником и такими же обшлагами на широких рукавах, сзади и спереди светлая, шелковая же, квадратная бляха с узорами и надписями, на шее четки из черных и красных камней, назначенные для молитвы за богдыхана. Шляпа с красной шишкой, сапоги атласные вышеописанной уродливой формы.
Большинство членов свиты были с прозрачными шариками на шляпах, т. е. в обер-офицерских чинах. Некоторые из них были в длинных кафтанах с кушаком – это оказались сартовские беки, другие в подрясниках и кофтах с широкими рукавами или вовсе без них; некоторые кофты с желтыми обшивками и узорами, другие с синими. Вообще, костюмы вроде тех, которые уже выше были описаны. Оружия ни у кого не было; физиономии у всех грубые и пошлые.
Начался разговор между мною и даотаем, чрез двух переводчиков. Роль одного из них, т. е. по тюркскому языку, из любезности взял на себя Н. Ф. Петровский. После расспросов о здоровье был подвергнут экзамену относительно имени, фамилии и чина. Первые показались публике столь замечательными, что тотчас их записали. Затем следовали различные паточные любезности со стороны даотая, вроде: "Мы слышали, что гость наш очень ученый человек" (никто никогда не мог ему об этом говорить), или: "Это, однако, очень высокий чин, вроде нашего дарина" и т. п. Не имея привычки льстивых словоизвержений, составляющих необходимую приправу китайской беседы, я придумывал, чем бы ему ответить, и наконец заявил, что ехал в китайских пределах столь же спокойно, как в наших, что приписываю его мероприятиям. Для полного нашего услаждения нам подали по большой закрытой баклаге чаю. Я хлебнул для приличия, но этим ограничился: это были холодные помои. При этом следует упомянуть, что в Кашгарии вообще порядочных сортов чаю вовсе нет. В Аксу, где дорожный мой запас чаю стал приближаться к концу, я не мог его пополнить, и мне сказали, что даже китайское чиновничество не знает толку в чае. После чайной пробы у даотая приходилось этому верить.
На другой день, под вечер, воспоследовал ответный визит, которому, как вообще всякому выезду губернатора, предшествовали 3 пушечных выстрела. Такому торжественному началу долженствует соответствовать и вся картина поезда начальника, хотя на европейца она производит совсем иное впечатление. Впереди шли 2 человека, державшие громадные красные незажженные фонари на палках; затем один с изображением выкрашенной в красную краску руки на шесте (символ власти), затем другие с бубнами, затем 2 палача в красных кофтах с двуручными мечами, наконец карета губернатора и свита. Карета с претензиями на шик, хотя казаки наши нашли, что она "ничего не стоит". Она представляет двухколесный сундук, колеса пунцовые, а сундук ярко-зеленый, с окошечками и с тремя зеркальцами внутри, в запряжке один большой мул.
Все общество консульства в это время сидело в саду за чаем, туда же пригласили китайца; ему предложили сливок и сладкого печенья к чаю. Выпив стакан, он несколько раз выражал свое удовольствие громким рычанием, нисколько не замечая иронической искры, пробегавшей при этом по глазам присутствующих европейцев. Между прочим он в разговоре намекнул, что следовало бы познакомить меня с китайским обедом. Имея уже и так невыгодное понятие о китайской кухне, я перед этим еще слышал, что у них подаются деликатесы вроде собачьих котлет, жареных дождевых червей, лягушек и т. д. Все это вместе с кунжутным маслом, большим числом кушаньев, с продолжительным пребыванием за столом и неизбежными церемониями, привело меня в такой ужас, что я отклонил приглашение. Указывая на близлежащее рисовое поле, я сказал, что получил здесь лихорадку (и это была правда) и поэтому сижу на строгой диете. Оказалось, что намек на связь рисового поля с лихорадкой быль принят за доказательство великой моей учености, и даотай прибавил: "ибо я также знаю, что у нас в Китае, где много сеется риса, там и лихорадки часты". Пока губернатор пил чай, за стулом его стояло человек пять его офицеров, причем один держал генеральский платок, другой трубку, третий веер и т. д. Лакейские эти услуги вполне согласуются с обращением, которое здесь в обыкновении относительно подчиненных. Не только такие субалтерные офицеры и беки, но и лю-далой (нечто вроде штаб-офицера по особым поручениям) не раз испытывали на своей коже действие кулаков его превосходительства. Самое содержание чиновников губернаторской свиты мизерное. Даотай получает на руки до 30.000 руб. в год, на себя и на содержание свиты. Но один он получает при этом львиную долю, т. е. около ⅔ этой суммы, а большинство чиновников рублей по 200-300, даже упомянутый лю-далой не более 600. Понятно, что вся эта ватага, беки, писцы, переводчики, сборщики и пр., стараются при первом удобном случае пополнять мошну посторонними доходами, т. е. вымогательством, взятками и т. п., что тяжело ложится на население. В войсках высшие чины еще более наживаются на счет низших и на счет государства: начальник лянзы, наприм., получает деньги на содержание своей команды, поэтому у него на бумаге всегда числятся на ⅓ или вдвое больше, чем состоит налицо, а содержание этой фиктивной части идет в его карман. Этим, однако, не довольствуются, и зачастую не выдают солдатам даже того, что уже выслужено. Отсюда распущенность войск, на которую начальники, в видах пополнения своего маммона, смотрят сквозь пальцы. Отсюда частые бунты солдат и смена начальников.
Система усвоения чужого добра до такой степени въелась в привычки китайской администрации, что чиновники не прочь и прямо стянуть что-нибудь. При посещениях консульства были примеры, что чиновник или офицер, сидя где-нибудь около стола, на котором есть вещи, ему нравящиеся, повертит которую-нибудь из них в руке, как бы рассматривая, а потом она оказывается пропавшею.
Уже по таким привычкам и вообще по всему, что было сказано о наружном виде, о вкусах и обычаях китайского чиновничества, можно себе составить понятие о степени его умственного развитая и образования. Действительно, от низшего до высшего это люди невежественные, все их образование ограничивается знанием китайской грамоты. Военные люди тоже мало заботятся о том, что есть на свете военные науки. Между прочим, они не умеют вовсе обращаться с орудиями, заряжающимися с казенной части, которых в Кашгаре есть несколько штук. Ниже мы еще ближе познакомимся с этим воинством.
Каковы нравственные принципы этих людей, отчасти тоже видно из предыдущего. Все, чем исстари прославились китайские порядки, в полной мере можно наблюдать здесь. Казнокрадство, лихоимство, презрение и произвол относительно низших, раболепие и трусость перед высшими, жадность, косность, самообожание [образчиком самовосхваления могут послужить рассказы, ходящие между здешними китайцами о недавних подвигах китайского воинства против французов: одних французских генералов перебито ими 1.200.000 челов.] и подозрительность ко всему чужому – все это неотчуждаемые атрибуты китайской системы управления, которая сама развивает и укрепляет эти качества даже в тех, которые еще недостаточно ими пропитались. Они дополняются двуличностью и жестокостью. Посмотреть, например, на такого даотая, когда он беседует со своими русскими "друзьями", как он добродушно хохочет, как он обещает сделать то и то, как старается сказать что-нибудь приятное и т. д. Можно бы подумать, что это парень хоть куда, и, в самом деле, по природе он может быть недурной человек, но его уродуют положение и система. Кто имел с ним дело, как напр. наш консул, тот знает, что нет ничего изменчивее расположения и обещаний китайского генерала, и что если ему и неизвестно изречение Талейрана относительно назначения человеческого языка ["Язык дан человеку для того, чтобы скрывать мысли"], то по крайней мере на практике он ему следует неизменно. А вот другая параллель: даотай заведомо нежный семьянин, верен жене, любит детей и проводит с ними свои вечера. Между тем этот же человек нередко заставляет в своем присутствии подвергать арестованных пытке. После тех примеров наказаний, которые я приводил выше, неудивительно, что и практика застенка еще не коробит нервов "небесных" людей. Должность местного Торквемады исполняет полицеймейстер (вместе с тем подвизающийся в искусстве резания китайских печатей). При малейшем запирательстве подозреваемого в преступлении или проступке, идут в дело трехгранные палки, лотом истязание каленым железом, вывихание рук и ног, ломание костей и т. д.
Конечно, если мы оглянемся назад, на наше собственное прошлое, то увидим, к стыду своему, что в те века, когда в Европе еще процветали пытки и мучительные казни, она по общему развитию стояла, по меньшей мере, не ниже теперешнего Китая, а отдельные проявления в области науки и в особенности искусств уже были такие, до которых Китаю и теперь как до звезды небесной. Но как бы ни было, для нас это нечто пережитое, и показываемый в музеях аппарат инструментов для истязаний и увечений себе подобных лишь служит для нас печальным напоминанием о "добром старом времени", и потому-то в особенности здешние люди производят на нас впечатление, несколько похожее на то, с которых мы рассматриваем какие-нибудь ископаемые скелеты. Все эти фигуры с грубыми и безжизненными лицами, с длинными и грязными ногтями, с хвостами, в странных болтающихся нарядах, это допотопное оружие, уродливые колесницы, этот отживший хлам церемоний quasi торжественных выездов и смешных демонстраций, эта невозможность вести с китайцами разговор о чем-нибудь путном, эта грязь и зловоние, отсутствие всяких следов современной производительности и городского благоустройства, злоупотребление и раболепие администрации, самовосхваление и недоверие к иноземному, наконец, варварские наказания, пытки и казни, – все это, вместе взятое, мне напоминало образы давно прошедшего, казалось, что передо мной заживо восстали люди и обычаи какой-нибудь допетровской Руси.
При вышеописанных нравах и понятиях, при флегматичности китайского характера, которая благодаря опиуму у многих доходит до сонного бессилия, при малочисленности семейных, понятно, что и об общественной жизни и увеселениях в нашем смысле у них нет и речи. Праздники их ознаменовываются вывешиванием красных флагов на крепостных стенах, усугублением количества бумажных фонарей да лишней порцией свинины, риса и опиума. Из общественных церемоний наичаще повторяющаяся есть процессия поклонения имени богдыхана: два раза в месяц все чиновничество, под предводительством даотая, в праздничных нарядах, отправляется к капищу богдыхана. Это ничто иное, как та же сакля, в которой все убранство состоит из накрытого красным сукном стола, на котором стоит чашка с рисом, на стене против двери на красном фоне виднеется надпись, изображающая имя и фамилию богдыхана. Пред этой надписью даотай кланяется в землю, потом, по выходе из капища, все присутствующие таким же образом кланяются даотаю. Затем он и командующий войсками делают друг другу визиты, и вся церемония окончена. По мертвенности и нелепости ее можно судить об остальном.
Какое влияние на физическое, нравственное и умственное преуспеяния местного населения должно иметь лежащее на нем китайское наслоение, об этом читатель пусть составляет себе понятие по вышесказанному.
Между прочим влияние это выражается в санитарном состоянии страны. Уже во время остановки в Артыше, где ко мне обратились больные разных возрастов, мне бросилось в глаза значительное отношение худосочных субъектов, разных упорных форм золотухи, хронических сыпей, сифилиса и т. д. Еще более это обнаружилось в Кашгаре, где нахлынувшие на двор консульства больные заставили меня пожалеть о малости моего запаса йодистых средств. Кроме того, много малокровных и истощенных, чахоточных, далее разные искривления, параличи и различные нервные страдания. Душевнобольные мне не представлялись, но слышно было, что они очень нередки, особенно между мужской половиной. Относительно часто встречается рак желудка [В самом Кашгаре больных раком мне не приводилось видеть, но, судя по описанию Н. Ф. Петровского тех случаев смертельной болезни желудка, которые ему представлялись, нужно думать, что это был рак. Впоследствии я сам видел одного такого больного в деревне.], из острых болезней чаще всего перемежная лихорадка, происхождению которой благоприятствует между прочим близость рисовых полей. Нужно, впрочем, прибавить, что лихорадки здесь не особенно злы и упорны. Что же касается до глазных болезней, который, по мнению г. Куропаткина ["Кашгария", р. 29], занимают первое место, то я с этим не могу согласиться. В числе больных, приходивших ко мне, не было ни одного глазного; слепых я не встречал на улице, и даже в местах, куда стекаются нищие, например, около монастыря Хазрет-Аппак, слепых можно увидеть меньше, чем в подобных местах З. Туркестана. Мнение г-на Куропаткина, может быть, отчасти составилось под влиянием априористического заключения о действии солонцеватой пыли. В самом деле, казалось бы, что эта пыль должна раздражать сильнее обыкновенной, да и этой то большое изобилие, по крайней мере в городах. А между тем результат этого раздражения не особенно большой. Не замечал я также во время следования из Кашгара в Аксу, чтобы глаза моих спутников и мои собственные от солончаковой пыли страдали более, чем от обыкновенной, между тем для сравнительных наблюдений на этом пути случаев представляется достаточно.
Я упомянул выше о зловонии, которым отличается воздух на тесных улицах и дворах Кашгара и которое свидетельствует об изобилии разлагающихся органических веществ, продукты которых и прямо, и вместе с пылью попадают в легкие людей, чему особенно способствует редкость дождей здешнего климата. Всякие помои, отброски, моча людей и животных, – все это выливается куда попало. Помойные ямы есть кое-где на площадях, но они никогда не чистятся и в свою очередь распространяют кругом зловоние; когда же яма переполняется, то жидкость стекает, куда ей удобнее. Есть несколько арыков и прудов, но вода в них не многим чище, чем в помойных ямах, а между тем бедная часть населения употребляет ее в пищу, хотя развозят по городу воду из ключей и из реки Кызыл-су.
Следует упомянуть теперь, что в Кашгарии существуют некоторые естественные условия и некоторые обычаи людские, которые имеют гигиеническое значение, и они обнаруживали бы это влияние более заметно, если бы остальные условия не были так плохи. Почва – плотная глина, которая по своей труднопроницаемости для воды препятствует просачиванию загрязненных жидкостей в толщу почвы, где бы они могли сделаться источником развития подпочвенных фокусов разложения и образования микробов.
С другой стороны, полы в домах повсеместно глинобитные, которые в санитарном отношении неизмеримо выше деревянных, т. е. при тех условиях загрязнения и закупоривания фундаментов и подпольев, которые у нас встречаются столь часто и которые обращают подполье в заразные фокусы [между прочим, в г. Верном, который славится лихорадками, половина последних обязана своим происхождением подпольям], где процветают разные плесени и грибы (Merulius lacrymans).
Как ни печальна внутренность голой, пыльной и полутемной сакли, но нужно сказать, что она проветривается лучше многих европейских домов: благодаря редкости дождей отверстие в потолке открыто постоянно, и даже ночью, а кроме того, существует тяга чрез камин, особенно когда он топится. Наконец, бедность и недостаток в удобрении и топливе заставили утилизировать навоз и испражнения, которые поэтому не обращаются в такой источник вреда, как во многих наших городах. Навоз ежедневно подбирается по улицам и дворам, испражнения вывозятся еженедельно на поля, и, кроме того, самая земля городская с бойких мест соскребывается хозяевами окрестных полей и вывозится, а остающиеся углубления выполняются землею из-за города.
Несмотря, однако, на то, что все эти условия противодействуют отравлению людей различными разлагающимися веществами и микробами, все же остальных условий образования их столько, и вообще весь склад городской жизни таков, что способствует происхождению как худосочных, так и инфекционных болезней: пыль, зловоние, дурная вода, нечистоплотность, проституция брачная и внебрачная, скудная пища и другие атрибуты бедности, злоупотребление наркотическими веществами, наконец, отсутствие всякой медицинской помощи и т. д. Известно, наприм., что бани на мусульманском Востоке весьма обыкновенны; здесь же есть всего одна – и то небольшая и плохая, которою пользуются немногие. Большинство бедного населения никогда не купается.
Проституция совершается с абсолютной необузданностью, в медико-полицейском смысле, но зато по временам ее "обуздывают" весьма оригинальным, истинно китайским способом: по приказанию полицмейстера, переписывают сартянок, ходящих в гости к казакам консульства, и вот в какой-нибудь назначенный день тех грешниц выводят на базар и секут розгами. В этом, конечно, следует скорее видеть своеобразную политическую демонстрацию, ибо вообще проституциею мало озабочиваются. Понятно, что свойственные разврату болезни вольно гуляют по телесам кашгарских жителей, не поддаваясь китайским розгам.
О лечебницах, аптеках, врачах, благотворительных заведениях и проч., разумеется, и речи нет. Вся врачебная и филантропическая часть изображается двумя самозваными лечителями, а при монастыре Хазрет-Аппак есть род кассы для нищих, в которую опускаются милостыни посетителей. Все вместе взятое показывает, что Кашгар представляет такую же благодарную почву для эндемий и эпидемий, как Аксу, что и выразилось вскоре после нашего отъезда возникновением оспенной эпидемии. Что касается появившейся в самом Аксу болезни, то я расспрашивал о ней двух вновь приезжих оттуда, но по описанию их не мог составить себе определенного понятия, – лишь счел возможным заключить, что это не холера, – тем более что по всем данным ее нигде не было по тракту между Аксу и Кашгаром, несмотря на то, что мер не было принято никаких.
Как оазис среди пустыни показалось мне консульство, которое приютило меня и моих спутников. Оно занимает дом одного из здешних оптиматов, на окраине старого города, за стеною. Хотя полы каменные, хотя не только мебель, но и печи, оконные стекла и т. п. пришлось выписать из Ташкента, но все же в нем по крайней мере достаточное количество светлых комнат, оштукатуренные стены, чистые дворики и порядочный фруктовый сад, так что в общем итоге этот дом по здешнему масштабу может считаться дворцом. К нему прилегает помещение консульского помощника, канцелярия и казарма для конвоя, состоящего из 50 казаков при одном офицере. Кроме консула и его семейства, секретаря и казачьего офицера, к европейскому элементу консульства еще принадлежит делопроизводитель, пожилой господин из поляков, приехавший сюда как помощник голландского миссионера. Прислуга, кроме одной русской женщины, состоит из сартов. Между последними находился один субъект, известный под названием "полковника". Он, действительно, при Якуб-беке командовал кавалерийской сотней, а теперь состоит конюхом при русском консульстве. Такие метаморфозы на Востоке никого не удивляют, потому что, в сущности, высшие и низшие различаются не внутренними качествами, а только положением, которое большею частью зависит от каприза имеющих власть. Те же порядки и у китайцев, наприм. кашгарский даотай прежде, говорят, был лакеем у какого-то мандарина.
Отдых и удобства после лишений и утомительного скитальчества, европейская обстановка квартиры, гостеприимство, соединенное с самой предупредительною любезностью, беседа с многосторонне образованными людьми, каковы консул и его супруга, – все это вместе оправдывает сравнение, которое я употребил выше относительно этого уголка цивилизации, водворившегося среди окружающего варварства. К европейской колонии Кашгара относилось, в данное время, еще одно лицо, о котором я уже упомянул вскользь. Это – католический миссионер Гендрикс, с которым я познакомился уже за год перед тем, во время проезда его чрез Верный. Здесь я возобновил знакомство и несколько раз не без удовольствия беседовал с этим ученым, много путешествовавшим и самоотверженным монахом, но должен прибавить, что общее впечатление не такое, какое обыкновенно соединяют с именем миссионера. В характере, во взглядах и образе действий его уже тогда проглядывали резкие странности, а впоследствии он решительно помешался и был отвезен в Фергану. Какова была его дальнейшая судьба – не знаю, но слышал потом от людей, знавших его в Кульчже, что у него раньше появлялись припадки сумасшествия.