М.А. Терентьев. Туркестан и туркестанцы // Вестник Европы, 1875, т. V. // http://rus-turk.livejournal.com

Казенных учебных заведений в [Кураминском] уезде не имеется, а частных школ, содержимых на вакуфы (завещанные для этой цели и вообще на благотворительные учреждения имущества), или при мечетях, или, наконец, частными лицами, считается 215. Из них 209 низших, или мактуб-хана, и 6 медресе, или высших. Учеников считалось в 1869 году 1795 человек, что дает по 8,3% на каждую школу. Отношение же числа учащихся к общей массе населения составляет только 1,6%.
Мечетей в уезде считается 365, а мулл до 813 человек. Муллы большею частию занимаются и учительством.
Учители-муллы мало чем отличаются от своих учеников; многие из них даже не решились записаться в список мулл, когда организационная комиссия собирала сведения. В некоторых школах даже не учат ни читать, ни писать, ограничиваясь заучиванием с голоса двух-трех молитв.
Почти все мечети бедны, а которые и были когда-то великолепны – те ныне в развалинах и запустении. Киргизская мечеть чаще всего состоит из ветхого камышового шалаша, устроенного по образу и подобию кибитки. Муллы при них обыкновенно из сартов, и, конечно, из таких, которые в своем кишлаке, между сартами же, вряд ли удостоились бы даже звания простого азанчи, заменяющего колокол в призыве на молитву. Понятное дело, что такие муллы, как незнакомые с учением своей религии, не могут и сами быть слишком требовательными от других. Это ведет к полному равнодушию киргизов к делу религии: они почти все без исключения довольствуются только одним наружным благочестием и соблюдением обрядов. Между сартами иногда встречаются и такие лицемеры, что расстилают свои халаты и творят намаз даже на каких-нибудь пирушках во время пляски бачей, на вечерах у русских начальников и т. д. В простодушных людях это, конечно, возбуждает некоторое к ним уважение, а ханжа изо всего сумеет извлечь выгоду.
В низших школах довольствуются обучением чтению и письму. Ученики ведутся параллельно и никому не дозволяется забегать вперед. Рассадив на полу свою академию, мулла заставляет всех выкрикивать за собою названия букв: алиф, бей, пей, тей и т. д., точь-в-точь наше старинное: аз, буки, веди, глаголь… Азбуку заучивают сериями по нескольку букв в урок, затем переходят к складам и т. д. До тех пор, пока все не будут знать твердо заданного, мулла не пойдет дальше. Ему легко следить за успехами, потому что при выкрикивании складов сейчас слышно, если кто врет. Зато один плохой, невнимательный или тупой ученик задерживает весь класс. Таким образом, лучше ученики вынуждены идти не более успешно, как и худшие: в школе равняются не по передним, а по отсталым. В этом надобно искать объяснения тому факту, что многие никак не могут научиться читать и писать даже в течение 8–9 лет! Правда, что азбука арабская, со своими 114 знаками, несколько сбивчива: отдельно буква пишется иначе, чем в начале слова, иначе пишется в середине, иначе в конце. Таким образом, 32 буквы персидского алфавита пишутся на 114 манер, и то еще потому, что 7 из них не соединяются с последующими. Кроме того, много букв отличаются друг от друга только лишней точкой над или под строкой. Точки не всегда ставятся на месте и для красы относятся в сторону, группируются с соседними, а не то и вовсе пропускаются. Это затрудняет даже и опытного чтеца.
В высших школах обучение ведется также самым несложным, убивающим всякое развитие способом. Учеников сажают за коран, чаще всего казанского издания, и начинается громогласное выкрикивание.
Заучив вдолбяжку несколько сур Корана, необходимых в домашнем обиходе при совершении намазов, да под конец подкрасив свой запас сведений несколькими стихотворениями Фердуси и Гафиза, туземец выходит из школы с тем воззрением на мир, какое существовало 1200 лет назад, при Магомете!
Никакой прогресс в мусульманской школе не возможен, пока она держится на одном Коране, ибо никто не смеет отступать от буквы Корана, никто не смеет толковать его непоказанным способом! Степень успешности занятой в медресе выразится разве только в меньшем или большем числе лет, употребленных на зубрение Корана: студенты медресе учатся не всегда табуном, но иногда и врознь. Во всей Сырдарьинской области в 1870 году было только 4 русских школы со 150 учениками. В Казалинске и Перовске существовали еще две смешанные школы для русских и киргизских детей; там считалось 133 ученика. Народных мусульманских школ считаюсь 545 с 10.300 учеников. Из этого числа на один Ташкент приходилось 130 школ с 3.390 учениками, да в Кураме 215 школ с 1795 учениками, так что на долю остальных городов и шести уездов остается только 200 школ с 5.118 учениками. Когда-то наука процветала в Средней Азии: тут были и геометры, и астрономы; в Самарканде до сих пор еще можно различить место, где была обсерватория. Теперь математические науки передаются разве только от одного мастера к другому, и то в извращенном виде. Площади треугольников и трапеций вычисляются не по основанию и высоте, а по двум сторонам, отчего цифра выходит всегда значительно больше. Цифирная мудрость здесь облекается манией кабалистики, и я сам видел в Той-Тюбе так называемого ученого, оклеившего свою комнату разными кабалистическими рисунками и чванившегося тем, что он умеет писать до миллиона.
Мы сказали уже, что основа всему обучению, краеугольный камень знания мусульманина – есть Коран. Эта священная книга заключает в себе, по мнению правоверных, мудрость всех веков, всех народов. Вне Корана – все вздор, все суемудрие. Если анекдот об Омаре, приказавшем сжечь Александрийскую библиотеку, может быть, и вымышлен, то он все-таки весьма характеристичен и как нельзя лучше рисует взгляд истого мусульманина на все ему чуждое. Все басни и чудеса, рассказанные пророком, принимаются до сих пор как непреложная истина. Самый ученый человек будет вести с вами беседу о семиэтажных небесах и подкреплять свои доводы ничем иным как Кораном. Что луну можно рассечь саблей – это не подлежит сомнению, ибо сделано было пророком.
Самый сильный и естественный враг всех допотопных теорий и легенд о первых днях земного шара – это геология. Земной шар есть раскрытая книга, по которой читается история мироздания. Глубокие трещины, расселины горных масс, обнаруживая тайны напластований, дают ключ к разгадке таинственных письмен природы. Отсюда разлад, двойственность школьного преподавания: геология насчитывает целые миллионы лет существования Земли, а хранители преданий, записанных три тысячи лет назад, отстаивают свой счет. Казалось бы, согласить все противоречия нетрудно: стоит только вспомнить, что для Предвечного нет времени и пространства, а потому наш мелкий счет на дни и годы совершенно непригоден по отношению к нему: то, что мы называем днем, в эпоху мироздания занимало миллионы лет!
Закоснелость последователей Магомета, усвоившего, как известно, и еврейские предания, делает невозможным никакое усовершенствование в деле образования. Местная администрация, не желая, из понятной осторожности, касаться этого вопроса и вводить что-либо новое в туземных школах, решилась предоставить их на волю судеб, как бы не замечая их существования. Должность раиса, обязанного наблюдать за неуклонным посещением детьми школы, была упразднена. Народ увидел в этом облегчение, так как раисы были строги, и счел, что отныне обучение грамоте перестало быть обязательным, как прежде. Отсюда объяснение того факта, что на школу приходилось, в 1869 году, только по восьми учеников. Теперь же многие школы стоят и вовсе пустыми. Бессодержательность и рутинная закоснелость туземной школы, не давая ученику ничего живого, ничего пригодного в житейском быту, притупляла только способности детей. Народная масса давно сознавала это и ходила в школу только из-под палки. Довольно было убрать эту палку, и совершенно обеспеченные вакуфами школы запустели.
С другой стороны, генерал фон Кауфман надеялся подействовать примером русских школ.
Туземцы в сущности не фанатики (я говорю о массе): они, например, находят, что Бог, очевидно, полюбил русских и потому во всем им помогает, значит, сопротивляться им все равно, что сопротивляться воле Божией. Из этого уже само собой вытекает, что надобно присматриваться к русским порядкам, учиться у них. В массу стало проникать сознание о необходимости для своих детей, как русских граждан, такой подготовки, которая бы давала им возможность идти в уровень с новыми требованиями и быть полезными как себе, так и обществу.
В 1871 году, по инициативе одного ташкентского купца, несколько богатых туземцев подали заявление о желании своем дать детям воспитание, более соответствующее современному быту и нуждам края. Просители указывали на запустелое ишанкульское медресе, которое напрасно пользуется только вакуфом и которое легко можно бы было приспособить к новым требованиям. Упомянутый купец пожертвовал на случай каких-нибудь переделок 2.500 р. сер.
Генерал-губернатор весьма сочувственно отнесся к этому делу и немедленно сформировал комиссию из нескольких переводчиков и почетных туземцев для составления правил применения русского алфавита к письменной передаче туземных наречий, а также для составления краткой христоматии к русской транскрипции. Председателем комиссии был назначен пишущий эти строки.
К сожалению, между переводчиками нашей комиссии не было ни одного, знающего основательно таджикское наречие, а все знали татарский язык, навязываемый туземцам нашими толмачами-чиновниками. Кроме того, все толмачи были очень заняты по службе; почетные туземцы посещали комиссию только два раза. Такое отношение туземцев к делу можно было объяснял, пожалуй, охлаждением, а не то и полным отступлением: начатое сгоряча, под влиянием разговоров с некоторыми русскими знакомцами, дело это успело вызвать в среде туземного духовенства некоторое неудовольствие. Спохватившиеся муллы поскорее подновили обреченное на реформу медресе, набрали учеников, и давно молчаливые своды снова огласились мусульманским ученьем.
Требовать от членов комиссии каких-нибудь работ я не мог, потому что единственное свободное их время была ночь. Поэтому мне оставалось только заняться самому. Я составил руководство для учителей и азбуку по методе Столпянского, для одновременного обучения письму и чтению. Оба эти руководства уже изданы в начале нынешнего года.
Руководства эти составлены, собственно, для оседлых узбеков, а не для киргизов. Я имел в виду, что европейские алфавиты, требующие письма от левой руки к правой, – не годятся для кочевника, у которого нет никакой мебели. Когда не на что положить бумагу, то лучше всего держать ее на ладони левой руки, а при этом писать слева направо далеко не так удобно, как наоборот, справа налево или сверху вниз. Все первобытные восточные письмена так и принаровлены: или столбцами сверху вниз, или справа налево. При этом большой палец левой руки удобно подвигает бумагу по мере движения калема (тростниковое перо), и писать можно во всех положениях: сидя, лежа или стоя. Я полагал поэтому, что наш алфавит привьется скорее между оседлыми, а тогда ему уже легче будет проникнуть и к кочевым. В столь важном деле я не хотел пренебречь и самым незначительным условием, которое бы могло влиять на успех при самом начале.
В феврале 1872 года учреждено было несколько комиссий для разработки нового проекта положения, в том числе явилась и комиссия по устройству учебной части: но так как члены этой комиссии были вообще отвлекаемы другими занятиями [По недостатку людей, годных для работы, многие были в одно и то же время членами двух и более комиссий. Я сам был назначен делопроизводителем в четырех комиссиях: 1) по устройству казачьих полков; 2) по устройству почтовой части; 3) по устройству учебной части, и 4) по введению городового положения, да еще председательствовал у переводчиков.], то я один и доканчивал работу. В представленном мною проекте предполагалось учредить начальные школы по аулам и кишлакам, уездные – для образования учителей в начальные школы и, наконец, учительскую семинарию – для приготовления учителей в уездные школы. На первый раз, конечно, приходилось бы открывать прямо учительскую семинарию, так как готовых учителей ни для начальных, ни для уездных школ пока не имелось. В программу преподавания введен был и русский язык. Проект этот был передан одному старому кавказскому полковнику, назначенному делопроизводителем центральной комиссии, и, говорят, потерпел, значительные изменения. Затем подвергся окончательной чистке, и в конце 1873 года, наконец, представлен в особый комитет, учрежденный в С.-Петербурге для обсуждения всех туркестанских проектов. Что из всего этого выйдет – вопрос будущего.
Одним из главных оснований проекта народных школ было принято обучение русскому языку; для киргизских школ русский алфавит должен был заменить арабскую азбуку. Вот соображения, которыми комиссия наша руководилась: 1) труды Ильминского, Григорьева и других ясно доказали, что наш алфавит не только может заменить арабский для писания слов тюркского корня, но он еще и лучше его, потому что проще; 2) киргизы поголовно народ неграмотный, а для неграмотного, конечно, все равно, какой значок называть каким звуком, и наоборот, все равно, какой звук изображать каким значком, и потому вопрос об алфавите в этом случае не существен. 3) если сказать, что коран печатается арабскими буквами и что поэтому следовало бы, в видах доказательства своей веротерпимости, обучать в школах и этому алфавиту, то необходимо принять в соображение, что киргизы вообще плохие мусульмане, что коран у них большая редкость, что, наконец, коран печатается у нас в Казани и потому никто не мешает печатать его русскими буквами. В половине настоящего столетия были приняты оренбургскими властями некоторые меры для охранения киргизов от нашествий бухарских проповедников, как бы в противовес нашей крайней веротерпимости, устраивавшей прежде мечети и школы для пропаганды исламизма, печатавшей на казенный счет коран, ставившей экзаменованных, указных мулл и даже преследовавшей расколы в мусульманстве, вместо того чтобы по крайней мере терпеть их, хотя бы ради последовательности: при этом, между прочим, коменданту форта №1, или Казалинска, предписано было ловить мулл в аулах и задавать им острастку. Комендант объявил киргизам, что за каждого представленного к нему муллу он будет платить по три рубля. – Киргизы сразу оказали величайшее усердие в доставке мулл! Муллам задана "острастка" (у козаков есть для этого годный инструмент) и объявлено, что если попадутся в другой раз, то порция острастки будет увеличена… Усердие киргизов нисколько не охладело даже и тогда, когда комендант понизил цену до полтинника за штуку.
Мера эта была принята для охранения чистоты мусульманского учения: проповедывать разрешалось только указным муллам, а не всякому побродяге. Желающий получить диплом на звание муллы должен быль выдержать установленный экзамен в Оренбургском магометанском духовном собрании, и затем утверждался указом областного правления. Комендант форта №1 так усердно охранял интересы "указных" мулл, что киргизы, которым бухарские ханжи порядком-таки надоели, считали себя уже свободными от стеснительных намазов, длинных нравоучений и – дани названным проповедникам. Теперь ловля мулл хотя и не практикуется, но официально еще не отменена, и потому все дело зависит от взгляда уездного начальника: явится какой-нибудь Диоклетиан – и киргизам снова откроется источник дохода!
Другое основное правило нашего проекта было: отнюдь не допускать к делу воспитания наших татар, выходцев из Казани и Оренбурга. Учителем должен быть только киргиз, калмык, башкир, таджик, но никак не татарин. Наблюдения показали, что наши указные муллы учат народ вовсе не в духе веротерпимости; и притом они нередко подавали повод к беспорядкам своими лживыми толкованиями, в особенности во время каких-либо реформ. Участие уфимских мулл в беспорядках и волнениях киргизов Малой Орды в 1869 году, по поводу введения нового положения, – дело также доказанное. Муллы не довольствуются своей паствой, они весьма деятельно ведут пропаганду и между крещеными татарами, чувашами и черемисами. По одним только официальным сведениям, таких "крещеных" отпало в мусульманство в 1862 г. в одном Чистопольском уезде (Казанской губернии) более 3.000 чел. В 1866 г. во всей губернии отпало до 10.000; отпадают целые деревни.
При наборе 1855 года множество рекрут-татар бежало из партий в Бухару и Ташкент, так как сражаться с единоверцами им нельзя… После войны вслед за крымскими татарами потянулись и казанцы…
Во всем этом нет ничего необыкновенного; это, напротив, совершенно законное явление – иначе и быть не может ввиду усердия, с каким мы старались распространять между мусульманами книги религиозного содержания. Первый раз казна напечатала только 3.600 экземпл. корана в 1797 году, не у мусульман печать считалась "грехом", и книги обыкновенно переписывались. Мы победили предубеждение своих татар – сначала тем, что такова "царская воля", а затем дешевизною казенных изданий. В начале нынешнего столетия мусульманская типография была перенесена из Петербурга в Казань. Каково идут дела типографии, можно судить из того, что в течение 7-ми лет (с 1853 по 1859) разошлось до 326.000 экземпляров книг, в том числе корана 82.300 экз., гафтиека (извлечение из корана) 165.900, шераит-эль-имана, или катехизиса, – 77.500. Эта последняя продается по 2 к. за книжку. Есть и такие брошюрки, которые продаются по ¼ коп. – Дешевизна изумительная!..
Государство, конечно, может смотреть на вещи иначе, чем они могут казаться частному человеку, но все-таки как-то странно непривычному человеку, когда в книге, напечатанной за казенный счет, он вычитает: "О верующие! убивайте неверных всюду, где бы их ни встретили, если они откажутся принять мусульманство. Сражайтесь за ислам – религию Бога. Он осыплет вас за то милостями, и пошлет вам счастие. Не ты убиваешь неверного, а Бог: когда пускаешь стрелу – не ты пускаешь, а Бог".
Мы не только распространяли мусульманам книги, но и строили мечети, – которые приходилось иногда охранять русскими часовыми от нападений самих мусульман. Таков был случай разрушения построенной русскими мечети (на Кавказе) из-за того, что русские мастера белили стены кистями, а кисти были из свиной щетины! Кто-то шепнул, что мечеть с умыслом осквернена – каша и заварилась. В Иркутске у мусульманской мечети тоже весьма долго стояли русские часовые [В работе "Россия и Англия в Средней Азии" (1875) автор прибавляет: "В Омске тоже. Самые постройки отличаются ненужною роскошью. Так и видна в них инженерная замашка „изводить деньги". Оренбургская мечеть, построенная на башкирские деньги, почти всегда заперта. Я ни разу не мог попасть внутрь этого роскошного здания, а посещал Оренбург 8 раз! Русский часовой караулит зараз и губернаторский дом и мечеть".– rus_turk.]…
От простых российских мусульман мы ничего и не ждем особенного, но от мусульман чиновных, конечно, можно бы было требовать более дружелюбного и просвещенного отношения к русским делам. Между тем мы знаем случаи, где этого отношения не было.
Татарин, сколько-нибудь знающий свои книги, не упустит ни одного случая потолковать с киргизом о вере, уличить его в равнодушии, в невежестве, посмеяться над его немусульманским именем и прочее.
– Что такое Ит-аяк? – пристает поборник ислама к сконфуженному киргизу. – Ит-аяк – собачья нога! – разве прилично называться так верному мусульманину? Отчего не назвали тебя Магометом в честь пророка, а не то Омаром, Гаруном, Сулейманом? Твоего сына зовут Кара-кутак – зачем ты дал такое позорное имя? ведь при женщине и сказать-то стыдно?
– Это не я дал, а жена – тут не моя вина… мать дает имя, а не отец, – оправдывается киргиз.
– Не баба должна давать имя, а мулла; баба дура – что ей в мальчишке понравится, она так и бухнет: будь, мол, ты Кара-кутак, а ты Куте-бар! Тьфу! мерзость какая!
Действительно, киргизские имена весьма часто заимствуются из окружающей природы, каковы Тюльки-бай – Богатая Лиса, Джул-барс – Тигр и т. п., или же служат точно ярлыком, указывающим на скрытые телесные достоинства или недостатки… [Не напоминает ли это американские: Соколиный Глаз, Верная Рука, Красный Волк и проч.? Целые подотделения киргизских родов носят иногда замысловатые названия. Таково, напр., Кюйскансыз, Без Пахвей, у кунградцев. У запорожцев: Нечос, Перебий-Нос, Полтора-Кожуха и т. п.]. Но что ж делать, когда таков обычай, и когда дети природы понимают приличия по-своему, а чувства стыдливости не знают! – Киргизская девушка, как начнет прибирать рифмы для своих загадок, импровизаций и тому подобного, может нередко удивить балованное ухо! – Живя целой семьей в одной тесной кибитке и ничем не стесняясь друг перед другом, киргизы с детства привыкают к большой житейской простоте не только на словах, но и на деле… В сущности, они не только не мусульмане, но даже и вовсе не держатся никакой религии, а это во всяком случае удобнее и для них, и для нас: дикий кочевник сохранился в первобытной простоте, и представляет девственную почву, годную для каких угодно насаждений.
Эту-то первобытную простоту и желательно было бы сохранить подалее от растлевающего прикосновения мусульманства. Средство тут одно: беречь киргизов от татар, как от волков овец.
Я уже говорил выше, как относимся мы к религии туземцев: мы до сих пор не только не проповедывали христианства, но были случаи, когда даже отвергались просьбы туземцев, которые хлопотали о принятии их в православие.
– Ваша вера лучше, – говорит туземец, – все вам удается; Аллаху вы очень понравились, любит он вас.
– Это все так, – отвечает наш священник, – но ведь наша вера трудная, закон строгий, ты по-русски ничего не знаешь – значит, и закон не поймешь, – научись прежде нашему языку и тогда приходи.
Попытка одного из членов Алтайской миссии, в 1870 году, завязать сношения с Туркестаном и положить здесь начало миссионерской деятельности, не увенчалась успехом. Все доводы идеалиста были разбиты практическою мудростию опыта. Ведь англичане приобрели за свои проповеди всеобщую ненависть, развили в народе религиозный фанатизм как реакцию своей затее, и создали, таким образом, для себя неисчислимые затруднения в будущем. Честный мусульманин, не преступающий ни в чем наших гражданских законов, на мой взгляд, лучше тех плохих полухристиан-полуязычников, которые не извлекают из новой религии лучших нравов, и каких часто производит неудачное миссионерство.
Зачем же держались у нас такой политики воздержания от проповеди? Зачем отталкиваем всякого мусульманина, и если делаем исключение, то разве для китайцев и калмыков?
Не потому ли, что здравая политика требует крайней осторожности в деле распространения христианства в среде завоеванных народов; не потому ли, что христианству неприлично воздвигать свое здание на успехах оружия, и что "слово" должно покорять сердца независимо от оружия? Не потому ли, наконец, что у нас нет миссионеров, что наша собственная вера оскудела, что в проповедании "слова" нуждается еще более какая-нибудь своя великорусская губерния?
Китайцы и калмыки, спасшиеся к нам из Кульджи от ножа разнузданных фанатиков-мусульман, сотнями переходили в православие, но ведь это идолопоклонники, которых суре́ты (портреты, образа́) не запрещались религией, а даже употреблялись в храмах вместе с ладаном и восковыми свечами. Наши обряды не были для них чем-нибудь необычайным, неожиданным [Лассен, Ремюза и Лоран считают буддизм – христианством Востока или, по крайней мере, весьма схожим с ним. Полная веротерпимость и равноправие (отмена каст) – вот единственные начала, общие обеим религиям. Все остальные носят чисто случайный характер.]. Радушный прием у нас еще ярче выставил пред несчастными китайцами весь ужас грозной участи, ожидавшей их в лице изуверов-таранчей, подстерегавших их на границе. Как бы ни было, что бы ни руководило кульджинскими переселенцами, но они толпами шли в православие. Что же касается мусульман, то они давно уже успокоились относительно свободы своей совести, своего религиозного мировоззрения.
Но действительно ли мы бездействуем, не проводим христианских начал в быт среднеазиатцев? Нет. Вместе с завоеванием, вносим мы сюда наши гражданские законы, а это уже шаг к христианству. Запрещая и карая воровство, убийство, лжесвидетельство, самоуправство, месть и прочее – законы наши карают то, что запрещено и христианством. Искореняя рабство, мы приготовляем нашему закону и нашей религии незыблемый памятник. Но самое сильное наше средство – это равноправность; перед таким, искони усвоенным нами христианским космополитизмом не существуют "ни раб, ни свободь, ни грек, ни варвар". Наша политика относительно покоренных народов есть политика гражданского равноправия, которое делает жителя Кульджи, Ташкента, Самарканда сразу таким же русским гражданином, каков, например, житель Москвы, да еще, пожалуй, и с разными льготами.
Политика наша есть политика самопожертвования, более тратящая на покоренных, чем приобретающая от них. Наш великорусский крестьянин платит чуть не втрое более, чем, например, поляк, а получает назад, в виде школ, дорог, мостов, больниц – чуть не вдесятеро менее. Об азиатских подданных наших, платящих всего до 1 р. 10 коп. с души и не несущих ни постойной, ни рекрутской повинностей, и говорить нечего. Эта политика проведена по всей нашей истории и составляет одно из ее блистательных отличий. Если этот путь ведет к тому, что теперь истый мусульманин начинает держаться относительно своего ближнего, как подобает доброму христианину, то я готов простить ему его мусульманство!
Наш христианский космополитизм есть наша сила, наша слава и наша будущность! [Автор касается вопроса чрезвычайно важного в любопытного; в сущности это – вопрос о самой нашей истории и цивилизации. Понятно, что он предполагает много различных решений и, в особенности, допускает и весьма различную постановку фактов. Не деля всех взглядов автора, мы думаем, что читатель найдет любопытными его мнения. – Ред.]