Арсений Замостьянов, "Литературная газета", 21 декабря

Политика Леонида Ильича Брежнева для большинства из нас остается образцовой. И это – вопреки пропаганде. 25 лет нам втолковывают: Брежнев – стыд, КПСС – позор, но, поразмыслив, мы снова и снова отдаем предпочтение именно Брежневу. А уж если бы ему удалось на китайский манер передать штурвал надежному преемнику…
Но, увы, одних природа не наделила здоровьем, других – политическим умом. В некогда модном романе писатель Сорокин вывел дерьмо в качестве нормы и символа советского мира. Карикатура получилась блеклая, но в главном Сорокин честен: "брежневский совок" ненавидят те, кому противна норма. Для них человечность – это серость, просвещение – принудиловка, вера в прогресс – бесполезна. Когда мы говорим "Брежнев", имеется в виду эпоха послевоенного взлета сверхдержавы, "самой доброй и человечной". Он сделал ставку не на диктат, а на профессионалов, которые достраивали коммуну в интересах большинства. Без радикализма, на компромиссах – таковы законы развитого общества.
Говорим Брежнев, подразумеваем – партия. Это и называлось коллективизмом. В КПСС состоял каждый десятый из трудоспособных граждан. Представителям третьей древнейшей профессии – антисоветчикам – этого не понять. В эпоху контрпросвещения понятие "партийная номенклатура" стало ругательным. А это всего лишь разумная модернизация петровской Табели о рангах – иерархия, в которой привилегии зависели от выслуги. И шестая статья Конституции создавала противовес прямолинейному авторитаризму, который, как правило, держится на штыках или на деньгах. И – противовес само­властью. Генсек, "верный ленинец", был выдвиженцем из гущи народной и в соответствии с канонами советского производственного романа не поставил себя выше коллектива. Не отгородился от тех, кто "живет по заводскому гудку". Без таких вождей – с черноземом в душе – проповеди о "народовластии" остались бы ложью. О партии он говорил и в своем политическом завещании "Слово о коммунистах". Писали это эссе, конечно, другие товарищи (снова – ставка на профессионалов!), но писали с брежневского напева. Поколение фронтовиков строило государство для большинства. Другим оставались самодовольные воспоминания о серости и "удушающей атмосфере". А Брежнев искренне произносил: "Дорогие товарищи!", как будто действительно по-братски любил всю страну. Правда, если на его пути попадался политический конкурент, смыкалась аппаратная блокада. Но клочки по закоулочкам не летели. Самый существенный недостаток Брежнева в том, что он не стал долгожителем и не подготовил смену караула. В юбилейные дни хочется вспоминать Леонида Ильича от "а" до "я". Всего, конечно, в одной статье не охватить, но эскиз брежневской азбуки вырисовывается.
А – Анекдоты. Добрый царь Леонид располагал к юмору. Анекдоты – в большей степени знак доверия к системе, чем бунт. Когда народ игнорирует власть, когда вместо политических анекдотов приходит хмурая ненависть – вот тогда жди беды. А Брежнев сам мастерски создавал репризные ситуации. "Смеховой культуры" не пугался. Вот Брежнев демонстрирует де Голлю пуск баллистической ракеты. Экскурсия получилась впечатляющая. Французу оставалось только вздыхать: "И что, эти ракеты направлены на Париж, на Лион, на Марсель?" Брежнев смущенно улыбнулся: "Ну… Не эти!" А вскоре Франция вышла из военной струк­туры НАТО.
Через несколько лет постаревший Брежнев в Париже продемонстрировал портсигар, из которого выскакивала сигарета только один раз в час. Народные умельцы боролись с никотиновой зависимостью генсека… Но вот Брежнев докурил – и тут же достал из кармана пачку "Новости"… А как он ответил Ярузельскому во время польского кризиса? "Вводить войска не будем. Но если понадобится, то введем". Многим запомнилось, как Брежнев вычеркивал из своих речей мудреные цитаты, приговаривая помощникам: "Не делайте из меня теоретика. Никто не поверит, что Леня Брежнев читал Маркса!" Замечательный кинодокументалист Владимир Осьминин рассказывал, как однажды в Новороссийске Брежнев неожиданно при­ехал на съемку. А там в фонтане плавает валенок. Не успели убрать! И Леонид Ильич сразу его заметил… Все ждали взбучки, а он пришел в восторг: "Хорошо жить стали! Он же совсем целый. В прежние времена такие валенки не выбрасывали!" На премьере "Солдат свободы" супруга шепнула ему: "Леня, смотри, это же ты!" – "Да нет, это не я, это артист Матвеев". И, выдержав паузу: "Но брови – мои!" Так кто же придумывал анекдоты о Брежневе?
Б – БАМ. На это направление бросили большие батальоны пропаганды. Композиторы соревновались – кто лучше напишет о Байкало-Амурской магистрали. Именно такие всенародно известные проекты с ореолом успеха должны выдвигать новых лидеров. Эх, если бы Брежнев не побоялся выдернуть из БАМа какого-нибудь дельного управленца лет сорока-пятидесяти, да и протолкнул его в секретари ЦК, а то и в председателя Совмина. Наработанная энергия пропаганды помогла бы такому преемнику.
В – Всеобуч. В 1977-м Советский Союз стал первой страной в мире, в которой граждане получили гарантию бесплатного образования "всех видов", то есть и среднего, и высшего. Когда страну уничтожали, было модно охать, что из-за все­обуча учителям приходится натягивать отстающим школьникам троечки. Дескать, вот так демоны застоя сызмальства приучали нас ко лжи. Как известно, лучший метод борьбы с заусенцами – ампутация руки. Долой подневольное и обязательное образование! Вскоре не стало и всеобщей грамотности, зато появились беспризорники, как после большой войны… А Брежневу за Конституцию-77, за реализованную мечту эпохи Просвещения – уважение и почет. И школьные учебники в 1970-е стали бесплатными.
З – Застой. Этот термин из перестроечных времен. И пустили его в ход по принципу "Вали все на предшественников". Брежневское время представили расцветом коррупции и прожектерства. А "развитой социализм" сгоряча объявляли ренессансом сталинизма. Правда, в народе именно "эпоху застоя" считали временем, когда в стране почти исчез большой страх. Даже в идиллических картинах брежневских воспоминаний проступает: страна изнурена чрезвычайщиной, нужно бережнее. Впрочем, эту антитезу собственной практике готовил сам Сталин в "Экономических вопросах социализма". Так или иначе при Брежневе вышли в свет лучшие книги, развенчавшие Сталина с разных флангов – "Дом на набережной" Трифонова и "Братья и сестры" Абрамова. А почти одновременно – киноэпопея "Освобождение", романы Чаковского, мемуары Устинова и авиаконструктора Яковлева, в которых Сталина поднимали на пьедестал. Цветущая сложность, уничтоженная после 1985-го. Самые умные из "архитекторов перестройки" понимали, что так ронять авторитет недавней власти нельзя, что это ударит и по ним, по горбачевцам… Но журналисты – буревестники радикальных перемен – проклинали "застой" не менее прытко, чем "сталинизм". В результате ненависть переместилась и на всю "номенклатуру", на всю "партократию", не исключая инициаторов перестройки. А мне запомнились слова одного производственника о 1970-х годах: "Подъемное было время!" Застой застоем, а мак из бубликов не просыпался!
И – Историческая общность. Брежневская конституция объявила Советский Союз "общенародным государством" и констатировала, что "на основании сближения всех наций и народностей возникла новая историческая общность людей – советский народ". Брежнев говорил об этом с начала 1970-х. Назрело. Не так прост современный человек, чтобы ограничивать его самоидентификацию национальностью. Нечто подобное брежневской общности сегодня конструируют и в Европе, и в исламском мире, и в Китае, не говоря о США. В дневниках одной либеральной дамы есть сюжет: когда Брежнев впервые с высокой трибуны заговорил про "общность" – в ее доме обрадовались, что наконец-то из официального обихода исчезнут славословия по адресу "великой Руси". Но начался очередной правительственный концерт, и певец Вуячич затянул новую песню: "А Русь остается такою же чистой и светлой, как небо, как солнце, как песня любви!" И снова – хороводы, кокошники, витязи… "Новая общность" не перечеркивала русскую душу. Как и грузинскую или киргизскую… А вот русский язык учили все. И к советским принципам общежития приобщались. Сегодня нас многое разделяет – кровь, религия, партии. Доблестью считаются национальное чванство и готовность к распрям. Никто от этого не стал счастливее. А Брежнев искал общее кратное, чтобы прекратить раздоры, чтобы все ощущали себя в одной лодке. Это взрывоопасная материя, но советская общность не была иллюзией.
М – Мещанство. Радикалы упрекают брежневизм в мещанском уклоне… Дачи, ковры, курорты, хрусталь – в этой круговерти исчезала коммунистическая мечта. Но перед Брежневым стояла историческая задача – не выжимать из людей масло. Вести политику реалистичную и компромис­сную. Без такого маневра вряд ли можно было защитить социализм под напором Запада. Главное – это была страна рабочих, инженеров и офицеров, а не бандитов, мешочников и охранников. И солью земли оставался благородный советский человек – самый обыкновенный. А ему нужна и массовая культура – шлягеры, хоккей, кинокомедии… А не то за чужой хоккей болеть придется.
Р – Разрядка. Это сотрудничество с Францией, Италией и даже ФРГ. Это попытки найти общий язык со Штатами. Стыковка "Союза" и "Аполлона" – емкая эмблема тех процессов. После Парада Победы комплексов у Брежнева не было. Что Запад, что Восток, что масоны, что лорды – со всеми можно иметь дело в прагматическом стиле. И заседать можно везде – вплоть до Римского клуба. Причем не на приставном стуле, а с позиций силы. "Кремлевские старцы" не прятали голову в песок от глобализации.
Использовали для этого и левые движения, и военное присутствие, и антиколониализм. Но играли в высшей лиге.
При этом холодная война миров продолжалась. И, увы, в 1980-м разрядку и "оттепель" сменила кабульская жара. Но советско-американские договоры времен брежневского реализма до сих пор помогают сохранять мир. А соглашения, которые подписывали со Штатами Горбачев и Ельцин, оказались хлипкими, а для нашей страны – капитулянтскими.
Т – ТЭК. При Брежневе СССР стал энергетической сверхдержавой. Символ того времени – провода и трубы, сибирские стройки, которые возводились не только на энтузиазме, но и за честные длинные рубли. Разговоры об "иждивенчестве", о пассивном "почивании" на нефте­долларах безграмотны. Я заметил, что о "проклятии неф­тяной иглы" твердят люди, не сумевшие разведать, добыть и доставить потребителю ни одного барреля. ТЭК – это новые города, развитие цивилизации. А сверхдоходы, если они и появились на какое-то время, – мы их не в казино выиграли. И технологии развиваются не по щучьему велению, не в сколковской башне из слоновой кости, а в той хозяйственной цепочке, которая приносит доход. То есть в нашем случае – вокруг ТЭК. Игнорируют это правило только прожектеры. А у Косыгина и Тихонова каждый экскаватор был на карандаше.
Э – "Экономика должна быть экономной". Авторство этого афоризма приписывают Бовину. Многие смеялись: масло масляное. Но тавтологический вариант звучал бы так: "Экономика должна быть экономической". А экономной она является далеко не всегда, чаще – расточительной. Впрочем, в последнее время мы узнали, что и масло не всегда бывает масляным. Если бы 1980-е прошли под знаком разумной экономии, а не размашистой гласности, если бы развивались наработки Конституции-77, которую мы проморгали… Падение темпов роста экономики? Да, требовались новые рычаги – и в Совмине готовили новую экономическую реформу. Гораздо более осмотрительную, чем горбачевская. Перестройка после Брежнева – это как, если бы в Америке сегодня к власти пришли ку-клукс-клановцы или возобновилась война между Севером и Югом. Авантюрные преобразования быстро перешли в суицидальную стадию, а здравый смысл в политике сменился над­рывными призывами к покаянию, за которыми мы почти не расслышали вороватый шелест купюр.