Ульфат Масум, fergananews.com, 11 августа

Третьего мая 2018 года завершил свой жизненный путь Иван Михайлович Стеблин-Каменский, знаменитый ученый-иранист, переводчик "Авесты" (священной книги зороастрийцев), специалист по памирским языкам, очень много сделавший для Таджикистана и в особенности – для Памира. Он уже при жизни стал легендой, и как о легенде говорят о нем после смерти.
"Ваник (так его звали в Ишкашиме. – Прим. "Ферганы") не умер, он теперь там, в горнем мире, где пророки, святые и мудрецы, и оттуда за нами наблюдают", – говорит житель Ишкашимского района Чаббор Рахмони, хорошо знавший Стеблина.
Модератор группы "Русский взгляд на Памир" в соцсети Facebook Николай Захарчев в беседе с автором этих строк сказал: "Ушел русский памирец. Я думаю, каждый живший на Памире русский, старея, становится памирцем, я по себе это вижу. Он знал суть Памира, всю свою жизнь отдал его изучению. Для Памира это огромная утрата, мы потеряли еще одну нить, которая духовно связывала Россию и Памир".

Из древнего дворянского рода
Если бы не революция 1917 года, Иван Михайлович был бы дворянином в 10 или 11 поколении – он ведет свою родословную с 1784 года. В его роду, как это случалось в старинных российских дворянских фамилиях, были и священники. Его прадед, протоиерей Иоанн Стеблин-Каменский, был расстрелян в Воронеже в 1930 году и канонизирован как мученик в 2000-м. Вообще в годы Советской власти были репрессированы многие родственники Ивана Михайловича. Так, родители его матери, происходившей из известной семьи Шидловских, были тоже расстреляны – в Крыму.
Об отце Ивана Михайловича, Михаиле Ивановиче Стеблине-Каменском, говорит в своих воспоминаниях писатель Леонид Аринштейн. Во время войны вышел указ правительства, согласно которому лица, находящиеся на фронте, могли защищать диссертацию в научных учреждениях, находящихся в тылу. И Михаил Иванович, который тогда был в блокадном Ленинграде, защитил свою диссертацию заочно – в Ташкенте. Когда началась война, Михаил Иванович работал в Пушкинском Доме и, как говорил позже Дмитрий Лихачев, "спасал Пушкинский Дом" – спасал от разграбления, хаоса, от всего на свете.
Михаил Иванович специализировался на скандинавской культуре и с 1948 года вел курс древнескандинавской литературы в Ленинградском университете. Характерная особенность характера Михаила Стеблина-Каменского, которую отмечали многие – внутренняя свобода и независимость. Эти черты передались и его сыну. В те времена господствовала славянская концепция происхождения Руси, но он ее совершенно не признавал. Михаил Иванович Стеблин-Каменский говорил, что на Русь пришли скандинавы-завоеватели. Монахи же, не знавшие их языка, в древности переписывали летописи в силу своего разумения. Например, когда речь шла о приходе Рюрика со своим домом и верной дружиной, "верную дружину" (тру вор) они перевели как "брат Трувора", а "свой дом" ("сине хус") – как "брат Синеус".
Михаил Иванович был принципиален как в своих научных штудиях, так и в человеческих отношениях. Это было еще одно свойство настоящего русского интеллигента, которое, впрочем, было характерно для всей фамилии Стеблиных-Каменских. Вот в такой семье и родился 5 ноября 1945 года будущий иранист и памировед Иван Михайлович Стеблин-Каменский.

Памирский Ваник
Как и его отец, Иван Михайлович тоже выбрал своей специальностью языки – правда, не скандинавские. В 1968 году он с отличием окончил Восточный факультет Ленинградского государственного университета по специальности "иранская филология" (изучал языки как живые, так и "мертвые" – персидский, осетинский, хорезмийский, авестийский, среднеперсидский, древнеперсидский, согдийский, арабский, древнегреческий).
На пятом курсе университета Стеблин-Каменский полгода работал учителем русского языка в сельской школе на Памире, в Ишкашимском районе, в кишлаке Змудг, где старожилы, знавшие ученого, как "своего Ваника", помнят и любят его до сих пор. По словам Чаббора Рахмони, его невозможно было не любить: все что он делал, он делал с удовольствием и с юмором, и все вокруг него преображалось.
Ваник изучал ваханский язык и местный говор таджикского языка, а также быт и верования ваханцев "изнутри", жил в памирском доме, соблюдал все обычаи и традиции, а иногда даже пас колхозное стадо. Жители кишлака Змудг, в том числе и молодой учитель химии и биологии Акбаршо Султонов, помогали ему в изучении языка, традиций и быта.
Начиная с 1964 года Стеблин-Каменский ежегодно участвовал в археологических и этнолингвистических экспедициях в Таджикистане, на Памире, на Южном Урале, в Синьцзяне. Проводил этнолингвистические и этноботанические исследования в Ягнобе, Дарвазе, Рушане, на Бартанге, в Рошорве, Шугнане, Гороне, Ишкашиме, на Восточном Памире. Его кандидатская диссертация "Историческая фонетика ваханского языка", защищенная в 1971 году, обобщает сведения, собранные им в полевых условиях во время студенческих и аспирантских экспедиций.

Принадлежал к великой плеяде
"Он был фундаментальным ученым, – пишет его коллега, российский лингвист, филолог, академик Николай Николаевич Казанский. – Есть талантливые и молодые ученые, но, как правило, они специализируются в какой-то одной узкой области. Но так, чтобы и переводить "Авесту" на русский язык, и составить "Этимологический словарь ваханского языка", ...осуществить издание ваханских текстов с комментариями, и написать книгу, которую он защищал как докторскую диссертацию – "Культурные растения в памирских языках" – таких нет! Эта книга охватывала сельскохозяйственную лексику почти всех языков Памира".
"Известия РАН. Серия литературы и языка" в статье, посвященной 70-летию Стеблина-Каменского, сообщают, что "круг интересов Ивана Михайловича чрезвычайно велик: языки народов Средней Азии (живой язык, диалектология) и классический персидский язык; история (включая историю языка и связь истории языка с историей народа), культура (духовная и материальная); классическая персидская литература и фольклор ираноязычных народов; связь языка с этнографией – то направление, которое принято называть этнолингвистикой; переводы; публикация трудов ученых и классических литературных произведений и т.д."
"Он был человеком возрожденческого типа. Он принадлежал к великой плеяде ученых, которые сейчас уходят на глазах, и их некем заменить, – говорит ученик Стеблина-Каменского, заведующий сектором Средней Азии отдела Востока Государственного Эрмитажа Павел Лурье. – Особенно много Иван Михайлович работал в Пенджикенте в 1960-70-е годы, и оставил там яркую память, хотя потом появлялся там эпизодически. Но до сих пор старожилы помнят и его повадки неординарного человека, и то как он организовывал быт, досуг, как он общался с местными рабочими на таджикском языке, причем брал самых неискушенных в русском языке, чтобы было максимально аутентично".

О чем умолчал Заратуштра
Марианна Баконина, журналист, кандидат политических наук, ученица Стеблина-Каменского, вспоминает о том, как на восточном факультете ЛГУ из года в год повторяли, что лишь Стеблину-Каменскому известен рецепт хаомы, магического напитка ираноариев, зороастрийцев. Сам Стеблин-Каменский писал, что сырьем для приготовления культового напитка служила эфедра (хвойник, Ephedrasp.), многие разновидности которой богаты алкалоидом эфедрином, и ныне употребляемым спортсменами в качестве допинга... По его словам, это был не опьяняющий, а скорее возбуждающий напиток, приготовлявшийся в 1-м тыс. из произрастающего в горах Центральной Азии и Иранского нагорья кустарника эфедры. Приготовленным из эфедры питьем вдохновлялись вожди и поэты, воодушевлялись воины перед битвой, жрецы во время богослужений. Позднее способ приготовления был утрачен, имитацию ритуального напитка стали готовить чисто формально из смеси разных соков (имеются сообщения, что в него все же добавляют веточки эфедры.
Вовлеченность Стеблина-Каменского в свое дело была такова, что почетный доктор Оксфорда иранка Шахин Бехранийе, обожавшая Ивана Михайловича, замечала: "Иван только говорит, что он – православный христианин. На самом деле он точно зороастриец".
В контексте вышесказанного понятен становится и его особенный интерес к происхождению Заратуштры. "Не лишенными серьезных аргументов кажутся гипотезы о родине Заратуштры в Бадахшане и о локализации мифической прародины ариев Арйанам-Ваэджа в верховьях Амударьи в долине Пянджа [Grenet 2002], – пишет Стеблин. – Именно область в самых верховьях Пянджа – Вахан – сохранила в своем названии отражение имени реки, протекавшей там, согласно упоминаниям в древних текстах: ваханское Wux "Вахан" закономерно восходит к древне-иранскому *vahvi-, букв.: "добрая, благая, благодатная" – река на Арйанам-Ваэджа".
Далее он говорит о том, что где-то здесь, в предгорных и горных областях Центральной Азии, родился и выступил со своей проповедью Заратуштра. Достигнув тридцати лет, Заратуштра однажды вошел в реку, чтобы набрать воды для приготовления священного напитка – хаомы. Согласно легендарным жизнеописаниям пророка, это была та самая Вахви, протекавшая по мифической прародине ариев Арйанам-Ваэджа. Именно здесь на Памире, в верховьях Пянджа, около селения Ширгин лежит грандиозное окаменевшее туловище "дракона", называемое местными жителями "Дракон-камень". Это минеральное образование рыжевато-красноватого цвета "охраняет" вход в ущелье одного из боковых притоков Пянджа. В первом фрагарде Видевдата "рыжеватый дракон" объявляется одной из напастей прародины Арйанам-Ваэджа. Когда Заратуштра вышел из реки, то перед ним явилось существо, одетое в белое. Это был Воху-Мана ("Благая Мысль") – один из помощников или эманаций Верховного бога Ахура-Мазды ("Господь Мудрость"). Воху-Мана возвел Заратуштру вверх, к Ахура-Мазде, сияющему Божеству, в присутствии которого пророк не видел собственной тени. Так, пишет Стеблин-Каменский, началось Откровение.

Вторым стрелять бесполезно
По воспоминаниям современников, Стеблин-Каменский был не только крупный ученый, но и выдающийся человек – при этом, однако, лишенный всякой чопорности или дешевого пафоса. В нем жила игровая стихия, которая характеризует настоящего художника. Даже занимая серьезный и ответственный пост декана восточного факультета Санкт-Петербургского госуниверситета (СПбГУ), он не отказывался от шуток и розыгрышей. Так, на День филолога и восточника он обязательно приходил в халате и тюбетейке и читал стихи на фарси. Его студенты вспоминали, что к этому дню он даже подыскивал где-то осла, верхом на котором и появлялся.
От Стеблина, помимо его научных трудов и стихов, останутся произведения особого жанра – анекдоты о востоковедах. До некоторой степени он возродил анекдот в классическом понимании этого слова. Он сам, лично, собирал истории про востоковедов в сборники и позже публиковал их. Невозможно удержаться и не привести хотя бы некоторые из этих анекдотов.
***
На очередном заседании (конец 1940-х годов) прорабатывали "безродных космополитов". Когда кто-то начал "громить" аспиранта Эткинда, сидевший в президиуме Александр Александрович Смирнов вынул из кармана носовой платок и накрыл им голову. Парторг толкает своего соседа по президиуму Виктора Максимовича Жирмунского и шепчет ему:
– Товарищ Жирмунский, скажите Смирнову, чтобы он немедленно прекратил это безобразие!
– Саша, тебе плохо? – спрашивает Виктор Максимович.
– А тебе, Витя, хорошо? – осведомился Александр Александрович.
***
Большой знаток Афганистана, проработавший там еще до всех революций и войн много лет переводчиком в экспедициях с геологами, автор грамматик шести языков Афганистана, профессор Александр Леонович Грюнберг уже во время вторжения советских войск был направлен в Кабул, в афганскую Академию, оказать помощь в создании письменностей для бесписьменных языков этой многоязыкой страны. Надо сказать, Александр Леонович еще раньше писал во всякие высокие партийные и правительственные инстанции письма об ошибочности и губительности этого вторжения. Сейчас эти обращения, содержащие анализ тогдашней ситуации в Афганистане, частично опубликованы в монументальном томе, посвященном памяти Александра Леоновича. К сожалению, "власти предержащие" к предостережениям специалистов не часто прислушиваются, впрочем, не только у нас, но, как видно по событиям в Ираке, и в других странах. В Кабуле Александру Леоновичу предложили дать пистолет для защиты от возможных нападений. Как и прочие наши востоковеды, он был офицером запаса, умел владеть оружием и неоднократно прыгал с парашютом.
– Первым я стрелять не буду, – отказался от пистолета профессор, – а вторым здесь стрелять бесполезно.
***
Игорь Михайлович Дьяконов служил на Северном фронте переводчиком. Однажды привели пленного немца, который отказывался давать какие-либо показания. Он был явно аристократического происхождения и весьма интеллигентного вида. Держался чрезвычайно высокомерно.
– Чем вы занимались до войны? – поинтересовался Игорь Михайлович.
– До войны я занимался готским языком, но вряд ли вы знаете, что это такое…
– Почему же, – оживился Игорь Михайлович, – я знаю по-готски.
– Не может быть, – возмутился военнопленный, – это мертвый язык, на котором не говорят уже тысячу лет.
– А если я заговорю по-готски, что вы тогда скажете?
– Ну, тогда я расскажу вам все, что вы хотите…
Тут Игорь Михайлович начал наизусть читать по-готски. Изумленный немец пришел в восторг и полностью "раскололся", рассказал все, что знал.
***
10 марта 1996 года мне позвонил А.М.Решетов и спросил, не знаю ли я о воробье как о лекарственном средстве (типа афродизиака). Прочитал ему из [Хубайша] Тифлиси "Описание ремесел" (XII, 11: "Польза от воробья", страница 104): "Если кто-нибудь возьмет воробья, у которого длинный хвост, смешает его мозг с потом лица своего и груди, со слезами и со своим семенем и примешает к пище любого человека, тот человек влюбится в него". Заодно я рассказал ему анекдот про Ниязмухамедова, которого решил извести коллега, подмешав ему в плов мозг дохлого черного ишака. "Черный ишак эффект не дает, – возмущался Ниязмухамедов, – надо было взять мозг белого ишака!".
– Так длиннохвостого или обычного воробья мозг надо взять? – уточнил Александр Михайлович.