Сергей Рыков, "Литературная газета", 13 февраля

Основным видом деятельности некогда знаменитого завода имени Серго Орджоникидзе стала сдача внаем собственного недвижимого имущества
Паничев был первым в своей деревне, кто окончил семилетку, и гордится этим не меньше, чем должностью министра одной из фундаментальных отраслей огромной страны. Из родного белорусского села Лукоть ходил в школу в соседний райцентр за семь километров. Ребенком пережил фашистскую оккупацию. Не стесняется признаться: "Мы из подпасков", под "мы" подразумевая целое поколение советских руководителей, перескочивших из "класса в класс" – из рабочих и крестьян в лоно продвинутой технической интеллигенции. Работал токарем, конструктором, начальником цеха, директором Ленинградского станкостроительного завода имени Ильича. Наконец, заместителем министра – первым заместителем министра – министром станкостроительной и станкоинструментальной промышленности СССР.
В августе Николаю Александровичу исполнится 85 лет, а рукопожатие – надежное, теплое, молодое.
Берет быка за рога.
– Сижу как-то у министра промышленности и торговли Мантурова. Давай, говорю, Денис Валентинович, я у тебя хоть советником буду. Мне денег не надо. Ни на акции не претендую, ни на имущественный комплекс… Министр смотрит на меня удивленно: "Как это денег не просишь? Зря. У тебя нет мотивации".
Эти ребята и не подозревают, что Родине-матери можно помочь бескорыстно. (Горько улыбается.)
– Николай Александрович, "поколение пепси" уверено, что советское станкостроение (как, впрочем, и вся промышленность) было одним из самых отсталых в мире…
– Чушь! Судите сами. В 1990 году СССР занимал третье после Японии и Германии место в мире по производству металлообрабатывающего оборудования и второе – по потреблению. Штаты были на четвертом-пятом месте. Без развивающейся промышленности (авиация, автомобилестроение, военно-промышленный комплекс) металлорежущее оборудование не было бы так востребовано.
Только на Ленинградском станкостроительном заводе имени Ильича, где я проработал 24 года, мы создали 14 моделей металлорежущих станков для высокоточной обработки деталей. Это оборудование до сих пор работает на оборонный комплекс страны. К 1990 году освоили производство роботов на заводе "Красный пролетарий", выпустили 24 тысячи станков с числовым программным управлением (ЧПУ). Ежегодно собирали пять тысяч обрабатывающих центров. Экспортировали станки и в Японию, и в Канаду, США, ФРГ, Италию, Швейцарию, Финляндию... На международной выставке в Париже в 1991 году прямо со стендов у нас купили 49 станков.
Когда в 1986 году я возглавил министерство, его предприятия выпускали в год 220 тысяч станков. Станочный парк промышленности страны составлял миллионы единиц.
– Количество впечатляет. А качество?
– Лет десять назад в Китае я встречался с представителями их космического агентства. Китайцы подарили мне макет ракеты, один к одному сделанной по нашей технологии. И признались, что полностью скопировали советскую систему станкостроительной промышленности.
Без качественных станков не бывает качественных ракет. Не бывает побед в космосе, не бывает надежной оборонки, не было бы "небесного зонтика" (мощного противоракетного щита. – С.Р.) над Москвой, Санкт-Петербургом, Минском...
На моем родном заводе прецизионного станкостроения в Ленинграде было 24 термостатных корпуса с постоянными климатом, влажностью, температурой воздуха… Мы делали сверхточные (до доли микрона точности) станки.
Более 25 процентов таких станков поставляли на экспорт – в Штаты, Францию, Италию, Германию... В 12 странах Европы мы развернули сервисные центры, в которых работали наши специалисты. На заводах Западной Германии (без ГДР) было 36 тысяч советских станков. Их закупали немецкие бизнесмены. Когда Союз развалился, меня пригласили судостроители Дюссельдорфа и спросили, что будем делать, господин Паничев? Вся система сервиса разрушилась.
Станкостроение – наукоемкое производство. Чтобы собрать всего лишь один обрабатывающий центр, необходимо было до 400 поставщиков комплектующих деталей и изделий – от винтика до лазерных систем. Без талантливой инженерной мысли такой центр не запустить. И в Союзе была выстроена строгая научная система по обеспечению станкостроительной отрасли. Сейчас наука уничтожена. Все НИИ приватизированы, оборудование отправлено в металлолом, помещения сданы в аренду. Чего только нет в этих корпусах! Салоны красоты, фитнес-клубы, магазины по продаже корма животным, мелкие конторы… Цеха заводов превратили в торговые ряды. Савеловский рынок, например, – бывший Московский станкостроительный завод (МСЗ). И как насмешка над всей отечественной промышленностью – на нем нет ни единого отечественного товара. А ведь перестройке скоро 30 лет!
– Но что-то удалось сохранить? Или мы сидим на руинах?
– Ощущение, что правительство не имеет представления о состоянии основных производственных фондов. Например, последняя перепись станочного оборудования проводилась в 1992 году. В СССР такая перепись проводилась ежегодно! Как и в США, Германии, Швейцарии и других странах!
Навскидку могу сказать, что сохранилось около 180 станкоинструментальных предприятий, которые дают примерно пять процентов продукции от уровня СССР. Из этих пяти процентов половина уходит на экспорт. Полностью уничтожено 42 станкостроительных предприятия. В частности, это: Московский станкостроительный завод (МСЗ), Завод имени Орджоникидзе, "Фрезер", Завод координатно-расточных станков, Институт ЭНИМС (Экспериментальный научно-исследовательский институт металлорежущих станков), Всероссийский научно-исследовательский инструментальный институт – ВНИИинструмент, институт по алмазному инструменту – ВНИИалмаз, Научно-исследовательский институт измерений, Санкт-Петербургский завод имени Свердлова, экспортировавший половину своей продукции. Почти уничтожен мой родной Санкт-Петербургский завод прецизионного станкостроения. Бендукидзе растащил знаменитый Уралмаш…
Министр промышленности и торговли меня "успокаивал": "Мы не имеем права вмешиваться в деятельность частных хозяйственных субъектов". В итоге – бесконтрольность. Путин попросил Медведева разобраться. Тот поручил решение вопроса Дворковичу. Дворкович провел совещание. Прошло, если не ошибаюсь, больше года… Дворкович ушел заниматься шахматами. (Бывший вице-премьер Аркадий Дворкович сейчас возглавляет Международную шахматную федерацию (ФИДЕ) – С.Р.).
– Вы были в правительстве Рыжкова. Министры ждали, хотели перемен?
– Обновления ждали. Ждали свежего воздуха. Горбачев вселил надежду. Последнее правительство Союза было самое молодое и современное из всех предыдущих. Многие министры и директора хотели перемен. И я лично хотел. Если бы это правительство верно сориентировать, продумать реформу до мелочей, проработать стратегию – все пошло бы по-другому.
О рыночной экономике говорили задолго до перестройки. В 1989 году совет станкоинструментальной отрасли, имевшей глубокие кооперативные связи, решил уйти от административной системы управления и перейти на другую форму. Какую? Тогда не знали, но твердо были убеждены, что надо выстраивать рынок. Наша отрасль последние 10 лет очень плотно работала с зарубежными партнерами. Было заключено более 70 генеральных соглашений о кооперации, в разных странах мира работало около 30 наших технико-коммерческих центров. Были прямые связи, рабочие группы со странами Европы, США, Японии…
– То есть уже вырисовывались контуры рыночной экономики…
– Надо было вдохнуть жизнь в новые идеи. Вот пример. Сидим у Рыжкова. Министры высказывают свою точку зрения. Убеждают, что не надо спешить все круто разворачивать, надо все продумать до мелочей. Вносят предложения. Премьер соглашается, кивает, но идет к Горбачеву, на Политбюро – и приходит другим человеком. Как подменили!
В Европе, наряду с мощными станкостроительными ассоциациями, создан Европейский комитет станкостроения (СЕСИМО) с центром в Брюсселе. Он работает над выработкой общих подходов по созданию универсальных систем машин, компонентов для станков и в целом для машиностроения. Чтобы на рынке сбыта даже в условиях жесточайшей конкуренции выступать в едином строю. Уже с 1990 года наше станкостроение практически перешло на эту кооперативную форму отношений.
Когда начался развал отрасли, в мае 1992 года, я попробовал достучаться до первого заместителя председателя правительства Гайдара. Был у него на приеме, который, впрочем, длился не более минуты. Гайдар даже не заглянул в мои бумаги с детально прописанным планом. Бросил с иронией: "Кому нужны ваши станки? Мы все за рубежом купим!" Иначе как стратегией на уничтожение отечественного станкостроения и отечественной инженерной мысли это не назовешь. Мы стали полностью зависеть от Запада, хотя именно западные коллеги высоко ценили наши станки.
– Бывший заместитель министра обороны России Поповкин тоже призывал закупать станки и оборудование для оборонной промышленности за рубежом. Но ведь начинка в таком оборудовании, как я понимаю, способна считывать стратегическую информацию противника и корректировать работу того или иного узла извне. Или я начитался политических детективов?
– Отнюдь! Вы совершенно правы. По моим данным, у нас чуть ли не половина систем ЧПУ для военно-промышленного комплекса импортного происхождения. Не хватало еще безопасность страны передоверить западным технологиям.
К слову. В свое время генерал Поповкин уклонился от встречи с нашими специалистами-станкостроителями. И потом. Кто перестает производить – перестает думать.
Вспоминаю случай на заводе в Воткинске еще в свою бытность первым заместителем министра. Там произошел небольшой сбой в программе ЧПУ. Меня ночью по "вертушке" разбудил Николай Иванович Рыжков. Всегда интеллигентный и сдержанный, слов на этот раз не выбирал…
Неполадки мы быстро устранили, но меня вытащили на Политбюро, министр был где-то в отъезде. Приехали директор завода, ведущие инженеры отрасли… Кто-то предложил покупать оборудование для оборонки за рубежом. Тогда встал министр обороны Устинов, обвел директоров суровым взглядом и сказал, как отрубил: "Если кто-нибудь затащит мне импортную технологию в ракетно-космическую отрасль, пооткручиваю головы!" И показал, как он это будет делать.
Я бывал на Уралвагонзаводе в Нижнем Тагиле, на Севмаше в Северодвинске, в Самаре, в центре ракетостроения на НПО "Прогресс"… Там до сих пор больше половины оборудования – советское. Выработало свой срок? Закажите новое, но отечественное. Нет, жалуются, не разрешают. Велят искать за рубежом.
Во Всеволожске Ленинградской области собирают "форд". Побывал и там. Все привозное! Даже бачки для омывателя стекол везут из Франции. Вся гидравлика из Германии. Даже из Бразилии тащат запчасти! А что, спрашиваю, сами производите? Мнутся. Признаются нехотя: "Купили пресс и делаем коврики для салона. А еще – бамперы".
Построили в Ульяновске станкостроительный завод. Я попросил показать мне штатное расписание. Только… пять конструкторов. И все обслуживают сборку. Как дети играют в кубики, собирают пазлы…
Вот вам и вся "локализация", на которую, к слову, выделяют немалые деньги. Вот и весь полет инженерной мысли. Отсюда и появились "отверточные" производства.
Наконец, никто не продаст нам оборудование, которое приумножит экономическую, оборонную мощь "потенциального врага". Это не в правилах капитализма. Считайте, что мы под санкциями с 1917 года. А по Вассенаарским договоренностям, только правительство страны разрешает продавать технологии двойного назначения. Любую современную технологию можно считать двойной.
– То есть одно и то же оборудование можно использовать для изготовления и микроволновки, и спутника?
– Грубо говоря, да.
– Николай Александрович, я гуманитарий, может быть, не всей информацией владею, но такое ощущение, что и профессия инженера исчезла. А вместе с ней – техническая интеллигенция, которая в советское время была флагманом романтичного, творческого отношения к жизни. Где они, неугомонные, пытливые, с обостренным чувством справедливости, незаурядно мыслящие технари?
– Года три назад мелькнула цифра – за рубеж уехало около 800 тысяч молодых и не очень молодых специалистов, выпускников технических вузов. И отток продолжается. Причина банальна – негде работать. Я выступал в трех отраслевых университетах. У студентов один вопрос: где работать?
Не так давно побывал в городе Ржеве Тверской области. Местный завод "Электромеханика" был градообразующим предприятием, а сегодня там работают 500 человек. Так мы потеряем не только инженеров, но и отечественную инженерную школу, которая складывалась десятилетиями.
Кто пришел нам на смену? Какие менеджеры? Я беседовал с крупными бизнесменами, предлагал вложить деньги в фондообразующие отрасли, в станкостроение, в частности. Они отмахнулись: "Это не наш вопрос. Это государево дело, пусть государство и думает. Мы должны защищать интересы акционеров". Бизнесмены – не государственники. Они думают только о собственном кармане.
– Что первично, а что вторично – политика или экономика, Николай Александрович? Что из чего вырастает?
– Как хозяйственник, я считаю, что экономика всему голова. Политика должна вырастать из экономики. Китай тому яркий пример. В нем уютно уживаются все формы собственности и элементы рынка.
В советское время станкостроение в нашей стране занимало где-то 2,5% в общем объеме ВВП, но эффект от отрасли был впечатляющий. Это же средства производства! Без участия государства отрасль не возродить. Посмотрите, как поддерживают свои станкостроительные фирмы в Германии, в Швейцарии… Вплоть до того, что государство оплачивает им участие в выставках.
В среде промышленников сложилось впечатление, что наше правительство и министерства не представляют, что и в какой последовательности делать для подъема машиностроительного комплекса. Мол, рынок все решит сам. И не хотят признать, что в развитых капиталистических странах действует система государственного планирования для многих отраслей экономики. Например, так называемое индикативное планирование. Это когда производителям продукции даются рекомендации на основе прогноза мировой и внутренней потребности – в сельхозпродукции, сырье, нефти, газе и так далее. Есть и жесткое планирование, практически социалистического типа. В основном в производстве продукции для нужд обороны, фундаментальной и отраслевой науки, исследований космического пространства, образования, здравоохранения…
Все это предусматривает финансирование из государственных средств, заложенных в бюджет.
– Николай Александрович, назовите три главные ошибки переходного периода…
– Их гораздо больше… Не было четко продуманной стратегии перехода к рыночной экономике. Не было целевой, до мелочей прописанной программы, понятной каждому министру. Возникали спонтанные идеи, провозглашались и… умирали. Нельзя было делать такой крупный разворот в экономике без глубокого анализа. Был упущен момент отслеживания этапов развития экономики. Это нам еще долго будет аукаться.
Были ошибки в обновлении кадров. Потеряли золотой фонд опытных руководителей. Во власть пришли популисты, думающие в первую очередь о личном благе. И, как правило, без базового отраслевого образования.
Наконец, приватизация и связанная с ней коррупция. Приватизация в России – даже не ошибка, а преступление, которое когда-нибудь будет все-таки расследовано, а виновники – наказаны.