Ученые в политике*
А.В. Юревич, "ПОЛИС", 1999 г., №2

ЮРЕВИЧ Андрей Владиславович, доктор психологических наук, зав. сектором социальной психологии науки Института истории естествознания и техники РАН.

Исход ученых в политику

Одним из самых заметных явлений в нелегкой жизни современной российской науки стал массовый исход ученых в политику. И хотя по масштабам этот вид "утечки умов" не может сравниться с другими - эмиграцией российских исследователей и их переходом в бизнес, по своей значимости он вполне сопоставим с ними, ибо оказывает заметное влияние как на науку, так и на политику.

Причины массовой миграции людей науки в политику довольно ясны. Современная Россия, политизированная, можно сказать, патологически (в ней даже разводы нередко совершаются по причине политических споров), переживает настоящий культ политики и всего, что с ней связано. В этих условиях политика, сосредотачивающая в себе большие деньги, служит естественным центром притяжения для активных и честолюбивых людей, которые прежде концентрировались в науке. Ведь политическая деятельность, сопряженная с постоянным вниманием СМИ, позволяет гораздо быстрее обрести известность, чем десяток-другой научных открытий. Весьма способствует обращению к ней и мессианское сознание, свойственное ученым вообще** и российским интеллектуалам - в особенности. Его хорошо выразил еще С.Булгаков: "Россия должна быть спасена, и спасителем ее может и должна явиться интеллигенция вообще и даже имярек в частности, и помимо его нет спасителя и нет спасения" (3). Неудивительно, что многие ученые приходят в политику в качестве именно "спасителей Отечества". К этому следует добавить и традиционную политизированность нашей интеллигенции***, а также характерную для российского менталитета веру в то, что все происходящее в обществе всецело определяется политикой****, вследствие чего для "спасе­ния Отечества" заниматься нужно именно ей.

* В статье речь идет лишь о политическом поведении ученых. Автор умышленно оставляет за скобками типичный для нашей политологии сюжет - содержание их взглядов и характер отстаиваемых ими идей.

** Американский психотерапевт Л.Куби, обобщая свой опыт работы с людьми науки, пришел к выводу о том, что "ученым, особенно молодым, часто свойственна уверенность в том, что их теории перевернут мир. За этой скрытой мегаломанией стоят не только амбиции молодого исследователя, но и его мечты о всесилии, зародившиеся в раннем детстве" (36).

*** Один из авторов "Вех", М.Гершензон говорил о "тирании политики", охватившей русскую интеллигенцию, отмечая, что "с первого пробуждения сознательной мысли интеллигент становился рабом политики, только о ней думал, читал и спорил, ее одну искал во всем" (7, с.96), а "средний интеллигент, не опьяненный активной политической деятельностью, чувствовал себя с каждым годом все больнее" (7, с.102).

**** Уже в начале века "общественное мнение, столь властное в интеллигенции, категорически уверяло, что вся тяжесть жизни происходит от политических причин: рухнет полицейский режим, и тотчас, вместе с свободой, воцарятся и здоровье и бодрость" (цит. по: 17, с.365). "Эко­но­мический детерминизм", свойственный таким экономистам, как Е.Гайдар ничуть не меньше, чем ортодоксальным марксистам (марксизм был не только "догмой" и "руководством к действию"), не противоречит этой традиции, ведь политика у нас по-прежнему во многом понимается как "концентрированное выражение экономики".

Впрочем, об истинных причинах приобщения к политике того или иного ученого довольно трудно судить, ибо они имеют склонность толковать эти мотивы выгодным для себя образом. В частности, как справедливо отмечает Г.Дилигенский, "наблюдая участников реальной политической жизни, не всегда легко различить, что у них первично, что вторично: борются ли они за власть, чтобы осуществить определенные общественно-политические цели, или эти цели, напротив, являются лишь средством завоевания и укрепления власти", и "при этом не имеет большого значения, как оценивает свои мотивы сам политик, ибо, как мы видели на примере лидеров, он вполне может приукрашивать их не только перед публикой, но и перед самим собой" (9, с.233). Политическая деятельность предполагает обязательный камуфляж личных амбиций под интересы общества. (Трудно представить себе политика, который публично объяснял бы свои действия личной выгодой.) Так что основные мотивы участия в большой политике могут быть разделены на пять категорий: а) "спасение Отечества" или, по крайней мере, изменение общества к лучшему; б) потребность во власти; в) стремление к известности, славе и т.п.; г) достижение личных выгод; д) компенсация неосознанного психического дискомфорта и различных психологических комплексов.

Сложнее объяснить обратный феномен - влечение к науке политиков, которые в перерывах между политическими баталиями пишут "научные" книги, проводят семинары, читают лекции и защищают диссертации. Нашумевшее "писательское дело" - лишь верхушка айсберга в сравнении с общим объемом писательской активности политиков, захватившей Г.Зюганова, В.Жириновского, Р.Абдулатипова, В.Илюхина, А.Козырева, А.Митрофанова, И.Рыбкина, Н.Харитонова, С.Бабурина и многих других*. Весьма характерно для власть имущих и временное "приземление" на руководящих должностях в НИИ. Так, Гайдар сейчас возглавляет Институт экономических проблем переходного периода, где, естественно, нашлось место для его соратников - А.Улюкаева и В.Мау, А.Вавилов - Институт финансовых исследований, В.Хлыстун - Институт конъюнктуры аграрного рынка. В.Данилов-Данильян вернулся к более привычной для себя деятельности в Институте системных исследований, А.Куликов ныне - главный научный сотрудник Центра социологии и экономики при Институте социально-политических исследований (19). Налицо и желание политиков состоять в различных научных академиях. А.Шохин и С.Глазьев, например, недавно баллотировались в РАН, членом-корреспондентом которой является математик Б.Березовский.

Но более всего сближает политиков и ученых неуемная любовь к ученым степеням и званиям, особенно, разумеется, докторским. Рыбкин получил ученую степень доктора политических наук, Е.Строев и В.Шумейко - экономических наук, С.Степашин - юридических наук, Зюганов - философских наук. Не отстает от них и недавно защитивший докторскую диссертацию по социологии Жириновский. Даже первый заместитель председателя правительства Москвы В.Ресин нашел время получить докторскую степень. На представительном фоне политиков-докторов наук не слишком солидно выглядят кандидатские степени Г.Явлинского, А.Чубайса, М.Задорнова, а также презрительно назвавшего их "завлабами какими-то" кандидата технических наук В.Черномырдина. В целом же, как пишет И.Гальперин, "стре­миться к знаниям всю жизнь - похвально. Быть во власти - престижно. В нашей стране наконец совпали эти два стремления. Представители всех ветвей власти, не утрачивая жажды знаний, доходят до докторских степеней" (6). Сбои бывают очень редко - как, например, в случае с казахским премьером А.Кажегельдиным, которому ВАК отказалась присудить докторскую степень, сделав унизительное предложение получить сначала кандидатскую. Впрочем, и эта история закончилась благополучно: письменные рекомендации Е.Ясина и Гайдара, а также то обстоятельство, что Кажегельдин слывет одним из богатейших людей республики, сломали сопротивление упрямцев (там же). В результате такой тяги к ученым степеням наша политика - несмотря на явный дефицит ее интеллектуального обеспечения - самая "остепененная" в мире. Ученые степени имеет более половины нынешнего (как, впрочем, и двух предыдущих) правительства: среди министров - 24% кандидатов и 49% докторов наук. Не слишком отстает и законодательная власть: среди депутатов Госдумы - 22% кандидатов и 12% докторов наук, а 8% - вообще академики. Среди же руководителей думских фракций - кандидатов наук 19%, а докторов - 17% (18).

Подобное "братание" бедной науки и богатой политики объясняется многими причинами: все еще сохранившимся уважением к ученым степеням и традиционным стремлением действовать от имени науки; предельной простотой их получения (особенно для политиков); желанием тех, кто покинул науку или никогда к ней не принадлежал, пожизненно считаться ученым; стремлением ассоциироваться в массовом сознании с наукой, а не с политикой, которая, несмотря на ее популярность, в России по-прежнему считается "грязным делом"; намерением закрепить за собой устойчивый социальный статус, независимый от политической конъюнктуры (ученую степень, в отличие от должности в госаппарате или места в мире политиков, отнять невозможно) и т.д. Наверное, играет свою роль и своеобразный комплекс неполноценности чиновников, выражающийся в том, что им "хочется показать труженикам вечного поля науки: Я свой, ребята, интеллигентный! Несмотря на должность" (6). Но, вероятно, главная причина повышенного интереса политиков к ученым степеням состоит в том, что они символизируют принадлежность к науке, превращая политика в эксперта, и дают ему возможность выступать от имени науки, представляя свое личное мнение как мнение компетентного специалиста. Так или иначе, сегодня взаимодействие между сообществами ученых и политиков выглядит как циркуляция кадров, заметно отличаясь от других видов "внутренней" утечки умов, которые пред­ставляют собой их одностороннее - из науки - движение.

И все же это - "братание" далеко не равных: очевидно, кто в нем старший, а кто - младший "брат". Поэтому политика для ученых куда более притягательна, чем наука для политиков, и отток кадров из науки в политическую сферу интенсивнее их обратного движения. Следует также иметь в виду, что отечественная интеллигенция в советские годы, не имея доступа к политике, бизнесу и другим видам деятельности, притягивающим честолюбивых и предприимчивых людей, была предельно сконцентрирована в науке, служившей для нее наиболее подходящей социальной нишей, а также "убежищем от буйства и насилия власти" (37). Это благотворно влияло на нашу науку (хотя и создавало в ней явный избыток кадров), но в то же время формировало явно искусственную структуру распределения интеллигенции по профессиям. В результате в науке оказалось сосредоточено большое количество чуждых ей как по духу, так и по психологическому складу людей, и сейчас происходит вполне естественный "отток" из нее чужеродного материала.

Опираясь на многочисленную литературу, посвященную особенностям российской интеллигенции, можно выделить три основных типа отечественного интеллигента, которые, впрочем, выглядят вполне интернационально. Во-первых, познающий тип - "мыслитель"; во-вторых, идеологический - "идеолог"; в-третьих, действующий тип - "человек дела"**. Хотя существует немало людей, которым равно хорошо удается и первое, и второе, и третье, природа не так щедра, и обычно наделяет интеллектуала каким-либо одним из этих дарований. И неудивительно, что как только наше общество "открылось" (в смысле К.Поппера) самому себе, а его профессиональная структура начала приобретать относительно нормальный характер, стало ясно, что лишь представители познающего типа сохранили верность науке, тогда как искусственно сосредоточенные в ней "мыслители поневоле" ушли: представители действующего типа - в основном в бизнес, а идеологического - в политику.

Подобная картина, конечно, не вполне отражает истинное положение дел: политика - тоже своего рода бизнес, а последний очень зависим от политики. Хотя бытует мнение, что в политику идут "идеалисты", желающие изменить общество к лучшему, а в бизнес - "материалисты", безразличные к судьбе этого общества и нацеленные на личное обогащение (4), две основные траектории "внутренней" утечки умов постоянно пересекаются. Немало бывших ученых пришло в политику транзитом через бизнес или наоборот - в бизнес через политику. Скажем, более 70% активистов движения "Де­мократическая Россия" после его поражения на парламентских выборах 1993 г. ушли в бизнес (9) (что, естественно, свидетельствует об их принципиальности и готовности бороться за демократию в любых условиях), а такие политики, как К.Боровой или И.Хакамада, напротив, проделали обратный путь. Ну, а о депутатских похождениях бизнесмена С.Мавроди нет надобности напоминать... Кроме того, известно, что наши политики, даже оказавшись на высоких государственных должностях, "на досуге" занимаются бизнесом, а деловые люди непрерывно взаимодействуют с политиками (например, посредством выплаты им впечатляющих гонораров за "научные труды"). В последние годы эта тенденция затронула не только исполнительную, но и законодательную власть: каждый девятый депутат Думы - бизнесмен, причем среди депутатов-коммунистов их не меньше, чем в других фракциях (24). Отставные же чиновники крупного ранга почти с фатальной неизбежностью становятся политиками (Е.Гайдар, Б.Федоров, Б.Немцов и др.), создавая - благо, есть на что, - собственные партии и движения, а их путь формирует еще одну стандартную траекторию приобщения ученых к политике.

"Мозги" и власть

Поскольку желающих сменить перо на шапку Мономаха намного больше, чем подобных шапок, основной способ подключения ученых к политической сфере состоит в участии не в качестве самостоятельных деятелей, а как советников, консультантов и аналитиков при политиках. Бывший госсекретарь США Г.Киссинджер писал: "Интеллектуала крайне редко можно встретить на высшем уровне принятия решений. Обычно его роль - консультативная" (цит. по: 15). Как однажды выразился Ш. де Голль, "политику нет нужды обладать умом Спинозы, его "ум" - это его советники и аналитики". Любой современный политик хорошо понимает это, окружая себя вспомогательными "умами", рекрутируемыми в основном из ученых, а аналитический штат крупных политических деятелей во многом напоминает НИИ. Как следствие, идет "обрастание высшей исполнительной власти обслуживающим ее экспертным аппаратом", сходные процессы "происходят и за пределами институтов государственной власти - в крупных партиях, профсоюзах, других общественных организациях" (9, с.220).

Разумеется, политики не обращаются за советами и аналитическими услугами к случайным людям, а стремятся подобрать себе экспертов из числа наиболее одаренных. В странах с развитыми политической культурой и информационной инфраструктурой это не составляет труда, поскольку регулярно издаются сборники "Кто есть кто" в науке, содержащие исчерпывающие сведения о ее лучших представителях. Ученые, прославившиеся в науке, довольно известны и в обществе вследствие того, что интерес к ним - проявление цивилизованности. Каждый крупный политик имеет в своем штате специалиста по селекции кадров, и тем самым складывается четкий механизм приближения "мозгов" к власти (26), который, совершенствуясь десятилетиями, становится одним из опорных элементов интеллектуального обеспечения политики, а если и дает сбои, то очень редко.

Списки интеллектуалов, состоящих консультантами и аналитиками при президентах западных стран, нередко пестрят Нобелевскими лауреатами, причем эта традиция прослеживается с давних времен. Так, Т.Рузвельт, который, по свидетельству Р.Моли, ни разу не держал в руках ни одной серьезной книги, рекрутировал в качестве советников профессуру, отдавая предпочтение наиболее признанным в научном сообществе ученым (39). Весьма благоволил к университетской профессуре А.Пиночет, в свое время даже написавший учебник по геополитике (9). Благодаря отлаженной системе отбора вспомогательных "умов" западные политики практически не совершают грубых ошибок***, а тем более таких, которые, по выражению Талейрана, "хуже преступлений" - подобно обвальной приватизации, ввода войск в Чечню или создания "пирамиды" ГКО.

Иначе обстоит дело в России. Отработанный, да и вообще сколько-нибудь разумный механизм приближения "мозгов" к власти отсутствует, сборники "Кто есть кто" (в науке) не читаются ни самими политиками, ни их окружением, а обрести в нашем обществе известность ученый может, лишь став крупным бизнесменом или тем же политиком, т.е. по сути перестав быть ученым. Исследования показывают, что перспективы приближения ученых к власти у нас определяются четырьмя основными факторами. Во-первых, известностью, завоеванной не научными заслугами, а регулярными выступлениями в средствах массовой информации. Во-вторых, лояльностью политикам, явно предпочитающим интеллектуалов, продемонстрировавших им личную преданность. В-третьих, пробивными способностями самих интеллектуалов - умением привлечь внимание, "протолкнуться" поближе к власти и проявить те способности, которыми обладал персонаж известной книги "Закон Паркинсона" мистер Пролез. И, в-четвертых, умением оказаться в нужное время в нужном месте, предполагающем особый "нюх" на то, что, где и когда нужно сделать, чтобы "власти предержащие" тебя заприметили. В результате мы получаем портрет типичного ученого, консультирующего наших политиков: это выходец из "среднего" слоя научного сообщества - активный кандидат наук, не снискавший особых лавров в науке, но преуспевший в саморекламе и сблизившийся со СМИ (26).

Подобный механизм обладает способностью к самоукреплению и самоиндуцированию. Пытаясь расширить или обновить свой вспомогательный штат, политики вынуждены полагаться в основном на советы уже работающих на них экспертов, которые рекомендуют тех, кто им более угоден. Кроме того, как отмечает А.Макарычев, "рыцари плаща и кинжала" стараются в минимальной степени привлекать внешних экспертов, предпочитая опираться на "своих людей", в особенности среди сотрудников среднего и высшего звена (15, с.42). Так формируются сообщества, которые Р.Мертон назвал "кликами советников", подчеркнув, что "межличностные связи среди интеллектуалов являются способом установления замкнутых клик, по крайней мере, в среде наиболее важных советников" (38). В результате складывается хорошо знакомая ситуация: тасуя придворных интеллектуалов, власть "ходит по кругу", то снимая, то назначая одних и тех же людей. А "клики советников" во время политических баталий выполняют функцию своеобразного громоотвода. Политики метят друг в друга, но, в соответствии с "бонтоном" политических дискуссий, вынуждены критиковать не личность оппонента, а принимаемые им решения, и тем самым они неизбежно попадают в советников, под влиянием которых эти решения утверждаются. Поэтому "институт экспертов становится наиболее уязвимой мишенью для конкурирующих политических группировок" (29, с.12), а такие советники, как Чубайс, пользуются у нас ничуть не меньшей "любовью" политической оппозиции, чем те, кому они служат.

Особенности "видимых" интеллектуалов

В силу описанной специфики отечественного механизма приближения "умов" к власти наши политики, стремясь подыскать себе наилучших, на деле находят наиболее известных, "видимых" (31) интеллектуалов, что, естественно, отражается на типичных качествах ученых, приобщающихся к политике. Например, высказано нелестное для них мнение, что "сила ума - это прежде всего его творческий потенциал, способность находить неординарные, принципиально новые решения, психология же группового конформизма (предполагаемая политикой - А.Ю.) неизбежно подавляет эту способность. Поэтому люди, обладающие сильным умом и потребностью в его реализации, чаще идут не в политику, а в науку, литературу и публицистику. Политиками же чаще всего становятся те, для кого позиции власти важнее выявления собственного творческого потенциала или вообще таковым не обладающие" (9, с.202). Американский политолог Л.Козер формулирует ту же мысль несколько иначе: "Для того чтобы действовать на равных среди тех, кто наделен властью, - либо в качестве собственно политика, либо в качестве эксперта, - необходимо принести в жертву интеллект" (цит. по: 29). Есть и немало свидетельств того, что в политике достигают успеха преимущественно те, чей интеллектуальный уровень выше среднего, но ненамного, поскольку политика - это искусство упрощения сложного, а люди со слишком высоким интеллектом в данной сфере воспринимаются как "чужие" и "непо­нятные"****. По таким объективным показателям научной продуктивности, как цитат-индекс и количество публикаций, ученые, уходящие в политику и бизнес, примерно в 5 раз уступают своим коллегам, остающимся в науке, а работы 70% подобных экс-ученых вообще никем и никогда не цитировались (12). В общем, факты свидетельствуют, что из науки уходят в основном те, кто в ней ничего существенного не добился, что естественно: чем меньше имеешь, тем проще с этим расстаться. И поэтому "в политику хлынули профессора и доценты, научные работники и инженеры, не сумевшие по тем или иным причинам получить признание и выйти на первые места в своей области" (9, с.205), - конечно, не только вследствие недостатка мотивации, но и ввиду отсутствия необходимых для этого интеллектуальных дарований.

Дело, конечно, не только в интеллектуальной одаренности. Исследования показывают, что ученые - это люди весьма специфического эмоционального склада, испытывающие повышенную потребность в спокойствии и безопасности и потому стремящиеся избегать тех нервных и неопределенных ситуаций, которые характерны для политики (42). Но, разумеется, наиболее часто акцентируются различия в моральных качествах ученых и политиков. "Политика портит характер", - гласит народная мудрость. "Кто отдается политике, тому трудно сохранить себя от притупления чувства истины и справедливости. Людей с высшими стремлениями и тоньше чувствующих партийная жизнь отталкивает, и они вообще отстраняются от общественной жизни", - утверждал в начале века, когда политика еще не стала всеобщим увлечением, Б.Паульсен (цит. по: 17, с.372). Едва ли есть смысл доказывать, что наука требует объективности, а политика - это служение партийным интересам, и по большому счету лишь небезызвестная "партийная" наука совместима с политикой. "Соединить приверженность знаниям с осуществлением политической власти невозможно. И тот, кто пытался добиться этого, оказывался либо плохим политиком, либо плохим ученым", - пишет американский социолог У.Липманн (цит. по: 29).

Неудивительно, что "выходцам" из науки, ушедшим в политику, иногда даются весьма жесткие характеристики. Например, такая: "Некоторые политики нового поколения работали в научно-исследовательских институтах. Но это не означает, что они и в самом деле были учеными: они лишь пришли из "научных кругов", и их многочисленность вполне понятна. Советская общественная наука была резервуаром беспринципных интеллектов и неудовлетворенных амбиций" (37, с.722). Справедливо отмечается, что в советской научной среде "встречались люди, близкие по духу торговым работникам, нечувствительно вступавшие в партию, легко шедшие на контакт с "орга­нами" , у которых "порой счастливо соединялись любовь к науке и наживе, презрение к власти и карьеризм", - в общем, вырабатывалось сочетание качеств, весьма полезное и для политиков, и для тех, кто на них работает. И, конечно, "эти господа оказались куда лучше подготовленными к рынку и капитализму, чем их высоколобые коллеги, не говоря уж о диссидентствующих" (16, с.14). В результате мы видим на высоких трибунах и на экранах телевизоров именно их, а "высоколобые" не удостаиваются такой чести.

Помимо не слишком высокой нравственности большинства политиков и тех, кто на них работает, нередко отмечается, что сторонники оппозиции в данном отношении выглядят получше, чем работающие на власть, вне зависимости от того, какие именно ценности отстаивает власть, и какие - оппозиция. Это несложно понять, поскольку обычно выгоднее примкнуть к власти, в то время как противостояние ей требует определенной принципиальности, а нередко и гражданского мужества. Это верно даже в современной России, где принадлежность к оппозиции предполагает доступ примерно к тем же благам и привилегиям, что и служение власти, к тому же на фоне отсутствия какой-либо ответственности за происходящее в стране.

Видно также, что ученые, оказавшиеся во властных и околовластных структурах, весьма безжалостно обращаются со своими бывшими коллегами и, в отличие от представителей, скажем, Газпрома, не только не лоббируют их интересы, но, напротив, часто действуют вопреки им. Так, например, в Думе многие обладатели ученых степеней регулярно голосуют против увеличения расходов на науку, а экс-ученые, оказавшиеся в органах исполнительной власти, урезают расходы на нее еще более решительно. Подобное поведение, по-видимому, обусловлено не только традиционной разобщенностью российской интеллигенции, но и тем, что посредственные ученые, проникшие во власть, часто "имеют зуб" на своих более талантливых коллег. (Напомним, что Чубайс некогда предпринял попытку стать директором ленинградского Института социально-экономических проблем и потерпел фиаско; см.: 5). Честолюбивые люди обычно не прощают таких обид и, оказавшись на высоких постах, сознательно или неосознанно мстят науке за то, чего в ней не добились.

Перечисленные обстоятельства, конечно, не позволяют утверждать, что в политику идут наиболее аморальные или "не настоящие" ученые, но дают основания предполагать, что "выходцы" из науки, ставшие политиками или работающие на них, обладают характеристиками, не типичными для основной части научного сообщества, и в данном плане заметно отличаются от своих бывших коллег. Это подтверждает уже высказанное мнение, что утечку умов из науки в политику можно рассматривать как "отток" из науки чуждого материала, искусственно сосредоточенного в ней в советские годы. Хотя, конечно, психологические различия между учеными и политиками не следует и переоценивать. Например, такие черты, как отмеченное выше мессианское самосознание или высокий уровень мотивации достижения*****, свойственны и тем, и другим, являясь условиями успеха и в науке, и в политике. И нередко присущая ученым "воля к знанию" есть лишь разновидность "воли к власти" (29, с.15), характерной для политиков. Причем справедливо отмечается, что воля к власти вовсе не обязательно проявляется в стремлении к ее вершинам, а может найти удовлетворение в принадлежности к системе власти (9), которое свойственно многим, в т.ч. академическим, начальникам и их окружению.

Динамика архетипа

Даже при выделении ряда типичных качеств ученых, приобщающихся к большой политике, эта категория интеллектуалов весьма неоднородна, что не может не сказываться на месте, которое они там занимают. Так, американский исследователь политического поведения З.Бауман разделил интеллектуалов, участвующих в политической деятельности, на два типа: "ученых-законодателей" и "ученых-переводчиков", подчеркнув, что если функция первых состоит в разработке моделей общественного устройства, то вторых - в том, чтобы облегчать взаимодействие между участниками политической жизни (33). Х.Дженкинс-Смит, в свою очередь, наметил три варианта участия ученых в политическом процессе, описав "объективных техников", реализующих социально-политические технологии, "адвокатов идеи", разрабатывающих и отстаивающих политические доктрины, и "адвокатов клиента", защищающих интересы определенных личностей или политических групп (35). О "техниках социальной организации" писал в 1920-х годах и наш соотечественник М.Рейснер (23). С.Ушакин же предпочитает говорить об "экспертах с ограниченной ответственностью" и "интеллектуальных идеологах" (29). Нетрудно заметить, что эти систематизации близки друг другу, а соответствующие типы ученых сходны с именующимися в нашей публицистике "идеологами" (они же - "интеллектуальные идеологи", "ученые-зако­но­датели" или "адвокаты идеи"), "реформаторами" ("ученые-переводчики", "техники социальной организации" или "объективные техники") и "обслу­живающими" ("эксперты с ограниченной ответственностью" или "адвокаты клиента").

Надо сказать, что динамика востребованного общественно-политической жизнью типа интеллектуала обычно хорошо выражена, в результате чего на "поверхности" этой жизни оказываются последовательно всплывающие и сменяющие друг друга типы. Вспомним высказывание Т.Карлейля, что революции идейно подготавливают романтики, совершают прагматики, а их плодами пользуются проходимцы (27). А наш отечественный мыслитель Г.Фе­дотов писал: "Петр оставил после себя три линии преемников: проходимцев, выплеснутых революцией и на целые десятилетия заполнивших авансцену русской жизни, государственных людей - строителей империи, и просветителей-западников, от Ломоносова до Пушкина поклонявшихся ему как полубогу" (30). Абстрагируясь от весьма спорной моральной стороны дела, акцентируемой подобными изречениями, подчеркнем, что время "лепит" из достаточно пластичного интеллектуального материала тот тип политически активного интеллектуала, который наиболее востребован в данный момент.

По этой причине спрос на интеллектуалов в качестве, скажем, идеологов существовал всегда, поскольку интеллигенция "духовно оформляет инстинктивные стремления масс" (8), "стремится к созданию цельного, продуманного мировоззрения, ей принадлежит творчество - "измов", имеющих свое определенное место в социальной эволюции" (17, с.323), причем влиятельность любой идеологии во многом обусловлена степенью поддержки, оказываемой ей интеллектуалами****** (28). Спрос на интеллектуалов-идеологов возрастал в переходные, революционные эпохи, требовавшие новых "измов", в результате чего интеллектуалы, которые в иные времена были бы кем-то другим, в периоды значительных социальных изменений становились идеологами*******.

В современной России наиболее известными представителями этого типа ученых явились так наз. архитекторы перестройки - А.Яковлев, Н.Шмелев, О.Лацис, В.Селюнин и другие, разрабатывавшие идеологию наших реформ и сыгравшие роль, которую без особого преувеличения можно сравнить с ролью просветителей в подготовке Великой французской революции. Особенности данной группы интеллектуалов хорошо известны. На первом - горбачевском - этапе реформ в системе взаимоотношений науки и политики "доминировали представители того поколения обществоведов, которое обычно называют "шестидесятники", что естественно, поскольку "сама перестройка была инициирована деятелями этого поколения, сумевшими достичь высоких постов в партийно-государственных структурах", и, кроме того, "оно выработало известный идейный багаж, обладало опытом противостояния отжившим идеологическим структурам и в то же время уже доминировало в большинстве научных коллективов" (31, с.93). В отличие от последующих поколений ученых, хлынувших в политику, это были высокостатусные представители научного сообщества. Объектом их воздействия было массовое сознание в целом, средством - публицистические статьи в "толстых" журналах, в результате чего их просветительская деятельность обычно обозначается как "докторская публицистика".

Начиная с известных событий 1991 г. на первый план вышел другой тип ученых - "реформаторы", которые, подчас действуя как идеологи, отличались от "архитекторов перестройки" тем, что сами свои идеологемы и реализовывали. Гайдар в одной из телеисповедей так рассказал о пути приобщения "реформаторов" к политике: поначалу политикой он заниматься не собирался и хотел ограничиться ролью советника, но убедившись, что политики его советов не слушают и делают все наоборот, сам стал политиком. "Рефор­маторы", в отличие от своих предшественников, были сравнительно молоды, имели в основном не докторские, а кандидатские ученые степени и оттеснение ими "архитекторов перестройки" выглядело как "революция кандидатов", которые не имели высокого статуса и известности в науке, так что создавалось впечатление, будто они пришли "ниоткуда". Но это, естественно, иллюзия. Не обретя известности в науке, перед началом реформ они закрепились в "предполитических кругах" (Гайдар, например, был заместителем главного редактора журнала "Коммунист", Чубайс - первым заместителем председателя Ленгорисполкома) и именно оттуда совершили свой прыжок в большую политику.

В отличие от "архитекторов", которые слывут "демократами-идеалис­тами", "реформаторы" обычно характеризуются как "демократы-прагматики" (9), не имевшие прочных демократических убеждений, а использовавшие лозунги демократии в личных целях********. Впрочем, идеологические корни их действий все же несложно отследить. По своему дисциплинарному происхождению большинство "реформаторов" были советскими экономистами. Как сказал о них известный диссидент Е.Быховский, они очень долго твердили, что капитализм - бандитский, грабительский и т.д., и немудрено, что, придя к власти, именно такой капитализм в России и построили. А по психологическому складу большинство из них принадлежало к "макиавеллическому" типу политиков, ключевыми признаками которого являются цинизм, неразборчивость в средствах и др. (9). Объектом их воздействия было не массовое сознание в целом, а власть имущие (носители же массового сознания ощущали это воздействие не на своих умах, а на своих кошельках), средством - личные контакты с ними, что стало большим преимуществом "реформа­торов", ведь "личный доступ к лицам, принимающим решения, считается наиболее быстродействующей из всех возможных для ученого форм влияния" (14, с.92). То есть если "архитекторы" влияли на власть посредством массового сознания, то "реформаторы", наоборот, - на массовое сознание посредством власти*********.

Пришедшие из научных кругов, приблизившись к власти, вынужденные сочетать роль советников при политиках с ролью самостоятельных политиков, "реформаторы" сами нуждались во "внешнем" интеллектуальном обеспечении своих действий. В результате с начала 1990-х годов в системе взаимоотношений науки и политики, помимо стремительного размножения интеллектуалов, специализирующихся в обслуживании политиков - имиджмейкеров и т.п., можно было наблюдать и еще одно характерное явление - "лихорадочное основание всевозможных социологических и политологических, экономических и стратегических центров, явно настроенных на обслуживание (курсив мой - А. Ю.) тех или иных структур власти, предпринимательства, общественных организаций" (31, с.94). Поэтому новый тип ученых, чья дорога в политику пролегла через такие центры, можно назвать "обслуживающими"**********. А их "настроенность на обслуживание" проявилась в ориентации не на решение научно-исследовательских задач, а на выполнение заказов, в т.ч. поступавших от "реформаторов", в результате чего эти две категории выходцев из науки органически дополняли друг друга.

"Лихорадочное" создание подобных центров имело несколько причин. Во-первых, позволяло неименитым ученым, возглавившим новые центры, резко повысить свой статус. Во-вторых, давало возможность многим специалистам (скажем, инженерам, не имевшим каких-либо профессиональных перспектив) превратиться в "социологов" или "политологов". Это было несложно, ведь, как справедливо отмечает Г.Осипов, "сейчас каждый, кто составил опросный лист или провел интервью, без зазрения совести называет себя социологом, более того, считает возможным выдвигать и отстаивать различные проекты преобразования российского общества" (22, с.506). В-третьих, способствовало приобретению известности, доступу к большой политике, СМИ и источникам финансирования, ведь "конкурировать в одиночку с представителями академической науки непросто, однако можно это делать, выступая с оценками от имени центра или фонда с солидным наукообразным названием" (31, с.94).

Предпосылкой разрастания сети "обслуживающих" центров, каждый из которых формально считался "независимым"(и объявлял это своим достоинством), явилась также предельная либерализация статусной структуры нашего общества. Любой гражданин России - независимо от квалификации и уровня образования - приобрел возможность создать собственный исследовательский центр или даже учредить академию. Делается это предельно просто: "собрались три - пять человек, написали устав, прошли регистрацию, и академия каких-нибудь наук готова" (11). Для людей, не сподобившихся защитить даже кандидатскую диссертацию, нет более верного способа стать сразу академиками, "перемахнув" через несколько ступеней внутринаучной статусной иерархии. Но дело даже не в их неудовлетворенном честолюбии. После образования новой академии наиболее известным ученым в соответствующей области рассылаются уведомления, что они избраны ее членами. А затем в различные научные фонды и другие спонсорские организации шли предложения о выделении денег академии, объединяющей столь выдающихся ученых, которым в случае успеха подобных акций, конечно же, ничего не достается.

В результате таких несложных ухищрений "независимые" исследовательские центры и новые академии начали плодиться как грибы после хорошего дождя. За годы реформ у нас возникло более 50 научных академий***********, а одних только социологических центров было создано более 100, причем 90 из них специализируются в наиболее потребной политикам и высокооплачиваемой области - на опросах общественного мнения, которые, являясь разновидностью околонаучной инженерии, зачастую имеют такое же отношение к социологии как к науке, как снятие показаний электрического счетчика - к физике.

"Независимые" - от государственной науки, но не от государственных источников финансирования - исследовательские центры довольно быстро оформились в самостоятельную систему влияния на власть. Их преимущества перед традиционными НИИ были очевидными: компактность, мобильность, хорошая организация "обслуживания", приспособленность к решению задач, которые ставят власть имущие, склонность к тому, что Дж.Раветц называет "научным антрепренерством", предполагающим способность быстро проводить низкокачественные исследования, браться за любые задачи, если это сулит материальную выгоду, действовать в угоду властям предержащим и т.д. (41). Проиллюстрировать данный стиль работы может такой пример: социолог, получив предложение провести социологическое исследование, спросил заказчика: "А как Вам подсчитать результаты - в чью пользу?" В итоге представители любой политической силы всегда имеют "в рукаве" удобные для нее результаты опросов, которые в современной России играют примерно ту же роль в подтверждении политических аргументов, как в советское время - цитаты классиков марксизма. Как отмечает И.Мильштейн, в процессе гневного комментирования тех или иных политических событий, к которому очень склонны "независимые" аналитики, "уровень гнева определяется количеством "зеленых" в незаклеенном конверте" (16, с.16).

Подобно тому как в пределах треугольника, выражающего структуру новой российской элиты: "политика - бизнес - криминальный мир", существует постоянная мобильность (политики идут в бизнес, деловые люди - в политику, представители криминалитета - и туда, и туда), триада взаимодействующих с этой элитой ученых тоже весьма мобильна. В принципе она поддается иерархизации, поскольку роль "идеолога" престижнее роли "обслу­живающего", а "реформатора" - еще более авторитетна. Поэтому в таких случаях преобладает направленная вверх вертикальная мобильность: основатели исследовательских центров обычно метят в "идеологи" и "реформаторы", нередко добиваясь исполнения желаний. Типичный пример - Г.Сатаров, который, будучи по образованию математиком, сначала подсчитывал (не в обозначенном выше смысле слова) результаты социологических исследований, впоследствии создал собственный социологический центр, затем стал директором Российского общественного политического центра, после чего был назначен советником Президента. Но бывают и случаи обратной мобильности, когда, скажем, разжалованный советник формирует свой исследовательский центр и переходит в предполитические круги (пример - тот же Сатаров). Огрубляя (но не слишком) реальную картину, можно сказать, что если первый вид мобильности выражает основное стремление "обслуживающих" превратиться в обслуживаемых, из "адвокатов клиента" - в самого клиента, то второй осуществляется поневоле и характерен для тех ученых, которые, будучи отлученными от большой политики, не желают расставаться с ней и создают себе резервные "аэродромы".

За место под новым солнцем

В силу описанных особенностей "независимая" наука, представленная "обслуживающими" учеными, быстро оттеснила нашу официальную науку от умов и кошельков политиков и ориентирующихся на них группировок. Правда, отечественные НИИ, некогда близко и прочно связанные с власть имущими, по-прежнему пишут им докладные записки - в основном по инерции. Так, например, институты РАН за последние 5 лет направили во властные структуры 2 тысячи (!) всевозможных докладов и аналитических записок (10). Однако, как было отмечено на одном из Общих собраний РАН, "большая часть этих документов ложится под сукно" (10, с.227) - в отличие от рекомендаций "обслуживающих" ученых. Эта практика разительно контрастирует не только с традициями советских времен, но и с тем, что принято в западных странах, где мнения академических ученых активно используются для выработки политических решений, поскольку "привлечение к перспективному планированию академических ученых существенным образом расширяет спектр оценок и предложений, предлагаемых вниманию политиков, и помогает избежать нежелательной "привязки" того или иного ответственного руководителя, будь то госсекретарь или президент, к ограниченному кругу источников аналитической информации и, следовательно, определенной предвзятости суждений" (15, с.43).

У нас же произошла заметная трансформация механизма взаимодействия науки и власти, который в советские годы со стороны власти выглядел централизованным, а со стороны науки - кумулятивным и был организован в виде своеобразной "воронки". Рядовые сотрудники НИИ писали - "по заданию вышестоящих органов" - многочисленные предложения, как что-либо "ускорить", "улучшить", "интенсифицировать", "перестроить" и т.д., которые сначала сливались воедино на уровне секторов, затем - на уровне отделов, потом - институтов и таким образом вырастали до обобщенных документов, представлявших собой коллективные плоды индивидуального творчества. Естественно, при такой организации дела индивидуальный продукт часто терялся в коллективном, а коллективный не всегда доходил до адресата или игнорировался им. Но достигалось главное - кумулятивность процесса: практически любой ученый-обществовед участвовал в разработке направляемых власти документов.

С начала 1990-х годов ситуация радикально изменилась. Практически вся официальная наука оказалась отстраненной от влияния на власть, которая опирается не на нее, как в былые годы, а, во-первых, на "независимую", во-вторых, на "придворную" науку, существующую в виде таких исследовательских структур, как Аналитическая служба при Президенте, Аналитический центр госслужбы РФ и др. В этих условиях осмысленность действий политиков в значительной степени зависит от интеллектуальных и моральных качеств "обслуживающих" ученых, а массовая наука лишена возможности исправлять их оплошности. Оттого и власть совершает все мыслимые и немыслимые ошибки. И лишь происходящее в самое последнее время можно назвать начавшейся "революцией академиков" (или, учитывая, что прежде произошла "революция кандидатов", -"контрреволюцией академиков"), которые в силу своих былых связей с новым премьер-министром, выходцем именно из этой категории ученых, понемногу начинают восстанавливать влияние на власть, но пока еще отчуждены от ее главных политических и финансовых институтов.

Утвердившийся в современной России механизм взаимодействия науки и власти сказывается на них обеих, влияя и на продуманность действий власти, и на траекторию развития науки. Политическая элита использует ту науку, которая полезна для зондирования общественного мнения, создания политических имиджей и подготовки избирательных кампаний; бизнес-элита - науку, которая помогает подбирать персонал, проводить маркетинговые исследования и обрабатывать покупателей. Подобный характер социального заказа науке приводит к реструктуризации всего нашего научного организма и к изменению его пропорций. Наблюдается явление, в возможность которого еще лет 20 назад, когда лишь естественные, технические и медицинские науки считались "настоящей" наукой, а общественные - ее не слишком полезным придатком, трудно было поверить: расцвет таких дисциплин, как политология, социология и психология на фоне остановленных реакторов и опустевших институтов естественнонаучного профиля************.

Одним из наиболее верных индикаторов интереса общества, и прежде всего его элиты, к различным типам науки является время (или место), уделяемое им средствами массовой информации. И в этом плане отличия современной России от других стран более чем симптоматичны. Так, приблизительно три четверти выступлений по проблемам науки в СМИ США и Англии посвящены медицине, биоэтике и биологии человека. Далее по степени частоты идут науки о поведении, космонавтика и инженерия, экология и лишь затем - политические науки. "Такое распределение интересов более естественно для нормальных людей, озабоченных не экономическим выживанием, а качеством жизни и оздоровлением окружающей среды" (31, с.96), - отмечает В.Филатов. Действительно: обычный американец не задается ежедневно вопросом, правильным ли социально-экономическим курсом движется его страна и не пора ли совершать революцию; политика интересует его лишь во время президентских выборов - раз в четыре года, а экономика и того реже - в период крупнейших экономических кризисов, случающихся несколько раз за столетие. У нас же и без специальных подсчетов ясно, что "сейчас на общественной трибуне тон задают экономисты и политологи"************* (31, с.95), не сходящие с экранов телевизоров и бесспорно доминирующие в других СМИ. Символично, что двум недавно состоявшимся научным открытиям, которые могут определить жизнь человечества в следующем столетии - способу обеспечить бессмертие клетки и принципиально новому типу космического корабля, - наше телевидение уделило куда меньше внимания, чем какому-нибудь скандальному высказыванию одного из обитателей политического Олимпа.

Подобные тенденции органически вписываются в традицию предельной политизации науки, характерную для нашей страны. "Ученые никогда не пользовались у нас особенным уважением и популярностью, и, если они были политическими индифференталистами, то сама наука их считалась не настоящей", - писал Н.Бердяев, назвавший подобную тенденцию "славянской крайностью" (2, с.33). А небезызвестный "принцип партийности" советской науки был ее естественным продолжением, равно как и политизация науки в современной России.

Одно из главных проявлений политизации науки - интенсивная миграция в политологию научных кадров из таких невостребованных на нашем рынке дисциплин, как история, филология, востоковедение и т.п., а также вышеописанное спешное превращение в политологов или социологов бывших инженеров, а то и просто "людей с улицы", вообще не имеющих какого-либо образования**************. Факультеты, готовящие специалистов соответствующего профиля, имеются почти в каждом вузе, особенно в новоиспеченном, где, что тоже симптоматично, факультеты, дающие естественнонаучное или инженерное образование, как правило, отсутствуют. В результате, как уже отмечалось, за последнее десятилетие в нашей стране возникло более 100 новых социологических центров, а количество политологов, которых недавно у нас не было вовсе, перевалило за 50 тысяч***************. Таким образом, происходит постоянное расширение той кадровой базы, где представители новой элиты рекрутируют себе "обслуживающих" ученых.

"Обслуживающий" характер науки приводит к постепенному изменению исторически сложившихся особенностей самой российской интеллигенции, которые казались незыблемыми. Ей всегда был свойствен культ служения российскому обществу, выражавшийся в обостренной реакции на его нужды, непосредственном проецировании его общих потребностей на уровень индивидуальной мотивации ученых, а также в описанном авторами "Вех" "народопоклонстве". Видимо, не случайно советские интеллигенты определяли свое социальное происхождение как "служащие", что объясняется не только бюрократическим лексиконом того времени - в нем прослеживается аналогия с выражением "служилый люд" и можно уловить отголоски культа служения обществу, не порожденного, а лишь доведенного до крайности советской идеологией.

"Обслуживающие" ученые трансформировали культ бескорыстного служения обществу, характерный для российской интеллигенции, в "парадигму" обслуживания элиты, способной за это заплатить. Представляемая ими наука вместо традиционных своих функций в обществе - объяснительной, просветительской и т.п. (32), выполняет иные задачи. Во-первых, она легитимизирует "буйство молодого антикапитала"**************** в целях оправдания (и упрочения) главенствующего положения новой элиты*****************, организованной по принципу описанного выше треугольника "политика - бизнес - криминальный мир". Во-вторых, она занимается реализацией интересов конкретных личностей и финансово-политических групп в их противостоянии с другими фигурами, группами и обществом в целом. Кредо подобного "служения" - высказывание Г.Попова, перефразировавшего известный американский тезис о "Дженерал моторс": "Что хорошо для Борового (фамилия может быть другой - Мавроди, Березовский и т.д.), хорошо для общества" (27). Техническими средствами для этого являются ставшие символом прикладной политической науки опросы общественного мнения, маркетинговые исследования, имиджмейкерство, различные приемы "обработки" избирателей и др. Естественно, обслуживание "молодого антикапитала" в целом и его конкретных представителей, интересы которых обычно противоположны интересам основной части общества, модифицирует само значение понятия "интеллигенция", к которой в России всегда относили не просто людей умственного труда, а носителей определенных моральных качеств, в т.ч. традиции служения обществу.

Подобное перерождение, впрочем, переживает не вся российская интеллигенция, значительная часть которой находится вне системы обслуживания бизнесменов и политиков, сохраняя, нередко поневоле, верность традиционным для нее занятиям и ценностям. Эту категорию интеллектуалов можно назвать "отлученными", ибо они сейчас отторгнуты от влияния на власть, основных источников финансирования, тех благ, которыми когда-то обладали, и т.д. Положение "отлученной" интеллигенции незавидно: в экономическом плане она оказалась "на голодном пайке в прямом и переносном смысле слова" (22, с.502), а в политическом - находится в "полуподполье", поскольку все подступы к властям предержащим перекрыты "реформаторами", к политической и экономической элите - "обслуживающими", а СМИ раскуплены финансовыми кланами. В результате возможности прямого влияния на власть и на массовое сознание у нее практически отсутствуют. "Отлученные", таким образом, отстранены от активного участия в политической жизни, которое характерно для "идеологов", "реформаторов" и "обслуживающих", а их пассивное участие в этой жизни - в качестве избирателей - мало влияет на нее, ибо они образуют немногочисленную и плохо организованную часть электората.

И все же недооценивать данную группу интеллектуалов было бы опрометчиво. История свидетельствует, что любые кардинальные социально-политические преобразования начинаются с их идейной подготовки, включающий четыре стадии:
1) появление новых идей;
2) их оформление в целостные идеологии;
3) внедрение этих идеологий в массовое сознание;
4) "прорастание" идей в массовом сознании и превращение их в самоочевидные, что вынуждает политиков и народные массы совершать соответствующие действия.

В период идейной подготовки социально-политических изменений интеллигенция, даже "отлученная", играет ключевую роль, генерируя новые идеи и вводя их в массовое сознание, что ей удается даже тогда, когда СМИ монополизированы одной партией или раскуплены несколькими кланами. Как пишет В.Филатов, наука "конструирует интеллектуальное "поле" в виде идей и концепций. Со временем они внедряются в политическое сознание", и поэтому "ученые выходят на более долгосрочные процессы, затрагивающие судьбы миллионов" (31, с.92). То есть они оказывают внешне малозаметное, но значительное латентное влияние на массовое сознание, обладая не меньшим потенциалом воздействия на политические процессы, чем другие профессиональные группы. Использованию этого потенциала препятствует старая и, возможно, главная болезнь российской интеллигенции - полное отсутствие "профсоюзного сознания", весьма развитого у других социальных групп, неумение объединяться ради отстаивания своих интересов. Эта болезнь имеет две составляющие: неумение объединяться вообще и неумение объединяться ради отстаивания своих интересов. В результате на протяжении своей истории российская интеллигенция служит кому-то другому и всегда несет наибольшие потери от тех преобразований, которые сама же инициирует. Тем не менее можно предположить, что сочетание униженного положения основной части российской интеллигенции, превратившейся в одну из самых невостребованных и скудно оплачиваемых групп нашего общества (беспрецедентный случай и в отечественной, и в мировой истории), с мессианским самосознанием подвигнет ее на разработку и внедрение в массовое сознание новых идеологий, весьма отличающихся от провозглашаемых "обслуживающими" и "реформаторами". Если подобное произойдет - а в данном смысле есть уже некоторые признаки, - то неизбежное противостояние различных категорий интеллигенции, прежде всего "обслуживающих" и "отлученных", окажет не меньшее влияние на будущее России, чем вялая борьба так наз. демократов и их противников.

1. Алахвердян А., Дежина И., Юревич А. Зарубежные спонсоры российской науки: вампиры или Санта Клаусы? - "МЭиМО", 1996, № 5.
2. Бердяев Н.А. Философская истина и интеллигентская правда. - Вехи. Интеллигенция в России. М., 1991.
3. Булгаков С.Н.. Героизм и подвижничество. - Вехи. Интеллигенция в России. М., 1991, с.56.
4. Бунин И. Новые российские предприниматели и мифы посткоммунистического сознания. - Либерализм в России, М., 1993.
5. "Независимая газета", 3.II.1998.
6. "Новые известия", 26.III.1998.
7. Гершензон М.О. Творческое самосознание. - Вехи. Интеллигенция в России. М., 1991.
8. Гредескул Н.А. Перелом русской интеллигенции и его действительный смысл. - Вехи. Интеллигенция в России. М., 1991, с. 244.
9. Дилигенский Г.Г. Социально-политическая психология. М., 1994.
10. Дневник Общего собрания РАН. - "Вестник РАН", 1997, т. 67, № 3.
11. "Известия", 26.V.1998.
12. Интеллектуальная миграция в России. СПб., 1993.
13. "Куранты", 26.I.1996.
14. Макарычев А.С. Ученые и политическая власть. - "Полис", 1997, № 3.
15. Макарычев А.С. Система внешнеполитического планирования и анализа: опыт США 70-90-х годов. - "МЭиМО", 1994, № 12.
16. Мильштейн И. Судьба математика. - "Новое время", 1998, № 41.
17. Милюков П.Н. Интеллигенция и историческая традиция. - Вехи. Интеллигенция в России. М., 1991.
18. "Московский комсомолец", 11.II.1998.
19. "Московские новости", 22-29.XI.1998.
20. "Московская правда", 29.V.1998.
21. Овсянико-Куликовский Д.Н. Психология русской интеллигенции. - Вехи. Интеллигенция в России. М., 1991.
22. Осипов Г.В. Что происходит с социологией? - "Вестник РАН", 1997, т. 67, № 6.
23. Рейснер М.А. Интеллигенция как предмет для изучения в плане научной работы. - "Печать революции", 1922, № 1, с. 93.
24. "Российская газета", 27.I.1996.
25. Салицкий А.И. О теоретической недостаточности современного социального знания. - "Вестник РАН", 1997, т. 67, № 3.
26. "Сегодня", 27.VII.1995.
27. Степин В.С. Эпоха перемен и сценарии будущего. М., 1996.
28. Урнов М. Либерализм и идеология российских элит. - Либерализм в России. М., 1993, с. 82-100.
29. Ушакин С.А. Функциональная интеллигентность. - "Полис", 1998, № 1.
30. Федотов Г.П. Трагедия интеллигенции. - О России и русской философской культуре. М., 1990, с.418.
31. Филатов В. Ученые "на виду": новое явление в российском обществе. - "Общественные науки и современность", 1993, № 4.
32. Юревич А.В., Цапенко И.П. Функциональный кризис науки. - "Вопросы философии", 1998, № 1.
33. Bauman Z. Legislators and interpreters. N.Y., 1987, p.93.
34. DeMay M. The cognitive paradigm. Chicago, 1992.
35. Jenkins-Smith H.C. Democratic politics and policy analysis. California, 1990.
36. Kubie L. Some unsolved problems of scientific career. - Identity and anxiety, 1960, p.265.
37. Mirskaya E.Z. Russian academic science today: It"s societal standing and the situation within the scientific community. - Social studies of science, 1995.
38. Merton R. Social theory and social structure. N.Y., 1968, р.264.
39. Moley R. After seven years. N.Y., 1972.
40. "Psychological review", 1985, vol. 92, p.532-547.
41. Ravetz J. Scientific knowledge and its social problems. Oxford, 1971.
42. The nature of creativity: Contemporary psychological perspectives. Cambridge, 1988.

* Оставим на совести завистников мнение, что, активно занимаясь политикой, книгу написать нельзя - попросту не хватит времени, а если и можно, то только так, как писал свои произведения другой известный политик-"литератор" - Л.Брежнев. Подробнее о литературных трудах наших политиков см., напр.: 20.

** Несмотря на интернациональный характер этой триады разным обществам явно свойственны различные пропорции составляющих ее типов. Так, давно подмечено, что "люди дела" у нас встречаются реже, чем в западных странах, зато "идеологи" имеются в избытке. Д.Овсянико-Куликовский, например, писал: "Тип интеллигента-идеолога был известен повсюду; это общечеловеческий тип, в известные эпохи весьма распространенный. Но в настоящее время в передовых странах Европы он сравнительно редок и большой роли не играет. Другое дело - у нас ...Русская интеллигенция с XVIII века переживает идеологический фазис, и "большинство интеллигенции принадлежало (в России - А.Ю.) к идеологическому типу" (21, с.387). Эта разновидность интеллигента - в определенном смысле промежуточна между двумя другими: "Идеолог слишком философ, чтобы быть практическим деятелем, и слишком моралист, публицист и деятель жизни, чтобы быть философом" (21, с.390).

*** Это, конечно, не означает, что западные политики всегда довольны своими вспомогательными "умами", которых они нередко используют еще в одном качестве - "козлов отпущения" при своих неудачах. "Почему мы платим им так много, если они добились так мало?" - весьма характерная оценка советников, высказанная Б.Клинтоном после неудачных для его партии выборов в конгресс (цит. по: 29). А еще раньше и еще решительнее высказался о своих советниках Наполеон: "Эту банду тупиц, ...этих паразитов, облепивших мою шею, ...лучше всего было бы утопить в болоте" (там же).

**** Например, одно из исследований продемонстрировало, что самый низкий потенциал политического влияния имеют те лидеры, чей интеллектуальный уровень в 3 - 4 раза выше среднего, а наиболее высокий - те, чей интеллектуальный уровень превышает средний лишь на 25 - 30% (40).

***** Это понятие, введенное Дж. МакКлеландом, обозначает стремление человека прославиться, добиться успеха, сделать в своей жизни что-то значительное и т.д. А разработанная им концепция иногда характеризуется как "психологическая версия социологических тезисов Макса Вебера" (34).

****** Как пишет М.Урнов, подчеркивающий данное обстоятельство, "в нынешней России, как мне кажется, жизнеспособность той или иной идеологии зависит, по преимуществу, от ...того, насколько данная идеология "богата" и "умна" (28, с.82), имея в виду ее обеспеченность материальными и интеллектуальными ресурсами.

******* Характерный пример из российской истории - В.Белинский. Вот характеристика, которую дал ему Овсянико-Куликовский: "Этот необыкновенный человек, столь одаренный всем, что нужно для деятельности идеолога, имел все задатки для иного - высшего творчества. Живи он в иную эпоху, когда бы уже не было столь настоятельной потребности в идеологиях, он мог бы специализироваться в той или иной области творчества, напр., философского или научного, (всего скорее - по истории литературы), или, наконец, в области художественной критики и по вопросам эстетики ...Вместо того из него вышел типичный русский идеолог, который выбирает из сокровищницы человеческой мысли те ценности, которые нужны ему самому "для души" и которые кажутся ему важными или подходящими для насаждения в отсталой стране гуманных понятий, для умственного и морального развития общества" (21, с.393).

******** Ярким примером может служить опять-таки Чубайс, впоследствии преуспевший в приобретении репутации демократа, который в 1990 г. опубликовал программу рыночных преобразований, содержащую такие пункты: "Не исключено, что придется задержать принятие законов о печати и политических партиях"; "в самое ближайшее время идеологам реформы из состава политического руководства страны необходимо поставить под свой контроль все центральные средства массовой информации" (цит. по: 5) и др. А весьма условный характер современной российской демократии - "демократии для избранных", равно как и результаты многих революций, противоположные тем, что замышлялись их инициаторами, свидетельствуют, что само по себе содержание политических лозунгов не так уж важно, важнее, какие именно социальные группы приходят к власти под их прикрытием.

********* Здесь заключен определенный парадокс, ведь осуществление рыночных преобразований от имени демократии предполагало бы их предварительное обсуждение, выявление отношения к ним общественного мнения и т.д. Отсутствие всего этого, очередное воплощение в жизнь формулы "для народа, но без народа" не только указывают на сугубо прагматическое отношение "реформаторов" к рыночным лозунгам, но и демонстрирует неадекватность отождествления рынка и демократии, характерного для нашего массового сознания. Возможны как рыночная экономика без демократии (Чили, Китай), так и демократия без рынка (Древний Рим, Афины).

********** Близость этого типа ученых тем, кого Дженкинс-Смит называет "адвокатами клиента" (35), достаточна очевидна. Макарычев, например, пишет о них так: "Не только на Западе, но и в России настороженность вызывает переориентация значительной части научного мира на оказание аналитических услуг политикам на коммерческой основе. Людей, предоставляющих такие услуги, можно было бы назвать, заимствуя американскую терминологию, "адвокатами клиента" (14, с.96).

*********** Отметим, что хотя сами ученые - и отечественные, и зарубежные - прекрасно знают, что у нас существуют лишь четыре настоящие, т.е. признанные официально, академии - РАН, РАО, ВАСХНИЛ и АМН, к которым, возможно, следовало бы добавить Академию естественных наук, доморощенные академии постоянно расширяют сферу своего влияния, смело присваивая себе все новые функции. Так, например, новоявленные академия медико-технических наук, академия энергоинформационных наук, две инженерные академии и академия космонавтики взяли да и создали ...собственную аттестационную комиссию, присваивающую ученые степени и звания. А на жалобу генпрокурору председатель ВАК ответил отпиской - мол, если такой пустяк считать криминалом, то чем же тогда считать все остальное, происходящее в современной России (6).

************ О более общих причинах этого явления см.: 32.

************* Личности, выступающие в наших СМИ в качестве политологов, мало напоминают специалистов, которые называются этим словом в других странах, где политология зачастую трактуется как наука, занимающаяся выявлением закономерностей политического поведения. Отечественные же политологи, в основном озабоченные интерпретацией поступков конкретных лиц и муссированием всевозможных слухов: кто что сказал, кто чем болен, кто сколько пьет и т.п., больше напоминают не представителей науки, а "политических сплетников".

************** В этом плане характерно объявление, помещенное в одной из наших газет: "Требуется социолог до 30 лет. Социологическое образование не обязательно", равно как и признание одного общественного активиста, что на предприятии, где он работал, его "выбрали социологом".

*************** Немалое влияние на лавинообразное возрастание численности политологов оказал и курс зарубежных научных фондов, которые во время своей работы в России среди всех прочих научных дисциплин явное предпочтение отдавали политологии (1). В нашей стране эта дисциплина не имела