"Доживем до понедельника", 1 августа

Холодное лето 2003 года. Кажется, сама природа не желает смириться с невосполнимой утратой. Как будто знала, что придется отдать еще одного великого сына так скоро, так безвозвратно. В день похорон Эрика Кайдаровича НУРШИНА лил дождь. Скорбили все.

Сегодня Эрика Кайдаровича больше нет с нами. Одни лишь воспоминания... и фото- и видеокадры да голос на кассете.

Кайдар Канапьянович НУРШИН – отец достойного сына.

15 января 1953 г. в городе русской славы Севастополе в роддоме на Набережной Корнилова примерно в 30-35 метрах от моря родился мой сын Эрик. Первый звук, услышанный моим сыном, был шум прибоя Черного моря. На второй день я забрался по водосточной трубе роддома на второй этаж, чтобы на него посмотреть.

Когда он был грудным ребенком, как-то мать вышла ненадолго по делам на улицу, а дверь с английским замком захлопнулась. Мы жили в коммунальной квартире, в комнате в 7,5 метров. А я работал, учился и преподавал. Прихожу в 11 часов вечера, а жена сидит на улице и плачет: "Эрик кричит, а дверь захлопнулась…" Замок ломать нельзя, есть еще три соседа. Пришлось с балкона третьего этажа спускаться на второй по бельевой веревке. Когда я взял его на руки, Эрик был мокрым. Я быстро его помыл, жена одела, запеленала. Эрик протянул ко мне ручонки, обнял и засопел.

С квартирой нам везло. Я пришел к директору и говорю: "У меня сын родился, а живем мы в комнате в 7,5 метров". На работе все сделали: подарили корыто, люльку, коляску-качели для Эрика. Несколько дней спустя директор через секретаря вызывает меня и вручает ключ от комнаты в трехкомнатной квартире уже в 17,5 метров, а уже ночью мы переехали.

Я учил его всему, хотел, чтобы он вырос смелым, крепким, здоровым. Когда ему было 5 лет, я ставил его на своих ладонях ножками, и мы делали гимнастику. Я ему говорю:

- Сыночек, будешь расти, я все равно буду тебя поднимать.

- Папаня, не уронишь?

- Нет, тебя я не уроню.

- Папа, от людей неудобно.

- Что неудобно. Ты – мой сын.

- Давай не будем, пап. Тебе же тяжело.

- Нет, мне не тяжело…

В детский сад Эрик не ходил, рос боевым и организованным мальчиком. На набережной среди густых зарослей дети играли в войну, в партизанов. И когда надо было, я всегда его находил там. Он говорил:

- Папа, можно я поиграю еще?

- Можно. Через полчаса приходи домой.

Ровно через полчаса он прибегал:

- Папа, я пришел.

- Молодец, покушай, отдохни, а потом можешь идти гулять.

Я своего сына не баловал, он рос как все дети.

Учился в школе без замечаний, преподаватели его хвалили. После окончания школы надо было решать, где он будет дальше учиться. В Москву отдавать его было жалко, там он был бы один без присмотра. А в Севастополе института не было. Вскоре его открыли. После окончания десятилетки Эрик поступил в Севастопольский Институт ядерной физики на факультет радиоэлектроприборов. Я ему говорю:

- Сынок, пиши конспекты.

- Папань, ты конспекты не писал.

- Я оглавления писал, потом на перемене повторял, и все в голове оставалось.

- Я делаю как ты.

Они с Надей учились вместе, потом поженились. Свадьбу отгуляли во дворе дома. Со всех колхозов, совхозов везли продукты.

После окончания института они поработали, а в отпуск отправились в Алма-Ату. А когда вернулись, оба подозрительно молчат, ничего мне не говорят. Звонит с Алма-Аты мой двоюродный брат Рашид и говорит:

- Ты отщепенец, не пишешь, ушел от нас. Твой сын приходил к тебе?

- Нет.

- Он хочет с семьей переехать в Алма-Ату.

- А почему он мне ничего говорит?

- А он тебя боится. Ты его не отпустишь.

- Ну, если он об этом думает, тогда я даю согласие.

Позвал его к себе. А он спрашивает:

- Пап, ты разрешаешь?

- Все разрешаю.

О том, как он жил и чем занимался в Алма-Ате, я знаю все. Надя писала своей сестре Вере, а та пересылала нам. Я Эрика ругал, мол, зачем ты в Афганистан поехал, нервы себе портить? Говорю, ты делаешь такие вещи, как канатоходец. Ходишь по краю. Это не дело.

Сестра САУЛЕ.

Он известный человек в Казахстане и многими не понят. И это тоже понятно, почему. У нас, у казахов, свой менталитет, совершенно другой. Мы постоянно чего-то опасаемся, чего-то лучше не доскажем, т.е. мы соблюдаем правила игры. А Эрику всегда было все равно, всю жизнь. Отчаянный во всем, начиная с того, что первым прыгал с парашютом, лазал по скалам, первым летал на дельтаплане.

Сын "крутика" (дядя Кайдар был в Севастополе крупным руководителем судостроительного завода, а их всего было два в Союзе). Прилетаем в Севастополь, нас встречают две машины у трапа самолета, город полностью наш, нам дают корабль, катаемся по южному берегу Крыма, все эти шикарные санатории. Ну, соответственно, какой Эрик воспитывался. Куролесил напропалую, он просто был счастливым человеком. Он мог на мотоцикле ездить по Институту ядерной физики, все знали, что он сын Нуршина. То есть, он был раскован на нет. У казахов так детей не воспитывают все-таки. Вот отсюда вся его свобода.

Эрик сам по себе очень свободного нрава. Я с детства помню, что он был страшно хулиганистый. Вот мы идем, а навстречу нам строем шагают моряки. Мы останавливаемся, а Эрик начинает их дразнить. Он вообще был такой, никого и ничего не боялся и вообще не придерживался всех этих установленных правил. И вот когда Эрик повзрослел, он отлично учился в Институте ядерной физики, очень был способный, эрудированный, легко все ему давалось, счастливчиком был, они встречаются с Надей. Удивительно, но Надя оказалась карагандинской девушкой. Она абсолютно, полностью - казашка, родилась, выросла там. Увидев ее, все были поражены. Вот одну такую, как Надя, - и казашки не надо. Она полностью переняла все казахские обычаи и т.д.

Когда они возвращались в Алма-Ату, это тоже было дико, потому что он рос в Севастополе, он полностью русский парень или еврейчик, ну, кто угодно, только не казах. Хотя мы все в Союзе жили и считали себя одинаково советскими людьми. Вначале Эрику здесь тяжеловато было понять суть наших отношений. Я всегда Эрику говорила: "Эрик, Восток - дело тонкое. Ты со своим открытым мнением не лезь, пожалуйста, мало не покажется. И не то, что мнением, и действием, и поведением, и т.д. не лезь". А потом Эрику повезло с Надей. У них была хорошая семья. Надя его очень любила, Эрик тоже, но по-своему. Вот он был с детства избалованный, папа, мама, все у него есть. А Надя его понимала. Он меня где-то побаивался, а ему всегда говорила: "Эрик, знай меру". Старалась уберечь его ото всего этого. А Надя во всем его поддерживала: "Сауле, не надо, он прав". Она с ним как с маленьким ребенком носилась. Эрик так привык, что она рядом с ним, что всегда чувствовал себя свободным.

Он и однолюб. Они настолько вросли друг в друга, что Эрик даже себя не представлял без нее. Он считал, что жизнь – это Надя, это все. Он вытворял все, что хотел, делал, что хотел, а там Надя, само собой разумеется, есть, которая пожалеет, скажет: "Ладно, Эрик, все нормально".

Ему наш образ жизни, хотя мы считали себя цивильными и прочее, казался страшно диким: все эти наши ограничения, вежливость, друг другу все улыбаются. Эрик очень многого не понимал из нашей жизни. Наша семья большая, очень дружная, все солидные специалисты, старались быть вместе. Но пока он был под контролем, все было нормально. А когда Нади не стало, у него все разрушилось. Потом я уехала в Атырау. Он тогда уже был настолько популярный, что я думала, может быть, я чего-то не понимаю. Он вообще абсолютно ничего не боялся в жизни, море везде по колено.

На похоронах я убедилась, что Эрик помогал конкретно бедным людям. Именно простым людям. Самое главное, что об этом мало материалов. Люди приходят, многие из них практически беспомощные, бедные, Эрик идет, помогает и сам при этом ничего не имеет. Одна женщина сказала, что он еще зарплату отдавал, продукты, лекарства покупал и т.д. А он со многими так поступал. Многим из нас в нашем обществе это непонятно.

Самое главное, как он жизнь свою построил. Где бы он ни был, что бы ни делал, ему было все интересно. Верил в то, что он делает. Приехал с Афганистана, он нам взахлеб рассказывал, как он там был, про эти огни, взрывы, как пробирался, чтобы написать какую-то статью. Я ему говорю: "Ну, Эрик, надо было тебе это, ради какой-то статьи. Вот привезли бы тебя нам в гробу и что?". У нас, у родственников, свои соображения, мы беспокоились за него.

Про Эрика я думала, какой он казах? Но самое интересное, он, как приехал, изучил историю нашего рода, нашей семьи и лучше нас знал всю подноготную семьи. Он знал, где кто лежит, съездил на родину, его встречали там как внука Нурши и Баден. Бабушка – это была такая знаменитая, красивая женщина, аристократка по своей натуре, и семья такая. Все образованные, красивые люди. Во время революции предки закопали в каком-то доме огромный казахский сундук, полный золотых и серебрянных изделий: самовары, блюда, посуда, украшения, монеты. Эрик все говорил мне, мол, давай съездим в Тургай, найдем эти фамильные сокровища. Он всего-то прожил здесь два или три года после Севастополя и вдруг вырывается, поехал по родным краям. Его там все на руках носили, чапаны надарили. Потом Эрик приехал, все рассказал. Все абсолютно исследовал, изучил. Мы тогда над Эриком как всегда смеялись, мол, некрасиво, неприлично, вообще, надо ли это. А вот он всю родословную досконально изучил. Он знал историю казахского народа лучше любого казаха. Где какой жуз, род располагался, как они кочевали, куда перебрались, где какие были войны и т.д. Эрудиция мощнейшая. Я думаю, его наплевательское отношение ко всему в жизни шло от того, что он многое знал. Он влез в эту журналистику, а это уже не игра, это жизнь, реальность. А реальность – это то, что мы похоронили одного брата, тоже на почве его активности, не мог смириться со многими вещами, рвал себя на части. Реальность – то, что Надю похоронили, она такой молодой женщиной умерла. На похоронах Эрика приходили простые люди, инвалиды, люди разных национальностей. Только Эрик мог помочь простым, бедным людям просто так.

У нас с ним была внутренняя связь. Я еще не успела договорить, а он уже понимал, что я хотела сказать. Он мог плюнуть на какого-нибудь чиновника, показать фигу в камеру, это значит, что в данный момент у него такое настроение. Мы как-то говорили с ним. Эрик мне сказал: "Вот ты вся такая умная, но, однако, тебя в Казахстане не знают, а меня все знают". Но я приземляла его, как могла.

Об Эрике говорить: это интереснейшая биография, интереснейшая семья, все абсолютно неординарные, яркие личности. Эрик был мощнейший фантазер, талант, придумывал, хохмил.

У нас его многие не понимали, не поймут и не поняли бы. Мы как родственники хотели, чтобы он долго жил, до старости, ходил спокойно, как самые нормальные обыватели, которые сидят дома и философствуют на кухне, не публично. Вот он приходил к нам и рассказывал, вот, я был там-то и там, люди ужасно живут, нищенствуют, это кошмар, я не знаю, что делать. Все так на него смотрят: "Эрик, ты-то что переживаешь? Значит он алкаш, значит то-то и то-то". - "Да некуда ему устроиться, нет у него родственников, вообще он простой парень, никого у него нет". Он начинал орать, ругаться. У него такая душа, начинает переживать. Он страшно обижался на нас, что мы его не понимали. В последнее время он говорил отцу: "Папа, я так никем и не понят". Вот эта фраза дядю Кайдара страшно мучает.

Он никогда ни под кого не подстраивался. Его бесстрашие нам представлялось бесшабашностью, а на самом деле он ничего не боялся. Не боялся сказать свое мнение, не боялся посмеяться человеку в глаза, не боялся что-то сделать. От нас всех он скрывал, что выиграл какое-то дело, помог какому-то бедному человеку. Он, наверное, думал, что мы его не поймем. Мы чисто с обывательской точки зрения смотрели на всю его жизнь. Многим людям в нашем государстве будет непонятно, потому что сейчас стоит вопрос о выживании, чтобы лишний раз где-то там урвать и прочее. Я не помню, чтобы он мечтал о машине или стремился к роскоши, это в нашем понятии благополучие. Совершенно другое мышление. Он – потомок интересной семьи. Все по своей натуре лидеры, у нас нет спокойных. Эрик уже родился таким. Но помимо этого, Эрик получил воспитание в Крыму, то есть перетащил сюда иной менталитет. И вдруг объявляет, что он казах, и ведет себя совершенно не так. А мы его подстраивали под наш образ жизни, ради его благополучия.

Пока Эрик учился в Киевском университете, выучил в совершенстве украинский язык. Балдел только так. Девушка проходит, он говорит: "Якая гарна дивчина!" и еще что-то там. Или неожиданно обращается к прохожему: "Слушай, ты знаешь город Севастополь?" Или мне говорит: "Сауле, хочешь я вот этого парня задиру?"- "Эрик, ради Бога, какой ты хулиган. Мы все такие правильные люди..."

Он своей дочери Сюзанне писал сказки и параллельно присылал их нам. А сказки такие смешные, добрые с подписью "Моей дочери Сюзанне". А детей он любил страшно. Эрик своих детей баловал, все, что им надо, он свободно устраивал, никогда не ругал. Он очень хороший отец был, помимо этого успевал работать и учиться.

В бытность Советского Союза в Севастополе дядя Кайдар практически был единственным казахом. Мы тогда приезжали в гости, мы так гордились тем, что наш дядя живет в Севастополе. В те времена Севастополь был закрытым городом, здесь так не жили, как там. Там было навалом всего: фрукты, овощи и т.д., море. Счастливая семья. Эрик писал забавные, шаловливые истории. Помню, когда он к нам приезжал, мы все, братья и сестры, собирались у костра, он всегда хохмил, вечно какие-то шутки и прибаутки, всегда задорно и весело. Казалось, что нет проблем у человека, все легко и просто, он рос так. А потом он окунулся в журналистику. Уже в сознательном возрасте, имея семью, детей, он приезжает сюда. Тут он изучает казахов как нацию, ему было это интересно. Раньше я бы не сказала, что он казах. Мы все советские люди. А Эрик говорит, мол, ребята, вы что. У нас такой род, такие интересные люди, и все такие непростые личности, все яркие. Мы как-нибудь собираемся, и он начинает нам рассказывать про нашу родословную. Он оказался выше всякого нашего казаха. Он должен все это знать.

В детстве, когда мы приезжали, Эрик так радовался. Он сразу зажигался, рвался показать нам море, моряков, Дом офицеров. Потом выезжали в горы между Симферополем и Севастополем. Там он нам наврал, что умеет летать на дельтаплане, залез на огромную высоту, мы за ним, стал показывать, что надо делать, и полетел. Когда он спустился на землю, очухался, виду не показал. А спустя некоторое время, когда и мы уже учились, сказал: "Ребята, ей-богу, в первый раз летал на дельтаплане". Он это сделал ради того, чтобы показать свое гостеприимство, как это здорово.

А с братом Сериком у них была такая любовь. Когда Эрик приехал с Афганистана, его сразу с заражением крови в тяжелом состоянии, умирающим поместили в реанимацию. Сообщили родным о том, что нужна кровь. Серик рванул к нему, правда, его оттуда выгнали. Мол, тебе самому надо переливать кровь.

Эрик отличался, был очень индивидуален и талантлив. Он очень умный. Вроде хохмит, дурачится, а на самом деле он всегда знает, что делает. Это потом выяснялось. А вначале думаешь, ну что он делает, куда его несет. А потом оказывалось, что все он делал по уму, четко все знал. А я при этом поражалась, что он мне ничего не рассказывал.

Все родственники относились к нему не как к профессионалу, а старались его оградить, чтобы он поберег свое здоровье. Он жил без оглядки. Я поражалась, ему 50 лет, а он так интересно живет. У него не было разочарований, мыслей о том, что надо остановиться, жить спокойней. На одной ноте, как вот начал жить везде, повсюду. Он верил в то, что изменит мир. Он создал себе интересную жизнь.

Сестра БАХЫТ.

В первый раз я познакомилась с Эриком в 1967 году, мне было 7 лет. Мы приехали в Севастополь с Караганды, тогда они жили в центре города, на Одесской, 4. Это маленький чистый город, утопающий в зелени и винограде, персиках. В аэропорту нас встретили дядя Кайдар, тетя Лена и Эрик. Тогда Эрик был высокий, тонкий, в шортах, на голове сомбрерро, в руках два пугача. Сын его, маленький Эрик, очень похож на отца в юности. Дядя Кайдар рассказал, что этот шалопай с утра уже успел где-то что-то разбить и его уже поругали, Эрик был ужасно злой.

Первым делом Эрик показал комнату, в которой они жили с сестрой Галей, вытащил из-под кровати большой чемодан, набитый фантиками. Я была в восторге, потому что в ту пору мы очень любили собирать всякие марки, фантики. А фантики были разные. Дядя Кайдар тогда работал на судостроительном заводе, и, очевидно, моряки привозили из дальнего плавания конфеты. Я целый день сидела и рассматривала их. Комната полностью была обвешана всякими антикварными вещами, пистолетами, стрелами, луками и пр. Потом он показал альбом с марками, станок, на котором они мастерили. После этого он повел нас в кино на фильм "Фантомас", причем этот фильм в Союзе еще не был в прокате, а там шел. Он купил нам мороженое, которого мы так объелись, что уже вечером у меня заболело горло. Родители его за это тоже ругали, но, как я поняла, он уже привык к этим вещам.

В следующий раз наша встреча произошла в Караганде, куда Эрик приехал будучи женатым, вместе с Надей и Сюзанной. Он уже был такой поправившийся и внешностью напоминавший Джона Леннона, кстати, Джон Леннон и группа "Битлз" были его кумирами. По-моему до сих пор хранится пластинка, ему очень часто возили пластинки из-за границы. Концерт назывался, кажется, "Револьвер". Он отращивал усы как у Джона Леннона и подражал ему. Он очень гордился этой пластинкой.

Мне рассказывали про Эрика такую историю. Он поспорил с сокурсниками, что заедет в деканат факультета на велосипеде, на ящик шампанского. Тогда ему было лет 19-20. И он это сделал, его чуть не исключили из института. А весь факультет отговаривал Надю выходить за него замуж, мол, зачем ты собираешься за такого шалопая.

Когда мы у него спросили, почему он так поправился, он рассказал, что в какой-то драке, а он был комсоргом, ножом ему пырнули в живот, он долго пролежал в больнице и потому поправился. Мы смотрели на него как на героя, потому что он приехал весь такой западный, в черных брюках, в черной рубашке. У него была одна из первых советских кинокамер, которую он и привез. На нее Эрик все снимал: Караганду, нас, потом он сам делал фильм. Эрик всегда был такой сообразительный, выдумщик. Дома у себя он устраивал кинозал. У него был какой-то аппарат, допотопная кинокамера, и получались фильмы, которые он нам показывал, как в старом кино.

Он писал стихи в севастопольской газете и как-то присылал нам экземпляр.

В Алма-Ате в 83-84 годах без прописки, без поддержки было нечего делать. Первое место работы здесь был Институт информации в КазНИИТе. Детей устроили в школу №15. А Надю устроили в Институт рыбного хозяйства. Тогда чувствовалось, что он хочет начать жизнь с чистого листа, уже более спокойный, разумный.

Меня поражал один факт. Тогда была очень популярна телевизионная игра "Что? Где? Когда?". И когда мы садились перед телевизором у Нуршиных дома, практически на все вопросы они отвечали с ходу. Я им все время говорила, почему бы им не подать заявку и не поучаствовать в игре. Я смотрела на них и удивлялась, откуда они все знают, какие-то энциклопедические знания в любой области. Эрик вообще очень много читал. И ведь Надя тоже такая.

Когда я училась в аспирантуре, то всегда останавливалась у них. Они рассказывали, как жили в Севастополе втроем. Надя очень много способствовала тому, чтобы он поступил в Киевский университет на факультет журналистики. Им было очень тяжело, но Надя его очень сильно поддерживала, чтобы он закончил университет. А заканчивал журфак уже здесь.

Его все время тянуло писать на историческую тему. Помните, первые книжки "Отан єазає"? Его мама наполовину крымская татарка, наполовину русская, отец - казах, то есть Эрик - метис. У него была тяга познать корни. А когда Союз развалился, он стал заниматься бизнесом. Я помню, у Эрика был пробный камень – стал выпускать книжки-малютки, первые тоненькие книжки. Он говорил, что эти книжки продавались по какой-то копеечной стоимости, но был огромный тираж, и он заработал на этом деньги. Я говорю, кому эти книги нужны, кто их будет читать? А люди читали. Причем поль-зовались эти книжки большим успехом. Я думаю, что если бы он занялся бизнесом, из него, наверное, получился бы хороший бизнесмен.

Эрик очень любил всем помогать. Он не мог долго заниматься одним делом. За все он брался с такой яростью, каким-то напором. Я помню, что Эрик летал на дельтаплане, и я все говорила, мол, Эрик, ты стал такой тучный, что тебя никакой дельтаплан не выдержит. Хотя у него была мечта полетать, он даже привез с собой в Алма-Ату дельтаплан, он долго лежал в кладовке. Он сам покупал ткань, что-то мастерил, что-то делал. А там очень много было хлопот, усилий, чтобы его сделать. Причем, он сам его практически собрал.

Как-то мы поехали с друзьями на Медео, на каток, и меня сбили. Дома обнаружили, что я подвернула ногу. Надя достала свою медицинскую энциклопедию. Они вдвоем стали ее читать. Надя сказала, как сейчас помню, что надо в холодную воду насыпать соль, сделать холодные компрессы. Они решили меня отвезти в травмопункт. А это находится недалеко от дома, но я не смогла бы дойти. Выходим на улицу, ловим такси, ничего не останавливается, был страшный гололед. И тут Эрик побежал домой, взял санки. А мне неудобно, я – взрослая дама, 25 лет, и Эрик меня посадил и повез. Все на нас с удивлением смотрят. А там врачи уже закрывались: "Сегодня все уже, кто мог, с Медео приехали". Он их уговорил, чтобы они меня приняли. И обратно Эрик таким же макаром привез меня домой. Мы потом вспоминали и смеялись, как Эрик меня на санках возил.

Был случай, когда мне нужно было срочно лететь в Караганду. В авиакассе нам сказали, что билетов нет, только через десять дней. Эрик сказал, давай используем "метод бегущего паровозика". Он минут десять разговаривал с сотрудниками авиакассы, и в итоге они посадили меня на самолет. Нам Эрик ничего так и не сказал, что он им такое наговорил. Но у него была пробивная сила, совершенно на ровном месте, спокойно такое пробить.

Я помню, что его статьи в "Ленинской смене" про Кенесары Касымова пользовались большим успехом.

Надя – не всякая женщина может быть такой, как Надя. И красивая, и умная, и замечательная советчица. Многие говорили: "Надь, ну что ты его в таких вещах поддерживаешь. Ведь это может быть опасно, какой-то риск, может быть не стоит". А она отвечает: "Ну, ему это нравится". Она была ему такой колоссальной поддержкой, хотя очень часто все это сопровождалось материальными трудностями. Я ей поражалась, ее мужеству, ее поддержке Эрику во всех его начинаниях. У них такие были отношения: она называла его Эрни, а он называл ее Надюша, Наденька. Были и не совсем хорошие дни, как и во всякой семье, но в целом все было покрыто любовью, по-другому не скажешь. Очень были теплые, нежные отношения друг к другу.

Как Надя умерла, мы стали меньше общаться, хотя я понимала, что, наоборот, надо быть еще ближе друг к другу. Так получалось, когда мы встречались, сразу вспоминали про Надю, ему становилось от этого больно, видно было, что он сильно переживает. Поэтому старались общаться больше по телефону.

Эрик получил очень разностороннее воспитание. В детстве он занимался всем, чем можно, все-все перепробовал. Дядя Кайдар и тетя Лена ничего ему не запрещали. Ему хотелось, он это и делал.

Если дальше копнуть, прадедушка был бием. В Кустанайской области есть речка Нурша, в честь прадеда. А бий-судья у казахов был больше, чем хан. Дедушка был баем. Прадедушку долго вспоминала, даже спустя полвека, как он ушел. Возможно, эта любовь к людям у Эрика идет оттуда. Очень образованной была бабушка Баден, чей портрет висит у Эрика в комнате. Наша бабушка тоже из богатого рода, она была одной из первых девочек, которая училась в школе Ибрая Алтынсарина. Тогда детей с трудом отдавали в школу. Вот Алтынсарин ходил по домам и собирал байских детей, потому что за школу надо же было платить, не каждый мог себе позволить. А дедушка Канапья тоже был очень образованным человеком. У нас в роду очень много известных личностей, наверное, это тоже повлияло на формирование Эрика как личности.

Эрик всегда был очень энергичный, задорный, с приколами, выдумывал всякие штучки. Он нес положительный заряд. Очень любил давать советы, особенно, по части здоровья. По-моему, он все знал. Я не знаю, когда он все успевал.

Эрик встречался с Киром Булычевым, который подарил свою книгу с дарственной надписью для дочери Сюзанны.

Когда отмечали 45-летний юбилей Эрика, они с Надей решили вспомнить молодость. Помню, мы даже пели "Севастопольский вальс". Там были Мурат Ауэзов, Галым Абильсеитов. Эрик принес свой так называемый домашний кинотеатр, мы смотрели фильмы 20-25-летней давности. Севастополь, Черное море, маленькая Сюзанна, они молодые. Все было так тепло, замечательно прошел этот юбилей.

Я думаю, что больше всего Эрика подкосила смерть Нади. Может быть здоровье его шалило, но он был по натуре человек сильный. Вот эта тоска, тоска по любимой женщине его подкосила. Мне кажется, он мог бы еще побороться за свою жизнь.

У него было удивительное качество, когда кому-нибудь нужна была помощь, он сразу же мобилизовывался, собирался, реакция была моментальная. Очень любил порядок, все вещи по местам, каждая бумажка лежит на своем месте, все сложено, все подписано.

У Эрика и Нади была великолепная память, они помнили все до мелочей. Хотя Надя говорила, что все контрольные по сопромату она за него делала: "Ты мне чертил, а я контрольные писала". Дети у них очень талантливые, способные.

Как приехал в Алма-Ату, Эрик все мечтал поехать в Севастополь, но все никак не получалось. Не знаю, может быть у маленького Эрика все получится.