Юрий Солозобов, "Русский журнал", 30 апреля

В наши дни различные силы пытаются найти средства для организации защиты и сопротивления перед натиском крайних форм современного хаоса, действующих сегодня в общественно-политической области. Важно понять, что эти усилия окажутся тщетными, даже в качестве простой демонстрации сил, если они ограничатся ниспровержением чисто поверхностных проявлений зла, вместо того, чтобы уничтожить сами его корни.
Юлиус Эвола. "Люди и руины"

Военные действия англо-американской коалиции часто сравнивают с моделью перманентной революции. Так британский министр обороны прямо в палате общин назвал мародерство в Басре "справедливым перераспределением" и "хорошей практикой". Эта революционная практика разрушения социальных структур не сводится только к "азиатским беспорядкам" под хорошо знакомым нам лозунгами: "Грабь награбленное!" и "Мир хижинам, война дворцам!".

Сама форма этой в полном смысле революционной войны ведет к новым нетрадиционным средствам и методам. Карл Шмитт заметил по такому поводу, что "общество существует как res publica, как общественность, и оно ставится под вопрос, если в нем образуется пространство необщественности, которое действенно дезавуирует эту общественность". По этой логике мы оказались в центре нового вида ведения войны, чей смысл и чья цель состоит в разрушении наличного социального порядка.

Поэтому не следует удивляться неспособности или нежеланию "новой власти" навести подобие порядка на занятой ею территории или по-стариковски "консервативно" ворчать, что "теперь возможно заменять прежний порядок вообще ничем, т.е. хаосом". Пусть телеканалы соревнуются в показе "разгула необузданного сброда", а New York Times педантично исчисляет, что за 2 дня мародеры вынесли из 28 залов Национального иракского музея в Багдаде, по меньшей мере, 170 тысяч экспонатов, возраст которых оценивается до 5 тысяч лет. Впечатляющие массу движущиеся картинки и цифры информационного мусора не должны заслонять нам существенное.

Как пишет Шмитт "нужно лишь до конца продумать эту логику террора и анти-террора и потом перенести ее на любой вид войны, чтобы увидеть разрушение социальных структур, которое сегодня в действии. К узкому пространству открытого террора прибавляются дальнейшие пространства ненадежности, страха и всеобщего недоверия", точно названные в "Теории партизана" "ландшафтом измены".

Месопотамия разом стала таким "ландшафтом измены", и этот процесс "опустынивания" имеет склонность к расширению. Теперь применение проверенного сценария для стран "оси зла" является лишь вопросом времени. Применительно к России этот революционный вызов означает не только перспективу "потери бизнес-партнеров" или угрозу хаотизации Средней Азии. Здесь скорее верна оценка Модеста Колерова: "Происходит реальное создание механизма ограничения суверенитетов". Но прежде чем радостно мечтать о том, как бы попользоваться возможностями нового механизма у собственных границ, следует понять главное - как и против кого работает этот механизм. И тут шмиттовская методология, представленная в "Теории партизана", оказывает нам посильную помощь.

Речь идет не только о констатации различия в способах ведения войны сушей и морем, имеющих разные понятия о войне, враге и трофеях. Хотя война моря в большой мере экономическая война, недостаточно видеть в иракской войне "хороший гешефт". Поэтому не следует все происходящее объяснять новомодным нефтяным языком или сводить дело к захвату "пиратами XXI века" трофейных скважин. Ведь шмиттовское понятие "пирата" означает принципиально "неполитический характер скверного образа жизни, включающего разбой и личную выгоду". Речь скорее идет об изменении понятий самой войны. Поэтому лозунг, вынесенный в заглавие, ничего не объясняет, как и всякий лозунг. Сегодня важно не упустить из виду как раз развитие понятия политического, совершающего очередной радикальный поворот.

Шмитт подчеркивает, что классическое, зафиксированное в XVIII-XIX веках понятие политического было основано на государстве европейского международного права. Именно оно сделало войну классического международного права оберегаемой в международно-правовом смысле, чистой войной государств. "Война jus publicum Europaeum была межгосударственной войной, которую вела одна регулярная государственная армия с другой". Начиная с XX века, война государств заменяется сначала революционной войной партий, а затем и новой формой тотальной войны.

До сих пор штабные мыслители находят отчетливое различие между войной и миром, а потому и рассматривают войну как ясно отграниченное от мира чрезвычайное положение. Уже так называемая "холодная война", по мнению Шмитта, не являлась наполовину войной и наполовину миром, но была "приспособленным к положению вещей участием настоящей вражды с другими открыто насильственными средствами". Идущая сейчас тотальная война лишь внешне выглядит "лабораторным экспериментом" или даже игрой "точно контролируемой нерегулярности и "идеального беспорядка", идеального в той мере, в какой им могли бы манипулировать мировые державы".

Блестящим подтверждением этой логики стал крах иллюзий большой партизанской войны на Востоке, которой были беременны предсказатели. Прав же оказался Шмитт. "Автохтонные защитники родной почвы попали под интернациональное и наднациональное центральное управление, которое помогает и поддерживает, но только в интересах совершенно иного рода всемирно-агрессивных целей, и которое, сообразно с обстоятельствами, защищает или бросает на произвол судьбы". Тем самым, все эти ручные "враги по вызову" - растворившаяся в песках гвардия Саддама или виртуальный бен Ладен - являются лишь объектом манипуляции в "управляемой" войне. Или стали, по точному определению Шмитта, "заменяемым орудием мощного центра, творящего мировую политику, который вводит его в действие для явной или невидимой войны и, сообразно обстоятельствам, снова отключает".

Договорная война не просто означает удобную замену военных действий операциями торгового обмена. Она осознанно разрушает ясные отличия войны и мира, войны государств и гражданской войны. Подвергшийся деструкции базис государственного ведения войны предстает, по выражению Шмитта, лишь тонким мостиком над бездной. В "Теории партизана" отмечается, что "оберегание межгосударственной регулярной войны и укрощение внутригосударственной гражданской войны стали настолько само собою разумеющимися для европейского 18 века, что и умные люди старого режима (Ancien Regime) не могли представить себе разрушение этого рода регулярности, даже после опытов французской революции 1789 и 1793 годов". И сегодня "люди старого режима" привычно свершают свой умственный променад еще по аллеям регулярного Версаля или курортной Ялты.

Ведь с начала XIX века общепризнанный характер войны заключался в том, что любая воюющая сторона принимала на себя обязательства, например, по поддержанию на территории неприятеля минимального порядка. Эта кажущаяся незыблемой гарантия гражданских лиц во время войны была подтверждена и Женевскими конвенциями от 12 августа 1949 года. Поскольку было "очевидно", подчеркивает Шмитт, что "война ведется между государствами как война регулярных, государственных армий, между суверенными носителями jus belli, которые и в войне рассматривают себя как враги и не подвергают друг друга дискриминации как преступников, так что заключение мира возможно и даже остается нормальным, само собой разумеющимся концом войны".

С той поры межгосударственный мир, трансформировавшийся сначала в ленинский "мир-народам!", превратился сегодня в мир для скважин. Это прежде считалось, что оккупационные власти прямо заинтересованы в том, чтобы в занятой их военными области царил порядок. Теперь же войска коалиции (трудно назвать их оккупационными!) даже не пытаются наводить имитацию порядка. Они не просто игнорируют проблемы местного населения, а прямо поощряют высвобождение тотального беспорядка. Прежние обычаи войны были хороши при "старом режиме"!

Нынешняя разновидность войны с криминализацией военного противника в целом хорошо знакома русским как гражданская война классового врага с классовым врагом. Но даже если главная декларируемая цель войны внешняя - свержение правительства враждебного государства, то и тогда революционное действие взрыва криминализации врага направлено вовнутрь на разрушение социальных структур общества. Когда громятся магазины и общий разгул связывает всех, общество перестает держаться в сфере политического и падает в сферу криминального. Тогда, отмечает Шмитт, прекращается конвенциональная, традиционная игра. "В таких случаях нерегулярность является неполитической и становится чисто криминальной, так как теряет позитивную связь с где-нибудь имеющейся регулярностью".

Объявление войны всегда есть объявление врага. По шмиттовскому выражению, враг - это не нечто такое, что по какой-либо причине должно быть устранено и из-за своей малоценности уничтожено. Однако ценность, по меткому замечанию Эрнста Форстхофа, имеет "свою собственную логику". Это именно логика отсутствия ценности и уничтожения носителя этого отсутствия ценности. Особенно если эта "жалкая и ничтожная личность" могла (или была назначена СМИ!) обладать оружием массового уничтожения (ОМУ). Шмитт точно определяет, что "уничтожают не средства уничтожения сами по себе, но люди уничтожают этими средствами других людей". Поэтому такие абсолютные средства уничтожения требуют абсолютного врага, если они не должны быть абсолютно нечеловеческими.

В "Теории партизана" делается важный вывод, применимый к сверх-оружию как поводу к ситуации нынешней тотальной войны. "Люди, применяющие те средства против других людей, принуждены и морально уничтожать этих других людей, то есть своих жертв и свои объекты. Они должны объявить противную сторону в целом преступной и нечеловеческой, тотальной малоценностью. Иначе они сами являются преступниками и чудовищами, нелюдьми. Логика ценности и малоценности развертывает всю свою уничтожающую последовательность и вынуждает все новые, все более глубокие дискриминации, криминализации и обесценения вплоть до уничтожения всякой не имеющей ценности жизни."

Так "Руководство по Оборонному Планированию", рассматривающее возможность и необходимость использования биологического, химического и ядерного оружия в превентивном порядке даже в конфликтах, не затрагивающих напрямую интересы США, является лучшим подтверждением этого тезиса. Его глубинная идея состоит в том, что сверх (или не) конвенциональное оружие предполагает такого же сверх (или не) конвенционального человека. Потому опасность заключается сегодня не в наличии средств уничтожения и не в дорациональном зле человека, а состоит в неизбежности морального принуждения, насилия.

Внешняя противоречивость деклараций коалиции, начавшей за упокой ОМУ злодея Хуссейна, а закончившей ритуальным походом за здравие демократии, приобретает свою внутреннюю логику в этой новой войне без ветхих правил. Карл Шмитт так предвидел развитие логики такой войны. "Уничтожение будет тогда совершенно абстрактным и совершенно абсолютным. Оно более вообще не направлено против врага, но служит только так называемому объективному осуществлению высших ценностей, для которых, как известно никакая цена не является слишком высокой". В этой логике "торжества демократии" сама возможность "развития" стран оказывается иллюзией, а большой проект "модернизации" может быть сдан в утиль. (Побег из "мирового быдла" не удался - "мировой жандарм" заметил прыжок на месте!)

Тем самым, под запущенный однажды механизм ограничения суверенитета подпадают не только страны "оси зла". Под каток его действия "ложатся", прежде всего, страны, реально обладающие или гипотетически могущие обладать ОМУ. Это даже не пятнадцать "пороговых стран", это все страны, названные Валлерстайном "полупериферией". То есть государства, компенсирующие свои экономические характеристики военными и политическими средствами, а ныне форсирующие свои оборонные программы в свете наглядного урока деполитизации силой. Да и для стран- членов атомного клуба, играющих по "ветхим" правилам, доктрина ядерного "сдерживания" превращается в фактор "самосдерживания".

В этом свете проблема "расползания ОМУ" (упорно связываемая исключительно с Россией!) выглядит теперь как пропагандистская ловушка "управляемой" войны. Отец атомной бомбы Оппенгеймер однажды заметил, что самый большой секрет ядерного оружия - это то, что его можно сделать. Атомная бомба была великолепным сюжетом для фантастики 20-х и техники 50-х прошлого столетия. Теперь же обладание технологиями ОМУ лишь означает достижение страной, амбициозной корпорацией или даже группой лиц индустриального рубежа "шестидесятников". (Недавно Великобритания рассекретила материалы атомного проекта и может быть поэтому закат "полупериферии" востребован именно сейчас.)

Но процесс ограничения национального суверенитета имеет свои внутренние ограничения. Он неизбежно приводит к повышению роли корпораций, чей бюджет в свете знаковых слияний уже превышает национальный. Эти пока "скромные" частные фирмы не подписывали каких-то Договоров о нераспространении. Наивно спрашивать, условно говоря, "Сименс" или "Дженерал Электрик" - монополистов рынка АЭС, знают ли они как выглядят эти ужасные "тонкие алюминевые трубы" для атомных технологий. Смешно интересоваться у некого "Байера", сможет ли корпорация сделать химическое оружие. Не потому что она в душе "преемница ИГ Фарбен Индустри" и не справилась с "национальным покаянием", а потому что фосген используется как рабочее тело при производстве красителя. Да, кстати, какое может быть "покаяние" у новенького! Если наше светлое будущее за глобализацией, что же делать "мировому сообществу" с венчурным фондом, зарегистрированным в атолле Науру. Особенно если он образован тремя разными оффшорами, арендовавшими полигон на Полярной Земле. Кого тогда бомбить?! Пересекает ли в этом случае "ось зла" прямо Северный полюс или идет сложным образом через все три офшора? И, наконец, если есть "государства - изгои" , почему не быть "корпорациям - изгоям"?

Когда сносятся национальные перегородки, надо быть готовым к тому, что рухнет потолок. Ограничители национальных суверенитетов, как противники "политического", исходят из тождества политического с государственным, потому и громят государство. Но в методологии Шмитта государство есть только "инстанция" политического, а не его "субстанция". Когда теряется государственная форма, "политическое" не исчезает, а только "расходится по домам". И бывшие военные летчики, чьи руки тянутся к штурвалу, ищут себе нанимателя в частном секторе. Почему бы крупным корпоративным субъектам не поднять знамя "политического", не стать носителями jus belli?

В этом мире "корпораций - изгоев" прежняя война "против всех" выглядит милым, уютным Бедламом.