Дмитрий Орлов, "Время МН", 4 июля

Новая попытка Генеральной прокуратуры выяснить отношения с крупным бизнесом, результатом которой стало задержание одного из владельцев "ЮКОСа" Платона Лебедева, похожа на весьма спорные (назовем их так) методы воздействия на олигархов эпохи "равноудаления" (весна - лето-2000). Значит ли это, что власть пошла по пути, предложенному авторами нашумевшего доклада Совета по национальной стратегии (СНС)?

Конспирология - не точная наука, но тонкая материя. Именно поэтому и прижилась она в современной России. "Олигархический переворот", открытый рядом экспертов СНС, - явно платье из конспирологической ткани. Хотя президент России и заявил недавно, что не только "переворота", но и самих олигархов в прежнем понимании у нас нет, логика в "олигархическом" докладе СНС довольно стройна.

Российская экономика монополизирована более чем на 80 процентов. Главы компаний-монополистов - "олигархи" - стремятся влиять на слабеющую политическую власть президента и в конце концов получить ее (возможно, лично). Это стремление не является элементом публичной политики и представляет собой заговор.

Стратеги из СНС апеллировали к уже имеющемуся современному опыту влияния олигархических групп на власть, к истории; приводят международные параллели. Можно не заметить вызова, брошенного СНС. Можно резко выступать против этой весьма специфической инициативы. И тем не менее - есть ли в отечественной истории периоды господства олигархии, так сказать, почва для созревания олигархического режима? Что все-таки угрожает России - "олигархический переворот" или диктат монополий? О том, что на эти вопросы надо дать ясные ответы, напомнил недавно и президент Владимир Путин. Прокуратура ответа на этот принципиальный вопрос дать явно не может: необходимы решения институционального характера.

Термин "олигарх" и понятие "олигархия" - из средневековья. Обыватель быстро находит параллели: Боярская дума, а затем Верховный тайный совет - вот они, первые русские олигархи. Однако вряд ли стоит механически переносить подлинно олигархическую систему управления средневековой Венецианской республики (основанную на диктате внешнеторговых магнатов) на экономическую структуру Российской империи, а тем более Московского государства. Исторически основой бизнеса в России были не крупные корпорации, а семейное предпринимательство. Порты Северо-Запада России, где формировался на основе торговли с ганзейскими городами крупный торговый капитал (вот он вполне мог в перспективе претендовать на поистине олигархическую власть и даже делал это в региональных масштабах, навязывая Новгороду своих посадников из числа "трехсот золотых поясов"), были жестоко разгромлены еще Иваном III. А Иван Грозный вообще превратил потенциальный оплот олигархии в пепелище.

Но дело не только в политике ханов Орды, московских царей и российских императоров. В массе своей купеческие промышленные и торговые фирмы отнюдь не стремились к монополизации рынка - этому весьма содействовали и особая предпринимательская этика, не ориентированная на максимизацию прибыли, и то, что вплоть до конца ХIХ века был очень слабо развит кредит. До конца ХVIII века предпринимательство было почти исключительно личным занятием. Товарищества полные (торговые дома) и товарищества на вере, существовавшие с 1807 года, были компаниями хорошо знакомых друг с другом пайщиков. "Положением о компаниях на акциях" (1836) Николай I радикально модернизировал правовую регламентацию предпринимательства, создав условия для появления крупных компаний. Речь идет, конечно, о "самопроизвольном" их появлении - нужные власти "олигархи" назначались властью же задолго до Николая I.

Гости и гостиная сотня, сурожане и суконники, мануфактуристы и главы "кумпанств" эпохи Петра I, откупщики екатерининской эпохи, невесть откуда взявшиеся банкиры и железнодорожные магнаты Александра II - все они были найдены властью, обласканы властью, обеспечены властью. Акинфий Демидов никогда не стал бы чугунным королем без сверхблаговоления Петра, колоссальных кредитов казны и прикрепления к его заводам крепостных крестьян. Яков Собакин не получил бы своих водочных миллионов без доступа к телу - правда, не самой Екатерины, а Григория Потемкина.

Эмансипация войной

"Олигархов" Московского государства и Российской империи всегда отличали откровенно подчиненная по отношению к власти роль и ясное осознание неорганического (назовем его так) происхождения их капиталов. Все попытки коллективного давления новоиспеченных "олигархов" на рынок (так называемые "стачки" - сговоры с целью предварительного раздела объемов продаж или согласованного повышения цен) жестоко подавлялись властями. Российское антитрестовское законодательство (в довольно примитивной форме, впрочем) появилось на полвека раньше американского, в 1880-х годах. О монополизации российской экономики долго спорили (вопрос был политическим), однако сегодня, когда зрелость социально-экономических предпосылок переворота 25 октября 1917 года уже не является аксиомой для всех, очевидно: монополизация явно не была чрезмерной.

Лишь экономический кризис 1915-1916 годов резко усилил роль крупных промышленных компаний, специализировавшихся на военных заказах и буквально паразитировавших на бюджете. Тогда же появились универсальные тресты типа концерна "Океан", объединявшие десятки разнопрофильных компаний. Власть расслабилась - и получила вместо привычно назначенных промышленников консолидацию "военных олигархов", пошловатых спекулянтов, деятелей земского движения и думских лидеров ("Прогрессивный блок"). Эта группа быстро предъявила политические требования.

Выскажу парадоксальную мысль: Союз земств и городов, торгово-промышленные комитеты, масонские ложи, в которых произошла антицарская эмансипация большинства будущих членов Временного правительства, наконец, сама Февральская революция и последовавшее крушение экономической системы - всего этого могло бы не быть, если бы существовавшие антимонопольные нормы исполнялись так же, как при Александре III. Схема сильно упрощена и многого не учитывает, но, кажется, "подмораживать Россию" не требовалось - достаточно было лишить сверхприбылей военные тресты.

А был ли заговор?

Полагаю, однако, что конспирологи могут быть разочарованы. "Олигархического переворота" не случилось даже в декабре 1916 - январе 1917-го, когда некоторые крупные промышленники предпринимали вполне определенные шаги по дестабилизации экономической ситуации в Российской империи. Конечно, не плетут никаких специальных заговоров и современные российские олигархи, о чем специально заявил и президент.

"Заговор" или "переворот" - термины провокационные, ориентированные на людей экзальтированных. Зачем нужны заговоры, если у современной бизнес-элиты существуют веками отлаженные механизмы влияния? У британских лоббистов есть замечательная поговорка: нет такой проблемы, которую нельзя было бы разрешить в течение получаса в клубе "Уайтс". Российские лоббистские технологии намного моложе, однако "снимать вопросы" вполне позволяют и они.

После "равноудаления" образца 2000 года российский крупный бизнес стремится существовать в условиях легальности, "прозрачности" и предсказуемости. Разумеется, создает он и эффективные неформальные каналы влияния на власть. Перефразируя английскую поговорку, можно задаться вопросом: есть ли проблема, которую олигарх Х (из первой десятки) не сможет разрешить за три дня в Белом доме, в элитарных клубах, на пленэре в Жуковке, наконец? Зачем же заговоры? Чего ради рисковать? Получить контроль над страной? Он у этих людей уже есть. Причем контроль основательный, институциональный, ибо собственность - фундаментальный институт.

Так что олигархические заговоры России не угрожают - если, конечно, не считать откровенно внесистемных и небольших по масштабам инициатив Бориса Березовского, который принадлежит к категории, образно названной Владимиром Путиным "иных уж нет, а те далече". России угрожает нечто другое.

Отложенные проблемы

В самом начале своего президентства Владимир Путин вспомнил национальную поговорку о рыбке и мутной воде. Он говорил именно об олигархах: в России "есть рыбаки, которые уже много наловили и хотят такую ситуацию сохранить на длительную историческую перспективу". Желание это понятно и объяснимо. Но - отнюдь не встретило поддержки президента. "Не думаю, что это устраивает российский народ и наших партнеров за границей", - заявил Путин в июне 2000-го. Именно тогда прокуратура и Федеральная служба налоговой полиции с шумом проверяли крупнейшие компании.

А первое интервью Михаила Касьянова в качестве председателя правительства (газете Wall Street Journal) оказалось по антиолигархической направленности значительно более определенным. Как считал в ту пору глава кабинета, олигархи потеряли "иммунитет", которым обладали во времена бывшего президента Бориса Ельцина, и стали открытыми для расследования "подозрительных операций" точно так же, как все остальные. Касьянов уверял, что "правоохранительные органы занимаются своим обычным делом в отношении их компаний".

Тогда, в 2000-м, Путин явно не стремился закрывать "книгу приватизации". Все равны перед законом, и никто не может быть равнее других - таким было его послание обществу. Борис Ельцин не решился воспользоваться во взаимоотношениях с лидерами бизнеса, ставшими за бесценок обладателями колоссальной собственности, бичом Уголовного кодекса и закона о приватизации государственных и муниципальных предприятий - не решился прежде всего потому, что залоговые аукционы и другие не слишком идеальные схемы были результатом известных компромиссов его окружения с олигархами. Путин не был участником этих соглашений, и руки у него были действительно развязаны.

Но хотел ли президент провести масштабную ренационализацию? Очевидно, нет. И дело не только в откровенно слабых аргументах юридического характера. Да, думская комиссия проверяла законность залоговых аукционов. Но даже в постановлении нижней палаты парламента (оппозиционной, между прочим, в момент его принятия) говорилось: "В полученных комиссией материалах содержатся данные о том, что в ходе подготовки и проведения аукционов, возможно, были допущены многочисленные нарушения действующего законодательства". Такая подчеркнутая юридическая корректность имела под собой серьезную причину. Депутаты явно осознавали, что доказать в суде факт сговора между продавцом (Госкомимущества) и покупателями почти невозможно. А значит, почти невозможно признать сделки ничтожными и вернуть госпакеты в собственность государства.

Очевидно, понимал это и Путин. Однако большой войны с олигархами он так и не начал не только поэтому. Притязания силовиков были ограничены прежде всего потому, что их дальнейшая активность лишила бы экономическую ситуацию всяких надежд на управляемость. Сегодня тема законности приватизации явно потеряла актуальность.

Повестка дня-2004: ограничение "нового иммунитета"

"Равноудаление" образца 2000 года свелось к сомнительному во многих аспектах "ежемесячнику наездов", явно дискредитировавшему исполнительную власть и прокуратуру. Решение фундаментальных проблем, связанных с крупными корпорациями: законности прав собственности и российско-офшорной внутренней структуры компаний, чрезмерной монополизации экономики и недостаточного налогообложения природной ренты, оказалось отложено на неопределенный срок.

В избирательном цикле-2003 эти (и другие) угрозы вновь стоят на повестке дня. "Ресурсное проклятье" российской экономики, о котором говорил Джордж Сорос, еще далеко не преодолено, а компании еще далеко не полностью прозрачны. Богатейших предпринимателей весьма агрессивно воспринимает общественное мнение: по данным Института комплексных социальных исследований РАН (март 2003-го), 27,1% россиян считают одним из самых острых противоречие между олигархами и остальным обществом (это третье противоречие по остроте после "богатые - бедные" и "русские - нерусские"). Наконец, монополизация российской экономики действительно чрезмерна. "Русские чеболи" - это гигантские ели, в тени которых подлесок небольшого конкурентного бизнеса будет чахлым всегда.

Доклад СНС очень вовремя сыграл роль провокационного заслона: реальные проблемы умело отождествлены с абсурдным "олигархическим переворотом". Однако формируется Большая Повестка дня-2004, и ответить - содержательно ответить! - на "олигархические вопросы" должны все значимые политические силы. В том числе и президент.

Искать эти ответы имеет смысл только в том случае, если крупнейшие корпорации вновь не приобрели тот самый "иммунитет", о потере которого так красноречиво говорил три года назад премьер Касьянов. Между тем многие наблюдатели считают, что сегодняшний иммунитет олигархических групп намного шире, чем в 2000-м. В соответствии с этой точкой зрения "новый иммунитет" включает в себя запрет не только на "наезды" образца первых месяцев президентства Владимира Путина, а также на серьезные проверки законности деятельности корпораций, но и на попытки государства установить институциональный контроль над олигархическими группами. Такой иммунитет означает настоящий диктат монополий в экономике. Итак, есть ли у олигархов такой иммунитет?

Отчасти ответ дал на своей пресс-конференции Владимир Путин. У олигархов, считает он, нет никаких шансов на возрождение былого политического влияния. Влияние бизнеса на жизнь страны - весьма существенное - не стоит демонизировать. Оптимальные решения должны находиться в диалоге между бизнесом и правительством. Президент подтвердил, что равноудаленность крупного бизнеса - стратегический, оправдавший себя курс, а влияние корпораций на власть в их собственных групповых интересах более невозможно. Владимир Путин назвал "неприемлемым и даже опасным" иной вариант политического устройства, кроме президентской республики. Очевидно, степень его неприемлемости только возросла бы, если бы олигархические группы попытались изменить российскую Конституцию.

Ограничение "нового иммунитета", введение его в институциональные рамки - таким, очевидно, станет ответ Кремля и близких к нему элит на "проклятые вопросы". Что это может означать технологически?

Что в итоге

Рамки, которые должна создать власть для крупного бизнеса (кроме естественных монополий - это качественно иной сектор), должны, как мне кажется, решать три задачи: 1) не допускать роста монопольного сектора экономики (задача-минимум) или ограничивать монополизацию в большинстве отраслей 30% рынка (задача-максимум); 2) создавать жесткие гарантии законности деятельности корпораций; 3) не допускать такого усиления влияния крупного бизнеса на власть, которое могло бы в перспективе привести к изменению конституционного строя.

Установление правовых пределов монополизации экономики: антитрестовское законодательство. Ограничение доли рынка, которую может контролировать отдельная компания, в России существует. Однако ни для кого не секрет, что структура собственности в большинстве корпораций весьма размыта, а Министерство по антимонопольной политике и поддержке предпринимательства (МАП) не предпринимает действенных мер даже по предотвращению согласованных действий монополистов на рынке. Необходимо новое антитрестовское законодательство, которое должно автоматически запускать антимонопольные процедуры и устанавливать жесткую ответственность за солидарные повышения цен. Востребован такой режим работы крупнейших компаний, который прямо препятствовал бы слияниям и поглощениям - конечно, в том случае, если они могут привести к монополизации рынка.

"Инвентаризация" прав собственности корпораций. Выведение корпораций из офшоров. При всей силе корпораций в России границы этих империй весьма размыты. Эти границы необходимо установить жестко. И если власть действительно хочет прозрачности бизнеса, для компаний, в структуре собственности которых преобладают или играют большую роль офшоры (именно офшоры, а не известные западные компании), должен быть установлен менее благоприятный налоговый режим. Эффективной может быть формула: "возврату денег из офшоров - да, контролю офшоров над корпорациями - нет". Кроме того, возможно, потребуется временно принять нормы, в соответствии с которыми спор о правах собственности субъекта рынка, признанного монополистом, и обычной компании должен проходить с преференциями для "маленьких" игроков.

Усиление налогообложения корпораций: консолидация природной ренты в бюджет. По этому вопросу у элит, кажется, сформировался консенсус. Однако правительство изменило налогообложение добывающих компаний весьма незначительно. В этой сфере необходима радикальная модернизация налогового режима. Разумеется, она станет реальной только тогда, когда произойдет отказ от внутрикорпоративных цен.

Отказ от внутрикорпоративных цен. Если где-то в России и можно демонстративно, долго и существенно уклоняться от налогов, то это именно область внутренних цен монополистов. Замена трансфертного ценообразования в нефтяной отрасли биржевой торговлей или другими механизмами давно назрела - Министерство финансов говорит об этом с 2000 года.

Установление максимальной доли расходов корпораций на финансирование политических партий и общенациональных политических кампаний. Финансирование политических партий корпорациями оказалось позитивным процессом: партийные деньги стали намного более прозрачными и регулярными. Ужесточился и контроль. Однако пора, видимо, определить законодательно, сколько корпорация Х может потратить на нужды партий Y и Z. А финансирование общенациональных политических кампаний вообще не является пока предметом законодательного регулирования. Очевидно, по аналогии с США нужно сконцентрировать финансирование таких компаний (и контроль за ними) в комитетах политического действия, инициаторы которых должны открыто заявлять о своих целях (намерении ввести парламентскую республику, например) и источниках финансирования. Корпорации же не должны расходовать на подобные цели более жестко зафиксированной доли собственной прибыли - только так можно избежать "олигархии влияния" образца империй Бориса Березовского или Владимира Гусинского.

Объективно все эти изменения лежат не только в логике модернизации российской экономики, которая диктуется курсом президента Путина, но и в системе усиления эффективности и прозрачности работы корпораций, за которую ратуют они сами. "Ответственные" олигархи, уверен, должны поддержать преобразование случайным образом консолидированной государственной собственности в динамично развивающиеся современные бизнес-структуры. Конечно, за это придется заплатить - и не только деньгами, но и отказом от конвертации финансовых ресурсов в политическое влияние (речь идет о влиянии на конституционное устройство, а не на политические партии - здесь оно скорее благотворно). Но эта плата будет несопоставимой с неизбежным - в случае политической слепоты крупного бизнеса - ростом социального недовольства, потенциально способным уничтожить олигархию как класс.