Екатерина Величко, Компромат.Ру, 10 сентября

Глашатай перестройки, видный журналист и просто отец главного редактора "Коммерсанта" Егор Яковлев приглашен председателем наблюдательного совета в некогда родную для него газету "Московские Новости". Эту новость журналистский коллектив "МН" встретил с неприкрытым сожалением. Во-первых, потому что из отца газеты Егор Яковлев давно превратился в ее отчима. А, во-вторых, он из той породы людей, что все время хотят творить добро, но получаются лишь мелкие гадости.

В детстве наш герой писал пьесы и романы, а повзрослев - доносы и кляузы. Но, надо отдать должное Егору Владимировичу, при всех своих неблаговидных поступках ему удавалось сохранить лицо.

Рупор гласности очень любил Владимира Ильича Ленина. Читал классика марксизма взахлеб и уже в школе на каждую реплику учителя мог подобрать соответствующую цитату. Ленина Яковлев любил больше всего: когда его сверстники обжимались с подружками на скамейках в парке, Яковлев в очередной раз перечитывал излюбленные места в "Собрании сочинений", а на вопрос старших, кого он больше любит, маму или папу, отвечал не задумываясь: "Мой папа - Ленин, а мама - Коммунистическая партия. Вот их я и люблю".

Однако в начале с карьерой у Егора Владимировича не заладилось. Экзамены в МГУ будущая звезда перестройки провалил, поэтому учиться ему пришлось в самом чахлом в то время вузе - "Историко-архивном институте".

Институт славился тем, что там дрессируют архивных крыс, а девушек красивых отродясь не было. Но Яковлеву, как мы помним, девушки были не нужны. В ИАИ, к его счастью, можно было полностью отдаться своему главному делу: любви к Ленину.

"Я все время писал об истории. Я очень много занимался историей Октябрьской революции, биографией Ленина. И вот моя специализация в историко-революционном плане давала мне очень большую фору перед моими коллегами, которые могли писать о чем угодно" - признавался потом Егор Владимирович.

Путь журналиста он начал в издававшейся при ГУМе газете "За советскую торговлю", где работал ответственным секретарем. К тому же времени относится и первый общеизвестный "честный" поступок Яковлева: не подружившись с начальником, он, не долго думая, наклепал статейку в "Московскую правду" про то, какой тот плохой человек. Начальника, разумеется сняли. А Яковлев, воодушевленный своим успехом, пошел дальше - вверх по карьерной лестнице.

Но как же верный ленинец, коммунист до мозга костей превратился в латентного врага режима? Сам Егор Яковлев на эту тему распространяться не любит. Но в официальную версию его "перерождения" поверит только младенец: где это видано, чтобы успешный журналист, одну за другой берущий карьерные высоты, сам начал пилить сук, на котором сидел? Яковлев, разумеется, был не таков.

Увы и ах. Не политзаключенные, не жертвы из подвалов Лубянки открыли глаза Егору Владимировичу. Политической девственности Яковлева лишила продавщица из "Елисеевского" Даша, когда на предъявленную ей "корочку" главреда "Советской печати" ответила по-народному, адресовав журналиста толи в гинекологические, толи в урологические дали.

Если уж главному редактору, да не какой-нибудь "Правды Усть-Урюпинска", а печатного органа всей советской журналистики, если ему, самому Егору Яковлеву не продают сырокопченой колбасы - то куда эта страна катится? С этим наиважнейшим вопросом наш герой обращался ко всем вышестоящим собеседникам.

Инцидент, конечно, уладили - продавщицам в "Елисеевском" строго-настрого поручили отпускать сырокопченую Яковлеву - даже если на прилавках для обывателей ее нет.

Но зерно сомнения проросло в душе главного редактора. Подчиненные часами ждали его в приемной, тексты месяцами лежали без визы, а Егор Владимирович с маниакальной упертостью носился по столице (а по выходным - и по ближайшему Подмосковью), проверяя: а как обстоят дела в других магазинах с продажей колбасы?

Дела обстояли известно как. И не то чтобы в универсамах и сельмагах плохо относились к товарищу Яковлеву лично, но сырокопченой не было практически нигде.

Яковлев же принимал неудачи в поисках слишком близко к сердцу. Ему мерещилось, что Клавы, Маши, Лены и Кати за прилавком издеваются над ним, смеются над его положением, регалиями, авторитетом. И жаловался, жаловался, жаловался.

Пока не надоел всем со своим нытьем. Несолидно как-то ответственному работнику печати охотится не за вредителями, не за неуемными фальсификаторами и очернителями советской действительности, а за банальной колбасой. По-мещански это как-то.

Яковлева отправляют в Прагу консультантом, первым заместителем ответственного секретаря, заведующим отделом теоретического журнала коммунистических партий "Проблемы мира и социализма".

Перед ним явственно замаячила перспектива очутиться в рядах махровых антисоветчиков. В диссидентах, однако, Яковлев быстро разочаровался. Лидер там уже имелся: Солженицын. А Егор Владимирович в ГУЛАГе не был, ничего значительного, кроме вариаций на тему "вести с полей" не написал, да и растительность на челе молодого антисоветчика была не в пример бороде у "совести нации".

К счастью, в Чехословакии дела с колбасой обстояли получше, чем в СССР, и это, наверное, сыграло решающую роль в том, что Егор Владимирович постепенно успокоился, остепенился. В 1975 его обратно берут спецкором в "Известия".

Вынужденная "ссылка" в страну Варшавского договора сослужит Яковлеву хорошую службу. В 1986, на волне начавшейся Перестройки, его, не замаравшего себя в околоредакционных дрязгах последних лет, приглашают возглавить "Московские новости". С подачи друзей Яковлева из КГБ, сам Молотов соглашается дать ему интервью. Тщательно дозированная и заверенная в соответствующих кабинетах "страшная диссидентская правда" просачивается на страницы "МН". Яковлев становится героем у шептунов на кухнях со стажем.

Диссиденты и те, кто мнил себя таковыми, ринулись истреблять запасы съестного на кухне Егора Владимировича. Жена Ирина не успевала выбрасывать пустые бутылки, а ее супруг ночи не спал, составляя рапорты и отчеты о проведенных беседах для своих кураторов из КГБ.

Репутацию глашатая перестройки спасло то, что в "органах" к тому времени уже понятия не имели, что со всеми этими доносами делать. Система сбора "компромата" и поощрения информаторов все еще действовала, но это была работа вхолостую. Потенциальные жертвы на допрос не вызывались - и до сих пор свято верят в то, что пили водку с честнейшим человеком.

Лет через сорок, когда архивы ФСБ за соответствующее десятилетие будут рассекречены, потомки шестидесятников и диссидентов почерпнут из них много нового. Узнают, например, что жизнь и свобода их смелых родителей висела буквально на волоске - благодаря дружбе с рупором гласности Яковлевым. Не случайно Виталий Коротич, главный редактор "Огонька", не испытывал к Егору Владимировичу теплых чувств. Издания не просто конкурировали за звание главной "форточки" в затхлой квартирке советской печати. Речь шла об антагонизме личном: Коротич не переносил фальши, а Яковлев был насквозь фальшив.

Перестройка кончилась. А вместе с ней - и золотые годы "Московских новостей". Наш герой создает "Общую газету", пытается учить Ельцина, как жить, - но былое влияние безвозвратно утеряно. Новым российским властям не интересно слушать нытье обидчивого "шестидесятника". В 1992 году Яковлева увольняют из "Останкино", где он проработал менее года.

Коллеги Егора отмечают: он становится все более раздражительным, может накричать, запустить телефоном в стену, полюбил менторский тон. В его поведении - диктаторство, капризность и барство. Из влиятельных друзей не осталось никого. Московская мэрия, АвтоВАЗ и Борис Березовский, спонсировавшие в разное время "Общую газету", деньги давать перестали. Едва ли не самый высокопоставленный политик, продолжавший иметь дело с Яковлевым - Григорий Явлинский, любивший поплакаться в жилетку Егора Владимировича.

Дальше так жить было нельзя. И Яковлев продает своего любимого ребенка. Свобода СМИ только на словах была бесценной, на деле же для передачи "Общей газеты" бизнесмену Лейбману, оказалось достаточно 3 миллионов у.е.

И то дело. Банк "Общий" (любовно именуемый в определенных кругах "Общаком") , где Яковлев подвизался членом совета директоров, больших денег не приносил, у сына Владимира (основателя газеты "Коммерсант") просить было неудобно. Вот и выкрутился Егор Владимирович из затруднительного финансового положения столь нехитрым способом.

Потом, правда, на показ долго каялся, ругал Лейбмана последними словами и просил прощения у коллег по журналистскому цеху. Простили ему предательство идеалов или нет - бог весть. Известно, правда, что как минимум двое никогда не простят господина Яковлева.

Эти двое - супруга экс-мэра Санкт-Петербурга Анатолия Собчака Людмила Нарусова, и близкий друг первого питерского градоначальника - президент Путин. Это неприязнь того рода, что граничит с брезгливостью.

А дело вот в чем. Как-то раз Евгений Евтушенко, вернувшись из Парижа, где встречался с Собчаком, написал очень яркое стихотворение и принес в "Общую" к Яковлеву. Тот прочитал, поморщился и сказал: "Не надо это публиковать, сегодня здесь это многим не понравится".