Александр Мячин, "Русский журнал", 16 февраля

Если чем и оказалась примечательна предвыборная программа Владимира Путина, изложенная в его выступлении перед доверенными лицами в МГУ, то прежде всего контрастом между достижениями и успехами собственного правления и провалами и ошибками ельцинской эпохи. Как подчеркнул президент, "власть фактически постоянно должна была разгребать текущие завалы... и при этом закладывать основы нашего будущего".

Антиельцинский пафос речи Путина, ранее более чем сдержанного в оценках результатов "трудов" своего предшественника, похоже, не в последнюю очередь навеян итогами парламентских выборов, вынесших недвусмысленный вердикт ельцинскому наследию в лице тех политических сил, которые ассоциировались с той эпохой. И в том, что президент оказался вынужден более решительно рвать с ельцинской эпохой, можно увидеть влияние фактора Глазьева, уже одно присутствие которого на политической сцене стало серьезным вызовом для действующей власти. Во всяком случае, обращает на себя внимание перекличка путинских тезисов (в частности, когда президент говорит о необходимости "наведения порядка" и "справедливой платы" в сфере недропользования) с лозунгами, взятыми на вооружение "Родиной" и принесшими ей успех в декабре.

Особенность нынешней предвыборной ситуации в России в том, что в канун второго срока первоначальная повестка первого путинского срока оказалась далеко не исчерпана. Что-то из тех задач оказалось решено - речь идет об известном укреплении государства и социально-экономической стабилизации. Но многие: обуздание коррупции и преступности, преодоление огромных диспропорций в доходах разных слоев населения, назревшие и перезревшие структурные преобразования в экономике - оказались для новой власти задачами из разряда "неберущихся". Нельзя сказать, что не предпринимались какие-то попытки их решения, но преимущественно все ограничивалось имитацией некоей бурной деятельности, разовыми пиаровскими акциями вместо продуманной систематической работы, типичными для советских времен бюрократическими рапортами-отчетами о "новых успехах" на поприще повышения жизненного уровня трудящихся.

Главная причина и корень большей части проблем российского общества - паразитическая олигархо-сырьевая система, сложившаяся в годы правления Ельцина, - оказалась мало затронута путинскими нововведениями и по-прежнему определяет социально-экономический строй страны.

Нерешенность задач первого срока и создает то слабое место в предвыборном проекте Путина, которое позволяет Глазьеву сыграть свою игру. Экс-лидер "Родины" позиционирует себя на выборах как путинец, но такой, который готов более решительно и последовательно реализовать программу "путинского большинства", чем сам президент.

Однако утверждать, что Глазьев играет на путинской площадке, можно лишь формально. Уже в самом понятии "путинская площадка" заключен парадокс. Объективно это эклектическое объединение двух плохо сочетаемых ценностных систем -"глобалистской" и державно-традиционалистской: "уж, скрещенный с ежом". Путинский "центризм" и предстает как попытка соединить эти во многом разносмысловые ценности.

В итоге на одной и той же "площадке" оказались, к примеру, Рогозин и Чубайс - политики, непримиримо настроенные друг к другу, готовые вести борьбу на идейное взаимоуничтожение. Нонсенс, характеризующий общий стиль путинской эпохи. Как следствие мы можем наблюдать ожесточенную борьбу за "нашего Путина". Каждая из сил, временно объединившихся под "путинской крышей", имеет свое понимание Путина и стремится навязать это собственное понимание Кремлю.

При всем том общая эволюция путинской власти происходила в направлении постепенного смещения именно к консервативно-традиционалистским ценностям, что и позволяло говорить о разрыве с эпохой ельцинизма. Именно движение в этом направлении, сближение с "почвой" и помогло новой власти обрести ту прочность, которой так не хватало прежнему режиму.

Глазьев действует как раз в резонансе с генеральной линией общественных сдвигов и вынужденной эволюционировать в том же направлении российской власти. В этом плане он получает известное преимущество как политик, более открыто и последовательно выступающий с консервативно-традиционалистских позиций, у которого даже социальная идея приобретает традиционалистский окрас.

Путин, пытаясь нащупать решение старых проблем и размежеваться с прежним порядком, остается в целом в рамках старого дискурса, будучи окруженным старыми элитами и привязанным к их ценностной и понятийной системе. На политическом образе Путина лежит неизгладимая печать постмодерна: в Путине при желании можно обнаружить почти все, он всеяден и удовлетворит самым различным вкусам и идейным запросам. Путинская "идеология" аморфна и размыта; путинский стиль - это стиль полутонов и полукомпромиссов.

Глазьев свободен в своем выборе, что позволяет ему предлагать новый дискурс, основанный на реванше старых культурных смыслов с четким проведением грани между "добром и злом". Он не стеснен в своей риторике и, в отличие от Путина, может называть вещи своими именами.

Его бескомпромиссность и определенность, демонстративная честность в добротном буржуазном смысле, выражающаяся в показной готовности заключить контракт с избирателем и четко оговорить свои обязательства, смотрятся популистски выигрышнее общих, расплывчатых и не очень убедительных тезисов Путина о борьбе с бедностью и возможности решить эту общенациональную проблему через удвоение ВВП. У Глазьева давно уже готов свой ответ на вопрос, где и как искать новые источники роста.

Не в пользу действующего президента говорят также половинчатость и непоследовательность власти в попытке модернизации общественного строя. Вместо изживания олигархической системы как социально-экономического явления избиратель видит, что для власти существуют "свои" и "чужие" олигархи. Есть Ходорковский, превратившийся в искупительную жертву от всего сословия олигархов, и есть Абрамович, который может позволить себе совмещать губернаторскую деятельность с бизнесом в особо крупных размерах и фактически открыто вывозить капиталы за рубеж.

Предвыборное послание президента добавило мало что нового к образу Путина-политика, менеджера par excellence. Путин по-прежнему обходит молчанием ключевой вопрос стратегии российского рывка. Все, что обещает президент? - превратить второй срок в "период работы над созданием условий для перехода к принципиально лучшему качеству жизни".

Глазьев и Путин различаются не только стилистически. Их консерватизмы имеют типологически разную природу, которая проявляется, в частности, в различиях их социально-экономических приоритетов.

Если Глазьев все отчетливее претендует на роль главного выразителя неоконсервативной "революции ценностей", да и на выборы он идет как выдвиженец от Союза православных граждан, то Путин, при всех приписываемых ему наклонностях к авторитаризму и обвинениях в насаждении "управляемой демократии", выступает как охранитель сложившейся в начале 90-х годов системы либерально-рыночных ценностей.

Если консерватизм Глазьева является социальным, то Путин позиционирует себя прежде всего как либеральный консерватор. Визит Д.Медведева в Вашингтон, которому предшествовала его статья в Financial Times, как и нынешнее выступление президента в МГУ, должны были подтвердить западным элитам, что действующая власть не намерена сворачивать с пути либеральных преобразований.

Вполне вероятно, что убедительная победа на выборах нужна Кремлю для более решительной реализации пакета либеральных реформ. Эти реформы могли бы стать составной частью политики "нового курса", который, скорее всего, будет означать движение к некоему варианту контролируемой рыночной экономики, допускающей частную бизнес-деятельность, но под жестким контролем власти. И выбор Казахстана в качестве точки отсчета нового внешнеполитического сезона в Кремле позволяет предполагать, что именно казахстанская модель реформирования социально-экономической системы может быть использована Кремлем при проведении будущих преобразований. В этом случае поддержка как можно большего числа граждан позволила бы власти чувствовать себя более уверенно при принятии непопулярных социально-экономических решений.

Но здесь же коренится и опасность размывания нынешнего "путинского большинства".

Так называемое "путинское большинство" объединило электораты разной мировоззренческой и идейно-политической ориентации. Оно вобрало в себя сторонников и "Единой России", и "Родины", и даже значительную часть коммунистического и либерального электоратов. Новое решительное продвижение по пути либеральной модернизации, со всеми неизбежными в этом случае социальными издержками, создаст предпосылки для переструктурирования нынешнего большинства.

Новое большинство в этом случае будет формироваться на стыке консервативно-левой части путинского электората и традиционного левого электората, вбирая в себя значительную часть тех избирателей, которые потеряли надежду на перемены и предпочитают игнорировать выборы в знак молчаливого протеста.

В борьбе за это новое, условно говоря, социал-консервативное большинство преимущество получит тот, кто особенно преуспеет в эксплуатации социальной идеи. Слова Рогозина о том, что за "Родину" голосовала та часть "путинского большинства", которая не голосовала за "Единую Россию", - лишь половина правды. Другая ее половина - в том, что "Родина" собрала значительную часть голосов протестного электората, которая недовольна заданными эпохой нового путинского "застоя" темпами изменений, отсутствием решительных сдвигов в балансе распределения национального дохода, сложившегося в период первоначального дележа общегосударственной собственности. И в этом отношении Глазьев уже занял неплохие исходные позиции, позволяющие ему в дальнейшем повести серьезную борьбу за завоевание этого нового большинства.

В случае успешного выступления Глазьева на выборах 14 марта глазьевский феномен превратится в весомый фактор давления, с которым Кремлю неизбежно придется считаться при реализации повестки дня очередного четырехлетнего срока Путина.