Мурат Лаумулин, "КонтиненТ", 18 февраля

Термин "многовекторная дипломатия Казахстана" был впервые использован более десяти лет назад. Он был призван обозначать независимую, неангажированную и свободную в своем выборе внешнюю политику молодого государства. На самом деле за многовекторностью крылось балансирование между различными геополитическими центрами силы, оказывавшими влияние на Казахстан и на Центральную Азию в целом. И вот спустя десять лет пришло время подводить итоги: оправдала ли себя многовекторная внешняя политика и была ли она вообще.

Вынужденное маневрирование

Многовекторность как системное проведение внешней политики начала складываться в первой половине 1990-х годов. Вспомним, что это было за время. Казахстан в конце 1991 года получил независимость, а вместе с ней кучу проблем: тысячу с лишним советских ядерных боеголовок, огромную территорию, которую надо было охранять, разнородное полиэтничное население, половина из которого еще не ощущала себя гражданами суверенного государства. К этому надо добавить соседство с двумя гигантами – Россией и Китаем, и соответственно – протяженные и незащищенные границы и нерешенные пограничные проблемы, богатейшие природные ресурсы, на которые зарились близкие и дальние соседи, удаленность от морских и мировых коммуникаций.

Сразу же после получения независимости в Казахстан хлынул сонм желанных и нежеланных советчиков. Одни учили нас, как строить демократию и рынок, другие – как защищать права человека, третьи призывали вернуться к своим историческим, культурным и этническим корням и, наконец, четвертые уговаривали не рвать советскую экономическую и политическую пуповину. Соответственно, каждая из заинтересованных сторон в зависимости от своего геополитического и международного веса пыталась оказывать на нас давление. И это давление мы начали ощущать уже сразу после обретения независимости.

Первым тестом на гибкость для Казахстана стала проблема советского ядерного наследства. Волею судьбы и геополитики наша республика оказалась в одной компании с Россией, Белоруссией и Украиной – также наследниками советского ядерного арсенала. Против них действовала крупнейшая геополитическая сила в лице Соединенных Штатов, заинтересованных в ликвидации потенциальной угрозы, которую создавало якобы бесхозное советское ядерное наследство. Россия в новой трактовке Договора СНВ-1 фактически умыла руки и заняла проамериканскую позицию, согласно которой все ядерное оружие с территории остальных республик выводилось, а США имели дело только с одной ядерной державой – Россией.

Наибольшее давление пришлось испытать Казахстану. На Западе его вдруг начали подозревать в симпатиях к исламскому миру и стремлении помочь некоторым мусульманским странам создать "исламскую ядерную бомбу". Все это происходило на фоне разворачивавшегося кровавого конфликта в Таджикистане. Чтобы не прогадать и вести с Вашингтоном более или менее осознанный торг по ядерной проблеме, Алма-Ата нуждалась во внятном совете или консультации со стороны Москвы, но так их и не получила. В этих условиях, оказавшись брошенным на произвол судьбы, казахстанское руководство стало вести осторожную игру, то объявляя себя "временным ядерным государством", то соглашаясь на безоговорочный вывод ракет. В Вашингтоне не могли понять, чего же ждать от Казахстана на самом деле. В Москве, по-видимому, понимали, в чем дело, но в ответ на недоуменные вопросы американцев только разводили руками.

Вскоре к торгу прибавился новый и очень существенный элемент – каспийская нефть. Фактически Казахстан действовал по принципу: ядерное оружие в обмен на инвестиции. Следует напомнить, что в то время Вашингтон еще не представлял себе, во-первых, истинных масштабов разведанных и прогнозных запасов углеводородов на Каспии, а во-вторых, опасался реакции России, не зная, насколько слаб ельцинский режим. В этих условиях администрация Буша-старшего старалась не рисковать и в обмен на согласие Казахстана убрать со своей территории баллистические ракеты согласилась на крупномасштабные инвестиции в нефтегазовый сектор. Это потом Каспий стал стержнем американской геополитики в Евразии и на свет появился проект "Баку – Джейхан". Каспийский фактор в еще большей степени придал казахстанской дипломатии многовекторный характер, превратив ее в сверхчувствительный инструмент балансирования на грани возможного. Но прежде чем это произошло, ей пришлось выдержать серьезное испытание.

Когда многовекторность не помогает

Отношения с Китаем у Советского Союза начали улучшаться еще при Горбачеве. После распада страны его наследникам пришлось вести дела с азиатским гигантом поодиночке. Но еще во время перестройки Пекин поставил Москве четкое условие: полная нормализация отношений возможна только в случае урегулирования пограничного вопроса и решения проблемы так называемых "спорных" территорий. К слову, "спорными" эти территории являлись только для Китая. Ни Советский Союз, ни остальной мир таковыми их не считали. Из-за этих территорий в 1969–1971 годах проливалась кровь советских солдат на Дальнем Востоке и на казахстанско-китайской границе.

Получив жесткий отпор от СССР, Китай на двадцать лет замолчал, но после 1991 года вновь ввел эту тему в свой внешнеполитический арсенал. Ситуация теперь выглядела зеркально: вместо слаборазвитого и отсталого Китая на границах постсоветских республик возникло динамично развивающееся и экономически успешное государство с ярко выраженными геополитическими амбициями. И наоборот: вместо могучего Советского Союза, который никому ничего никогда не отдавал, а только, начиная с 1939 года, приобретал, появилась масса слабых и неорганизованных, с точки зрения стратегической безопасности и обеспечения своих интересов, государств. Конечно, иметь дело с такими партнерами Китаю было гораздо легче. Даже России пришлось поступиться принципами и отдать Поднебесной острова на Амуре, в том числе обильно политый кровью Даманский.

Заинтересованный в экономическом сотрудничестве с КНР, а также исходя из вполне понятных соображений, что с таким соседом, как Китай, лучше не иметь проблем, Казахстан также был вынужден согласиться на признание суверенитета Китая над пустынными пространствами, которые в эпоху советско-китайской конфронтации были фактически ничьи. Но сам факт передачи территорий с социально-психологической точки зрения имел для нашего общественного мнения болезненный характер. Что ж, казахстанцам, как и другим жителям постсоветского пространства, приходилось привыкать к новой реальности, что они больше не живут в супердержаве.

Но в конечном счете уступки Китаю сыграли на руку Казахстану и его многовекторной дипломатии. Пекин взамен пошел на понимание по столь неприятной для Казахстана демографической и миграционной угрозе, согласившись в 1993 году на ужесточение визового режима. Оба государства нашли понимание и по "уйгурскому вопросу", создававшему определенные проблемы не только для Китая, но и для нашей страны. И наконец, Казахстан смог более или менее на равноправной основе, опираясь на стратегическое партнерство с Россией, вести диалог с Китаем в рамках ШОС. Но помимо Москвы, у Алматы к середине 1990-х появился еще один "стратегический партнер".

"Быть другом Америки труднее, чем ее врагом"

Этот известный афоризм в полной мере можно отнести к Казахстану и его сложным, если не сказать больше, отношениям с США. В 1994 году казахстанский и американский президенты подписали Хартию о стратегическом партнерстве. На первый взгляд подписание подобного документа должно было поднять престиж Казахстана. Но тогда мы еще не понимали, что Вашингтон для достижения своих геополитических целей готов подписывать любые документы и с кем угодно. И если на США хартия не накладывала никаких обязательств, то, как вскоре выяснилось, Казахстан должен был строго соблюдать дух и букву соглашения. А именно: строить демократию и рынок, соблюдать права человека, проводить честные выборы под международным контролем, а следить за всем этим будет "стратегический партнер" – Америка (два года назад примерно в таком же положении оказался наш сосед Узбекистан, также попав в жесткие объятия "стратегического партнерства").

Выяснилось, что Белый дом намерен на полном серьезе вмешиваться во внутренние дела Казахстана. В США нашел убежище бывший казахстанский премьер, ставший ярым оппозиционером; через американские агентства и фонды щедро финансировалась оппозиция, оказывалось давление через "независимые" СМИ и НПО. Американские и вообще западные политики, посещая Алматы или Астану, не преминули читать казахстанской стороне нотации про демократию. Дело дошло до того, что Н. Назарбаев был вынужден в жесткой форме поставить на место американского госсекретаря М. Олбрайт, когда ее менторство перешло все дипломатические рамки.

Тем не менее независимый курс Казахстана, особенно в том, что касалось его внутренних проблем, укрепления властной вертикали и государственности, сходил Астане с рук. Причины крылись, как всегда, в геополитической зацикленности Вашингтона, который любой ценой стремился реализовать свою каспийскую стратегию, в первую очередь проект "Баку – Джейхан", и закрывал глаза на строительство "управляемой демократии" в Казахстане.

Торжество многовекторности

Каспийское направление было самым сложным, самым "мновекторным" во внешней политике Казахстана. С одной стороны, приходилось испытывать все растущее давление со стороны главного инвестора – США, а также со стороны "братской" Турции, а с другой – вести сложный диалог с ближайшим союзником Россией и другими постсоветскими государствами, в том числе и с таким неоднозначным партнером, как Туркменбаши. К этому надо добавить Иран, который выступал с вполне дельными и на первый взгляд целесообразными предложениями. Нельзя было сказать твердое "да" одной стороне, чтобы не обидеть другую. Нельзя было сказать категорическое "нет", чтобы не пострадали национальные интересы и даже безопасность Казахстана.

В этих условиях казахстанская дипломатия проявила верх изворотливости и искусства балансирования. В течение долгого времени Астана вообще отмалчивалась по поводу трубопровода Баку – Джейхан и использовала это время для интенсификации переговоров по правовому статусу и урегулированию спорных вопросов с главным партнером на Каспийском море – Россией. Параллельно Казахстан выступал с ни к чему не обязывающими заявлениями о приемлемости иранского маршрута, что должно было успокоить Тегеран. В 1998 году Казахстану и России удалось сделать прорыв по проблеме делимитации своих участков Каспийского шельфа, что положило начало реальному процессу раздела моря и его недр. Правда, из игры был выключен Иран, но это стало больше проблемой Азербайджана и Туркменистана, которым Москва и Астана предоставили самим разбираться с Тегераном.

Более того, после достижения соглашения с Россией у Казахстана оказались развязанными руки в отношении проекта "Баку – Джейхан". Казахстанская дипломатия могла теперь относительно свободно высказываться в отношении этого трубопровода. Смысл заявлений, которые делала и продолжает делать до сих пор казахстанская сторона, сводится к следующему: стройте, что хотите; мы готовы гнать свою нефть по любому трубопроводу и даже по всем одновременно, лишь бы находились покупатели и не падали цены на нефть. Наверное, такая позиция не очень нравилась России, но в Москве понимали, особенно после неофициальных заверений, что приоритет все равно остается за КТК и за российским направлением в целом. Трубопроводу Баку – Тбилиси – Джейхан (БТД) в любом случае достанутся остатки нефтяного фонтана.

Для полноты многовекторной картины Казахстану удалось втянуть в каспийскую игру еще двух игроков. Первым был Китай, с которым в 1997 году было подписано семимиллиардное соглашение, сразу же окрещенное "проектом века". Но в лице Пекина Казахстан столкнулся с не менее, если не более искушенным в дипломатической "многовекторной" игре партнером. Это соглашение так и осталось на бумаге, а Китай повел свою игру на нефтяных просторах Сибири. Вторым участником стал Европейский Союз, который удалось запугать тем, что ему, претендующему на новую геополитическую роль в Евразии, грозит опоздание к разделу каспийского пирога и, по сравнению с Америкой и Россией, функционирование на вторых ролях в обширном регионе Кавказа и Центральной Азии. Казахстан действительно был крайне заинтересован в привлечении европейских, особенно германских инвестиций и технологий, расширении европейского присутствия как противовеса и гарантии от любого другого диктата. Очередной аккорд этой политики Казахстана можно было наблюдать недавно, в декабре прошлого года, во время визита немецкого канцлера Г. Шредера, который в принципе признал необходимость участия Германии и немецких компаний в освоении Каспия. Можно не сомневаться, что позиция ФРГ будет иметь решающее значение при выработке дальнейшей стратегии ЕС в отношении нашего региона.

Южный вектор

Южное, или исламское, направление всегда оставалось одним из самых сложных в дипломатии Казахстана. В отношениях со странами исламского мира Казахстану приходилось на время и в интересах дела сбрасывать европейский костюм и в зависимости от конкретной обстановки облачаться в чалму, феску или дхоти. Говоря прямо, Казахстан не мешал тем, кто этого хотел, видеть в нем то близкого тюркского родственника, то часть исламского мира, а иногда – верного наследника советско-индийской дружбы. Идя по этому пути и преследуя конкретные политические и экономические цели, Казахстан дал себя втянуть в различные, прежде "экзотические" международные объединения – ОЭС, ОИК и союз тюркоязычных государств во главе с Турцией.

Справедливости ради следует отметить, что наш флирт с Анкарой под маркой пантюркизма, тюркского единства и признания в ее лице нового "старшего брата" быстро закончился. На его место пришло реальное и интенсивное, взаимовыгодное сотрудничество в экономической области. Но в светской Турции Казахстан видел также еще один канал в отношениях с Западом и НАТО. Сложнее дело обстояло с такими исламскими по духу и форме государствами, как Иран и Пакистан. Но в лице Тегерана, не желавшего портить отношения с геополитическим союзником Россией и ее друзьями, Казахстан нашел на удивление прагматичного и сдержанного партнера. Эта ситуация быстро сняла все страхи и прогнозы, которые особенно распространялись с Запада, о том, что Иран представляет угрозу светскому характеру государств Центральной Азии.

В отношениях с Пакистаном и Индией следовало четко выдерживать паритет в визитах, подписанных соглашениях и дипломатической активности. Оба индостанских государства были одинаково важны для Казахстана, но со временем роль Пакистана для всего региона Центральной Азии выросла. Это произошло в тот момент, когда в Афганистане победил клиент Исламабада "Талибан", а войска талибов вышли к границам региона. В этот период Исламабад стал единственным местом, где можно было бы предметно обсуждать новую угрозу нашему региону и даже иметь контакты непосредственно с талибами. Не исключается, что казахстанская дипломатия воспользовалась в 1999 году этой возможностью. О признании талибов заговорил и Ташкент, но баткенские события и в целом линия талибов на вооруженное свержение светских режимов в Центральной Азии показали, что с ними нужно не договариваться, а драться.

В этих сложных условиях казахстанская внешняя политика строилась солидарно с российской и с политикой других центральноазиатских союзников по ДКБ как поддержка (в том числе и военно-техническая) Северного альянса – единственной преграды на пути вооруженных религиозных экстремистов в наш регион.

После событий 11 сентября и с началом военной операции в Афганистане Астана отбросила свою многовекторность и поддержала, чем могла, антитеррористическую коалицию. Но с размещением американских военных баз в нашем регионе возникла новая проблема: нельзя было отказывать американцам в аэродромах, но и нельзя было действовать в ущерб России, которая в появлении американских военных баз в Центральной Азии, и особенно в Казахстане, вполне обоснованно видела угрозу своему стратегическому потенциалу, расположенному в Сибири. Казахстан и здесь нашел соломоново решение: пролет и посадку в экстренных случаях американцам разрешить, а базы не размещать. Как говорится, и овцы целы, и волки сыты.

Великий интегратор

Нельзя не упомянуть еще об одном направлении нашей внешней политики. Речь идет, как уже можно догадаться, об интеграции постсоветского пространства. Казахстан с первых дней возникновения СНГ предпринимал поистине титанические усилия по интеграции в рамках Содружества или иных образований в более узком формате. И эта политика была вполне искренней: Казахстан с его прежней тесной зависимостью от общесоюзной экономики, как никакая другая республика бывшего Союза, был заинтересован в сохранении традиционных связей. Кроме того, речь шла и об обеспечении совместной стратегической безопасности. Несмотря на то, что подобная линия не очень приветствовалась нашими друзьями на Западе, Казахстан упорно выступал с все новыми интеграционными инициативами.

Наиболее смелым в этом ряду было предложение о создании на месте СНГ Евразийского союза, которое наш Президент озвучил весной 1994 года в стенах МГУ. По сути дела, он фактически поставил вопрос о воссоздании Советского Союза, но по той схеме, которая разрабатывалась в Ново-Огареве и была прервана злополучным августовским путчем. Идея ЕАС, встреченная в штыки такими республиками, как Украина и Узбекистан, и натолкнувшаяся на прохладное отношение других участников СНГ, в том числе и ельцинско-козыревской России, не была реализована, но в дальнейшем получила продолжение в виде Таможенного Союза и ЕврАзЭС. Другая совместная инициатива по созданию Центральноазиатского союза, выдвинутая также в 1994 году, к концу 1990-х благополучно затихла.

И все же наша внешняя политика с ее многовекторностью принесла свои вполне осязаемые плоды. Казахстан сумел с максимальной выгодой использовать те преимущества, которые ему предоставила история и геология, и постарался минимизировать риски и угрозы, вытекавшие из его не совсем удачного геополитического и географического положения, превратившись в лидера по уровню экономических реформ и экономического развития среди государств Центральной Азии и даже СНГ.

При этом, что не менее важно, Казахстан сохранил хорошие отношения со всеми участниками большой геополитической игры, а также соседями и более отдаленными, но важными для нас государствами.