Алексей Кончаков, www.globalrus.ru, 21 июня

В Иране стартовала кампания второго тура президентских выборов. Этот тур должен решить, кто же будет считаться главой исполнительной власти в этой стране – члене американской "оси зла", ключевом игроке в регионе Персидского Залива, обладательнице богатейших запасов нефти и разработчице серьезной ядерной программы. Вопрос этот, учитывая, что Иран непосредственно примыкает к Каспию и что от того, как будут развиваться события в этой стране, зависит слишком много деликатных внешнеполитических и экономических вопросов, имеет принципиальное значение и для России.

В настоящее время в Иране заканчивается целая эпоха. Эпоха так называемого "президента-реформатора" Хатами. В свое время его избрание сопровождалось на Западе целым каскадом предположений и ожиданий. Видеть это можно было на самых разных, подчас неожиданных, примерах. Две женщины в хиджабах смотрят на портрет моложавого муллы с аккуратной бородкой. Одна говорит другой: "Правда, он похож на Тони Блэра?" В этом рисунке из западной газеты 1997 довольно удачно отразились настроения тех лет. При этом стоит отметить, что настроения эти были свойственны не только Западу, но и части иранцев, далеко не все из которых в восторге от ограничений, накладываемых фундаменталистским режимом.

Прошли два разрешенных президентских срока. Иранские мужчины позволили себе в жару закатывать рукава на один заворот выше, а отъявленные модницы выпустили из-под платков кокетливые челки. За те же 8 лет в несколько раз выросли цены и безработица. Страна окружена американскими военными базами, а студенческая молодежь заявляет, что "управляемая демократия" себя исчерпала и участие в выборах теряет смысл.

Дело в том, что в Иране над президентом и парламентом стоит Совет аятолл во главе с духовным лидером страны – рахбаром (после смерти Рухоллы Хомейни этот пост занимает Мохаммад Хаменеи). Совет имеет право отменить любое решение законодательной, исполнительной и судебной власти, если сочтет, что оно противоречит духовным устоям нации. Этим правом аятоллы активно пользовались, заблокировав важнейшие реформы президента Хатами. Несколько раз страна стояла на пороге взрыва, и каждый раз президент в последний момент сдерживал порыв молодежи.

Тем не менее, многое говорит о том, что и иранское духовенство осознает: без реформ стране не привлечь иностранные инвестиции и технологии, не диверсифицировать экономику, не "спрыгнуть с нефтяной иглы", не выйти на мировые рынки готовой продукции. Страна потеряла миллионы молодых специалистов, делающих успешную карьеру в Европе и США. Идеология уходит и из внешней политики. В условиях, когда арабские страны одна за другой выходят из состояния войны с Израилем, Ирану нет смысла оставаться "святее самого пророка". Иран безнадежно проиграл и схватку за влияние в исламских республиках бывшего СССР. Сотрудничество с Россией, Китаем, Индией, за исключением АЭС в Бушере, практически не выходит за рамки торговли оружием, энергоносителями и ненаукоемкими потребительскими товарами. По сути, эти страны мало что могут предложить друг другу в модернизации экономик.

С другой стороны, и Соединенные Штаты осознали, что с враждебным Ираном в тылу им не построить пресловутый "Новый Ближний Восток". Похоже, они отказались и от планов насильственной смены иранского режима. Иран сделал выводы как из десятилетней войны с Ираком (1980-1990), так и из американской операции "Буря в пустыне" (1991). Иранская военная доктрина предусматривает как массированный удар по слабому противнику, так и изнуряющую диверсионно-партизанскую войну с противником, технически их превосходящим. Вторая часть доктрины пока не опробована, но в периоды обострения отношений США с Ираном в СМИ появлялась информация о том, что на установление фактического контроля над всей территорией Ирака и Афганистана (кроме баз противника) доктрина отводит около 2 недель. Речь идет о десятках тысяч автономных подразделений общей численностью свыше 1 млн. бойцов, каждое из которых получит определенную цель. Причем, доктрина использует этническое многообразие Ирана: в зависимости от театра военных действий, в состав групп включены иранские арабы, курды, пуштуны, белуджи, азербайджанцы, туркмены. Противник может уничтожать промышленность Ирана и штурмовать его города, в то время как иранцы и их союзники будут устанавливать свою власть и свой "Новый Ближний Восток" от Памира до Бейрута.

Оказавшись в патовой ситуации, обе стороны ищут пути к примирению. В этих условиях имя будущего президента уже не имеет принципиального значения. Вероятно, лучшие шансы имеет Али Акбар Хашеми Рафсанджани, президент Ирана в 1989-97 годах. К его достоинствам относят не только некоторые экономические успехи того периода. Как это ни странно, многие желающие перемен иранцы видят его преимущества именно в репутации умеренного консерватора и высоком доверии к нему со стороны аятолл, включая рахбара Хаменеи. Рафсанджани не нужно, подобно Хатами, постоянно оглядываться на реакцию аятолл, он действительно сможет принимать рискованные решения. Что будто бы и продемонстрировал, заявив о желании нормализовать отношения с Соединенными Штатами, и даже признав, что ядерная программа Ирана имела некие секретные аспекты. Впрочем, трудно представить, что эти заявления были сделаны без одобрения Совета. Что касается мэра Тегерана Махмуда Ахмадинежада, то это скорее популист, чем консерватор, к тому же отношение к столицам и их мэрам в разных странах примерно одинаково.

Очевидно, налаживание связей США и Ирана будет иметь сугубо прагматический характер, подобный тому, который наблюдался в отношениях США-КНР: то есть, с ростом торговли, консультациями по региональным проблемам, но с минимумом критики политических систем. Россия, конечно, достроит АЭС в Бушере и другие объекты. Кто будет строить следующую АЭС, пока неизвестно.