Дмитрий Быков, "Собеседник", 31 октября

В самом конце прошлой недели состоялась встреча первого вице-премьера правительства Дмитрия Медведева с российскими писателями. На нее был приглашен и креативный редактор "Собеседника", известный поэт и прозаик Дмитрий Быков. После чего Дмитрий Львович передал в родной еженедельник свой отчет об этом давно зревшем разговоре российской власти с писателями земли русской.

Эта встреча предполагалась еще на Пекинской книжной ярмарке, но тогда помешали китайские церемонии. Я на эту ярмарку не поехал, потому что работы было много. Но очевидцы рассказывали, что писатели очень долго ждали Медведева, их совсем разморило, но они ужасно хотели сказать ему о чем-то наболевшем. Он вошел, всем кивнул, и его сразу увели кого-то приветствовать. В общем, осадок остался.

– Я хочу, – сказал Медведев в самом начале встречи, – особенно подчеркнуть, что у меня нет никакого дополнительного мотива. Только осуществить то, что по разным причинам не удалось в Китае.

Писатели охотно поверили бы ему, потому что не поверить Медведеву вообще трудно. Он прост, доверителен и начисто лишен аффектации. Путин в этом смысле держится загадочней и напряженней. Думаю, это профессиональное. Разведчику положено, а главе ФСБ тем более. У Медведева совсем другой бэкграунд – он юрист. Когда разведчик что-то скрывает – это нормально, а когда юрист – подозрительно. Поэтому он открыт, по крайней мере внешне.

Правда, во встрече с писателями все волей-неволей ищут дополнительный смысл. Медведев сегодня на всех каналах, его передвижения отслеживаются внимательнее, чем личная жизнь Пугачевой и Абрамовича, и либералы возлагают на Дмитрия Анатольевича серьезные надежды. Они понимают, что Касьянову не светит и выбирать надо из того, что есть. Все это писатели обсуждали, толпясь в предбаннике Каминного зала ЦДЛ. Там теперь ресторан, а раньше был партком. В этом парткоме заседал когда-то папа Дарьи Донцовой, видный литературный функционер Аркадий Васильев. В этом же помещении выгоняли из Союза писателей Виктора Ерофеева и Евгения Попова – за альманах "Метрополь". По логике сюжета теперь их надо было бы в этом зале принять обратно, но, к сожалению, это уже произошло в 1991 году в каком-то другом помещении.

Писатели представлены Василием Аксеновым, Владимиром Маканиным – что-то у меня пошло в ритме "Кому на Руси жить хорошо", так что я в нем и продолжу: Поповым, Ерофеевым, литкритиком Архангельским, его коллегой Немзером, Натальей Ивановою и Дарьею Донцовою (без мопсов, к сожалению); Успенским, Агеносовым, Слаповским, Бунимовичем, Гуцко, Романом Солнцевым, Бородиным и Веллером, еще был Дмитрий Липскеров и Славникова тож. Из поэтов присутствовала Римма Казакова, из главных редакторов – глава "Литературной газеты" Юрий Поляков. Вашего покорного слугу тоже позвали, спасибо большое. От агентства по печати и информации присутствовал Михаил Сеславинский.

Вас, наверное, интересует меню. Меню, товарищи, было превосходное. Была красная икра (к ней прилагались блины), салат из крабов, красная рыба, что-то такое с баклажанами (далеко было тянуться), картошка с селедкой и грибки. На горячее богатый выбор из четырех блюд. Потом маленькие пирожные и ягоды. И водка, к которой Медведев не притронулся. Зато маленьких пирожных он съел два. А я три. Писатели ели, а сами пристально смотрели на соседей, надеясь вставить их в очередной роман или пасквиль. Писатель, даже самый дружелюбный и разнеженный вниманием властей, всегда остается на посту.

Медведев появился внезапно и непафосно. Он сразу пригласил всех к столу и предложил не стесняться. Первым перестал стесняться Эдуард Успенский. Он торопился на радиопередачу, а потому не мог ждать. Вообще стандартный писательский вопрос больше похож на монолог и строится, как правило, так: "Вот я недавно ездил в (следует название страны), где у меня вышла книга. Меня прекрасно принимали, мою книгу хорошо покупали. И вот я подумал…" (следует вопрос – как правило, что-нибудь о государственной заботе).

– Вот я сейчас поеду на радио, у меня там передача, – сказал Успенский. – И я думаю о телевидении. Наше телевидение учит убивать, прятать трупы… Разве это хорошо? Ведь дети смотрят. Может быть, власть может что-нибудь сделать?

Не думаю, что Успенский хотел вернуть цензуру. Скорее он хотел вернуть программу "В нашу гавань заходили корабли".

– В Интернете можно через пару кликов добраться даже до более опасной информации, – сказал Медведев. – Я вот сейчас занимаюсь проблемой перевода телевизора на цифру. И скажу вам, что тогда государство окончательно утратит возможность влияния на телеканалы. А сейчас оно влияет всего процентов на пять. Только на новости.

Он еще немного поговорил про Интернет – про то, что это очень опасно, конечно, и что там много дряни, но не отказываемся же мы от него. Я очень обрадовался, что не отказываемся. После этого разговор перекинулся на библиотеки. Наталью Иванову волновало состояние толстых журналов и в особенности почтовые расценки – почта выступает монополистом и задирает тарифы, как хочет. А толстые журналы – наш родной феномен, и больше их нигде нет. Судьба библиотек тоже очень волновала всех писателей. Казалось, они долго ждали случая спросить основного преемника именно о библиотеках. Медведев обещал не упускать эту проблему и обеспечить библиотеки свежей хорошей литературой.

Среди всей этой культурной проблематики внезапно не выдержал последний букериат Денис Гуцко – человек молодой и горячий, родом из Ростова. Он спросил Медведева, как можно терпеть в стране агрессивный национализм и не стыдно ли нам всем, стране, победившей фашистов, наблюдать все это у себя. Нет ли какой-нибудь программы действий, и вообще.

– И надо ли запрещать так называемый "Русский марш"? – встрял я.

Медведев честно сказал, что смотреть стыдно. Доморощенных нацистов он назвал уродами. Наталья Иванова вставила, что у них нет никакой идеологии.

– Вот тут я позволю себе с вами не согласиться, – позволил себе не согласиться с ней Медведев. – Они считают себя идейными людьми. Ровно как и те герои, которые были на самом деле просто террористами. Я имею в виду бомбистов, народовольцев и так далее… И присяжные, кстати, тогда их тоже оправдывали, как в наше время оправдали убийц девочки…

– Меня в Америке вербовали в присяжные, – доверительно признался Аксенов. – Я всякий раз умудрялся этого избегать. И пронаблюдал, кто туда попадает. Только те, кто не сумел отвертеться. Самые тупые, ленивые и необразованные.

– И все-таки, – сказал первый вице-премьер, – как юрист я не отменял бы суд присяжных.

Когда начала говорить Римма Казакова, я очень быстро перестал улавливать нить ее мысли. Мысль скакала причудливо, как это и присуще поэту, вольной дочери эфира. Начала она с того, что ее очень раздражает уровень современной поп-культуры. Максим Галкин, сказала она, – это вообще ниже щиколотки!

– Ниже плинтуса, – поправил Сеславинский.

– И эта Глюкоза! – продолжала Казакова. – Вы послушайте, что она поет! "Я буду вместо, вместо, вместо неЕ твоя невеста, честно, честное Е!.." Что это такое?!

– Дмитрий Анатольевич, – не выдержал я, – напишите, пожалуйста, нормальный текст для Глюкозы. Ну невозможно же!

– Сам я не буду, – сказал Медведев с мягкой улыбкой, – но в администрации президента есть специалист, я его попрошу.

Дальше Казакова заговорила о писательской собственности. Тема собственности задела писателей за живое. Все заговорили о том, что отняли даже Дом литераторов, в котором теперь вот ресторан.

– Раньше сюда сходились прекрасные люди, – заметил Ерофеев. – Приходили демонстративно в красных рубахах. Ругали советскую власть. (Про красные рубахи я, если честно, не понял. Если ругать советскую власть – так это, наверное, не демонстративно, а, наоборот, для маскировки. – Д.Б.) А теперь писателям негде сойтись, поругать вас…

– Как вы думаете, Виктор Владимирович, – задумчиво спросил Медведев, – а ездили бы вы по миру так много, если бы все было, как раньше? И Дом писателей, и поликлиника, и писательские привилегии… а?

Все дружно стали убеждать вице-премьера, что свобода и поликлиника – вполне совместимые вещи. Но, кажется, убедили не до конца.

– Вот в Китае государство платит писателям, – сказал он меланхолично. – Но только тем, кто прошел идеологическое сито…

Все опять зашумели, выражая готовность немедленно слазить в это сито. Клянусь, я даже услышал слово "госзаказ".

Вице-премьер, кажется, был несколько удивлен этим ностальгическим порывом. Он рассчитывал, что у него потребуют свободы, но свободы никто особенно не хотел. Все выражали готовность послужить государству.

– Когда вами руководили, вам не нравилось, когда не руководят – тоже не нравится, – сказал Медведев грустно.

Я смотрел на все это с тоской, и остальные, по-моему, тоже. Было ясно, что задать какой-то главный вопрос мы все не можем, потому что и задавать его бессмысленно. Я, кажется, понял определяющую черту новой российской власти. Все прежние российские правители – ну, почти все, исключая, может быть, Александра Третьего, – очень хотели что-то тут изменить. И только нынешняя власть поняла, что ничего изменить нельзя, а потому все останется, как было. И на лице у этой власти – даже когда ее представитель молод, как Медведев, – написано усталое всеведение. Видно, что все они там приличные и даже, возможно, хорошие люди. Но история идет своим ходом, генетическим кодом, и сделать с этим ничего не получится.

– Дмитрий Анатольевич, – сказал я, – не думайте, пожалуйста, в своих книгах мы вовсе не такие нудные.

Он кивнул, но, кажется, не очень поверил. И все закончилось.

Хорошо бы он стал президентом. Добрый, терпеливый человек.