Дмитрий Быков, Polit.ru, 7 ноября

Некоторые легковерные люди очень обрадовались, что так называемый русский марш в Москве был фактически запрещен. На этой почве они даже предлагают полюбить мэра Москвы Юрия Лужкова и заместителя главы президентской администрации Владислава Суркова.

Его и в самом деле трудно не полюбить после того, как Александр Белов несколько раз обозвал его грубым словом и Асланбеком Дудаевым. Лучшего пиара Владиславу Суркову не делал еще никто. А тут еще слух о том, что именно Владислав Юрьевич лично приложил руку к запрету русского (или правого) марша и даже пообещал, что партия "Народная воля" перестанет существовать, если Белов начнет выступать у Девичьего поля. А то ведь ее недавно зарегистрировали. Обидно будет.

Кстати, всякого рода "Наши" и "Молодая гвардия" тоже очень активно ополчились против русского марша. На том основании, что проводят его совершенно нерусские люди. Вот, пожалуйста: http://www.molgvardia.ru/news-item.php?id=905. Получается, что Белов плох не тем, что пытается зачистить Россию от нерусских, а тем, что родители его правоверные иудеи. Воистину, спаси меня Господи от таких защитников, а с врагами я как-нибудь разберусь.

Можно сколько угодно издеваться над тем, что никакого правого марша в итоге не получилось, что организаторы его перессорились за месяц до мероприятия и что сам митинг в итоге выродился в жалкую пародию. Мне эта логика, правда, не очень понятна: стало быть, если бы получилось масштабное шествие по центру Москвы, желательно с погромом, – это не была бы пародия? Это была бы, пардон, манифестация реальной политической силы? Особо-то злорадствовать нечего, честно говоря. И радоваться тоже нечему. Существуют ситуации, в которых надо высказываться по-бродски: "Если Евтушенко против колхозов, то я за". Не то чтобы я советовал обязательно поддерживать русский марш, коль скоро Сурков и верная ему "Гвардия" выступает против. Надо просто реально представлять альтернативу. Если страшнее кошки, то есть русского этнического национализма, действительно зверя нет – что же, при таком раскладе все логично. Но если допустить, что кошка – порождение и даже орудие куда более страшных сил, оптимизм мгновенно испаряется.

Следует открыто признать, что идеологи нынешней России, защитники стабильности, запоздалые и боязливые запретители правого марша (которые вдобавок ничего не запретили гласно, а ограничились звонком Бабурину, то есть привычной аппаратной игрой), – впрямую ответственны за рост того самого национализма, с которым теперь вроде как борются. И ответственны вовсе не потому, что прикармливали, пестовали, до определенного момента разрешали все эти организации и даже дружески натравливали их на остатки российской демократии. Даже не потому ответственны, что Дмитрий Рогозин – политик абсолютно прозрачный, ясный, бессодержательный от рождения – надут именно ими, с единственной целью откусить требуемые проценты у коммунистов. А ответственны нынешние идеологи за русский нацизм прежде всего потому, что превратили русскую идеологию в вытоптанный, пыльный пустырь, на котором не растет ничего культурного и осмысленного. Где нет культурной растительности – там бурьян возникает сам собой. Мне уже приходилось писать, что этнический национализм – самая примитивная и архаичная идеология, базирующаяся на самом имманентном признаке; она во много раз проще марксизма, поскольку классовая мораль все-таки оперирует минимальными критериями, помимо примитивнейшего "наш – не наш". Национализм в России расцвел не потому, что его пестовали и холили, а потому, что не осталось ничего другого. Репей и сурепку не надо поощрять к росту – вам это скажет любой дачник. Достаточно выполоть и вытоптать клубнику со смородиной.

А потом можно бороться с репьем сколько угодно – его не убудет, он от этого только шире разбрасывает семена. Борьба с национализмом вообще невозможна – она неизбежно превращается в его пропаганду. Возможно только вытеснение сорной травы чем-нибудь этаким окультуренным.

Наша нынешняя идеологическая ситуация очень похожа на веховскую столетней давности. Тогда Михаил Гершензон – один из лучших пушкинистов, но никакой политолог – высказал опасную и глупую мысль: "Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом – бояться его мы должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной". Странно, что проницательному Гершензону так и не пришла в голову простейшая догадка – о том, что ярость народная как раз и есть прямое порождение тех самых штыков и тюрем, которые он призывал благословить. Все это названо в "Жизни Клима Самгина" попытками тушить огонь соломой. Невозможно уповать на власть, которая вот уже несколько столетий кряду проворачивает простейшую разводку: сначала доводит народ до нищеты и ярости, а потом пугает этой яростью мыслящих людей и призывает их встать под свои знамена – мы, дескать, защитим тебя от дикости. В результате даже Пушкин выбирает лояльность и верит в монархию – единственного нашего европейца, Бога из машины, вменяемого спасителя, – потому что альтернативой ему видится "русский бунт, бессмысленный и беспощадный". Так ведь этот русский бунт потому и беспощаден, что власть других действий не понимает, на слова не реагирует и обсуждать себя публично отказывается. Покупаться на такой простой фокус и веховцам было непозволительно, а уж нам, людям опытным, и подавно смешно. Происходит же все это потому, что интеллигенция в России боится народа значительно больше, чем власти. И это корень всех наших бед: интеллектуальная элита, которой положено вдобавок быть совестью нации, дезориентирована в главном вопросе. Собственный народ для нее страшней и опасней, чем его бессовестные угнетатели, жирующие в роскошном дворце.

Причины этого положения суть многи. В наше время – да отчасти и в 1909 году, когда вышли "Вехи", – дело было, увы, отчасти в национальном составе этой самой интеллигенции, панически боящейся погрома. В еврея этот страх зашит генетически, и никакая власть с ее столыпинскими галстуками не будет для него страшней, чем орущая пьяная толпа с хоругвями и арматурой. Простейшее соображение о том, что власть сама же и направляет этих арматурных хоругвеносцев, дабы отвести удар от себя, канализировать народный гнев наиболее выгодным для себя образом, – уже является непосильным для перепуганного интеллектуала, ибо ужас отшибает у него последние аналитические способности. Ему начинает нравиться даже Путин – поскольку представляется последним барьером на пути распаленной национализмом толпы; примерно такая же разводка осуществлялась в 1996 году ельцинистами, только пугали тогда коммунистами. Все-таки народ был поумнее и искал врага не под фонарем, а чуть повыше. Сегодня, как и в 1903 году, главным врагом представляется инородец – грузин, прибалт, гастарбайтер, но не надо забывать, что уже в 1905 году народ смекнул, где расположены главные враги, и сменил национальную ненависть на вполне обоснованную социальную. Чудовищная, катастрофическая бездарность русской власти, ее исключительная забота о себе, ее тесное сращение с бизнесом, ее лицемерие и фарисейство, а также феерическая способность испортить все, к чему она прикасается, – не могут не вызывать у народа глухой злобы и совершенно детской обиды: мы в очередной раз так поверили – и в очередной раз так живем! Иллюзии бывают разного рода: то внушат населению, что все таперича равны, то – что все таперича свободны и богаты, то – что прекратилось национальное унижение и равноудалились кровососы, но нынешнее разочарование ничуть не меньше того, что породило Кронштадский мятеж в 1921 году и белодомовский в 1993. Жить не стало ни лучше, ни веселее. В этом виновата, само собой, не только власть – но ее цинизм, бесстыдство и интеллектуальная скудость сегодня слишком очевидны. Про грабительство и новую "правильную" олигархию не говорю – те же яхтовладельцы надели кресты, делов-то, – но уж попытка рулить идеологией методами бизнес-пиара озлобила людей окончательно: раньше у них хоть оппозиция была, а теперь и оппозицией управляют из Администрации. Когда нет идеологического спора – вспыхивает национальный. Кому сказать спасибо? Да уж не Белову, конечно.

Но национальный состав интеллигенции – в общем, дело третье. Есть у нее и другая беда – чисто социальная. У нас нет и не было мыслящей аристократии, потому что именно ее попытка мыслить (декабристская, скажем) всегда представлялась власти особенно опасной. Ее именно тем и стыдили – как же, ведь вы аристократы… в сапожники захотелось?! Толстого корили именно предательством своего класса: "Граф, ведь вы граф!" Отдельные светлые личности случались, но в массе своей русская аристократия была той самой светской чернью, про которую все сказал еще Пушкин. Про мыслителей во власти я и не говорю – там высший интеллектуальный уровень демонстрировался Победоносцевым, который как-то раз в ответ на слова "Это вызовет дурные толки в обществе" – "остановился и – не плюнул, а как-то выпустил слюну на пол, растер и, ничего не сказав, пошел дальше". Мыслитель, да, и манеры соответствующие. В результате все наши интеллектуалы – либо разночинцы, либо представители советского среднего класса; умные у нас не бывают богатыми, а богатые – умными. Пропуск в элиту – низкий интеллектуальный ценз; умных боятся как огня – потому что заведись в Кремле кто-нибудь умный, его нынешним властителям немедленно пришлось бы ретироваться в Питер, в родные стены Большого дома: душевная и идеологическая их нищета по контрасту сделалась бы очевидна. А у разночинца страх перед народом, вопреки стереотипу, еще сильней, чем у аристократа и даже чем у еврея: ведь из этого самого народа разночинец вышел, поднялся, его с детства дразнили за очки и книжность, считали чужаком и предателем, – и возвращаться в эту зловонную и необразованную среду разночинец не хочет ни в коем случае. Вот почему у него так велик соблазн быть за власть – и против народа; за Суркова – против Белова. Тем более что враги национализма и впрямь выглядят несколько более цивилизованно, чем его адепты… и забыть об их взаимной обусловленности, а то и прямом сговоре – так соблазнительно!

Примером того, как интеллигенция с готовностью покупается на разводки, служит мой близкий друг, которого я особенно ценю за наглядность: нужно иметь гераклову храбрость, чтобы так подставляться. Дмитрий Ольшанский – восхитительная иллюстрация к этой статье: я рад бы сослаться на какое-нибудь его печатное выступление, но поскольку он фактически лишен всех трибун, апеллировать приходится к такому зыбкому и интимному источнику, как ЖЖ. Вот что он, стало быть, пишет: "Я почти во всем согласен с Холмогоровым". "Холмогоров все-таки очень, очень умеренный". Ничего себе метнуло человека, да? Но на самом деле все логично: Холмогоров ведь отрекся от правого марша-2006, приветствовал у себя в ЖЖ лужковский запрет на него (см. его журнал), а стало быть – лучше уж с ним, потому что он против страшной кошки. Между тем тут как раз должна бы включиться естественная брезгливость – даже если Холмогоров или подобные ему персонажи говорят правильные вещи (это, кстати, случается с ним очень редко), он это делает ЗАЧЕМ-НИБУДЬ. Еще Чуковский разоблачал так холмогоровского кумира Михаила Меньшикова: вам будут на десяти страницах внушать банальности, чтобы на одиннадцатой впарить под их прикрытием что-то ужасное, пещерное, зверообразное. Вот у нас сложилась парадоксальная ситуация: есть умный, талантливый, обаятельный N – и он за правый марш. Вот его давний соратник, самовлюбленный, ограниченный, фальшивый в каждом слове L, – и он против. На чьей стороне надо быть? Думаю, на стороне N – потому что он, при всех своих эскападах, человек идейный, и с ним по этой причине возможен диалог. С людьми корыстными, чье поведение регулируется сигналами сверху, диалог невозможен по определению – потому что нет идеологического поля, дискурсивного пространства: с одной стороны идеи, пусть людоедские, – а с другой прагматика и бабло. Даже если L вполне искренне выступает против русского марша, не прельщаясь кремлевскими посулами и не смущаясь угрозами, – он столько уже наговорил пошлостей и ерунды, что вставать на его сторону как-то совсем, совсем невозможно! И практика показывает, что идейные люди – тут, увы, еще один парадокс – всегда как-то менее опасны, чем люди баблоса, персонажи с калькулятором в голове. Идейные люди все-таки читали книжки, а потому погромы у них все больше теоретические. А прагматики книжек не читают и моральных тормозов не имеют. Я уже много раз писал, что лучше быть убитым за веру, чем за бабло: конец один, так ведь он всегда один… а эстетически оно как-то привлекательнее. И не надо думать, что прагматики пощадят: убить человека гораздо проще и ЭФФЕКТИВНЕЕ, чем переубеждать.

Выбор, однако, в основе своей ложный: нам опять предлагается выбирать между ехидной и порождением ехидны. Да и что это за дихотомия, в самом деле: либо ты за идейного погромщика, либо за безыдейного душителя? У нас, впрочем, такой выбор уже был в 1917 году, и мы успели убедиться, что интеллигенция на стороне восставшего народа выглядит не многим лучше, чем интеллигенция на стороне репрессивного правительства. У ехидны не бывает красивых порождений, а бунты не бывают осмысленными и милосердными. На естественный вопрос, почему мы всегда обязаны выбирать между этими чудовищами, – следует столь же естественный и ясный ответ: потому что это механизм русского самосохранения, гарантия выживания той самой государственной системы, которая существует тут со времен Ивана Грозного и заходит сегодня уже на седьмой круг. Власть обязана лепить пугало, дабы привлекать к себе сердца от противного, – и мыслящая часть страны будет пугаться этого пугала; власть будет растить Азефов – а обыватели будут бояться террористов. И спрашивать, почему у нас ТАКАЯ власть и ТАКАЯ оппозиция – бессмысленно: в трупе заводятся только черви, прекрасные бабочки в нем не образуются. Трупу надо, чтобы он был вечно живым. И не зря символом русской государственности долгое время был вечно живой труп. Поддержание этого макабра в его вечно-мертвом, но активном и кровососущем состоянии – главная задача русской власти и ее любимого орудия под названием "оппозиция". И пока обитателям страны не надоест жить в трупе, под властью трупа, в рамках идеологии трупа – ожидать благотворных перемен не стоит: жизнь для наших людей безоговорочно трудней и страшней смерти. Потому что живому приходится думать и за что-то отвечать, а с мертвого и спросу нет.