Голод 1933 года – удивительная тема. Более 70 лет прошло после этого безусловно трагичного события, но именно сейчас его трактовка стала большой политической и международной проблемой. Во второй половине 30-х годов, во время Великой Отечественной войны, в послевоенное время в УССР и даже в 90-х годах в уже независимой Украине вопрос об осмыслении того голода не раскалывал украинское общество и вообще не являлся актуальной темой. Актуальным голод 1933 года стал только сейчас.
И актуальность этой темы нарастает. Еще год тому назад трактовка голода 1933 года как геноцида украинского народа была вопросом в основном внутриукраинской дискуссии. Оранжевые революционеры навязывали украинскому обществу свое мировоззрение, частью которого было понимание голода 1933 года как геноцида, – и, в общем, все. За пределы Украины эта тема особо не выходила. Однако сейчас ситуация изменилась: конгресс США 25 сентября 2008 года признал голод 1933 года голодомором, геноцидом украинского народа. Проблема приобрела самый серьезный международный статус из возможных, она стала частью большой конфронтации между Россией и США, еще более обострившейся после августовской войны в Южной Осетии.
Тема голода 1933 года стала предметом межгосударственной дискуссии и даже межгосударственного конфликта. Страны, которые поддерживают украинских оранжевых революционеров в этой теме, далеко не всегда просто бездумно солидаризуются с ними в антироссийском порыве. Нет, США, прежде всего США – это не та страна, где возможны какие-то действия столь высокого уровня без внутренней дискуссии и столкновения мнений. Если конгресс США принял такое решение именно сейчас, то причиной тому является не только желание поддержать Украину в конфликте с Россией. Причина лежит еще и внутри самого американского общества.
Миф о голоде как голодоморе востребован американским обществом, он прошел все уровни критики и стал частью американской культуры. Точно так же этот миф вошел и в культуру восточноевропейских стран в ее националистической современной части, в культуру некоторых иных стран.
Почему именно этот голод и его трактовка стали сейчас столь актуальными? Почему в западных обществах становится востребованным миф о геноциде украинцев этим голодом? Еще можно было бы понять, если бы эта тема была востребована в то время, когда существовал Советский Союз. Но почему это происходит именно сейчас? Ведь Россия нынешняя – а этот миф в постосетинском мире и новой холодной войне направлен против России – не наследница Советского Союза ни в идеологии, ни в традиции. Россия не отвергла реформы 90-х, над Россией триколор, а не красное "полотнище". Россия нынешняя к коммунистической идеологии не имеет никакого отношения. Почему же этот антисоветский миф, в глубине которого лежит нацистский постулат про "жидовский голод", про месть евреев украинцам за "Хмельницкого" и стремление евреев освободить украинские "черноземы" для себя, почему этот миф востребован именно сейчас в самых что ни на есть демократических странах и кругах?
Первый уровень – прагматический – лежит на поверхности. Украинский национализм нуждается в антироссийской и в определенной степени антисоветской идеологии. Голод, понимаемый как геноцид, противостоит главному постулату советской идентичности о родившейся в ходе сокрушения нацизма моральности СССР. Это важно для всего современного восточноевропейского национализма – сокрушить именно моральную трактовку победы над нацизмом. Если нацизм начинает пониматься как минимум равным коммунизму злом, это делает моральными все те националистические движения, которые во время Второй мировой войны служили нацистам или уклонялись от участия в войне с ними. УПА, Армия крайова, прибалтийские Ваффен СС и т. д. – все они приобретают моральность, если советский коммунизм обвинить в проведении политики геноцида по отношению к этим народам.
В этом смысле украинский голодомор по функциональному значению – это такой же тезис, как "геноцид" литовцев в 1940–1941 годах или Катынь для поляков. Если бы не тема голода 1933 года, украинский национализм обязательно нашел бы иной пример "геноцида" украинцев коммунистами. Странно то, что для подобного примера был взят нацистский в своей основе миф. С другой стороны, в основе мифа о геноциде коммунистами литовцев, латышей или эстонцев также лежит нацистская в своей основе трактовка: евреи обвинялись в геноциде, который они якобы проводили руками русских, прикрываясь коммунистическими лозунгами. Именно в рамках такого понимания "геноцида" 23 июня 1941 года, например, в Литве началось то, что там называют "национальным восстанием" – массовое уничтожение литовцами евреев в качестве мести за все "грехи" "советской власти".
Миф о коммунистическом геноциде восточноевропейских народов – это форма осторожной реабилитации нацистского мифа о захвате евреями власти в Российской империи в ходе коммунистической революции. Недаром этот миф ныне всегда идет рядом с героизацией нацистских коллаборантов из числа местных националистов. Причем именно в случае с украинским голодомором миф о геноциде восточноевропейских народов получил хоть какое-то обоснование фактами. Очевидно, что инкриминируемые советским коммунистам депортации прибалтийской интеллигенции или расстрел польских офицеров в Катыни и депортации перед войной поляков из западных областей бывшего СССР до этнического геноцида никак не дотягивают. А вот голод 1933 года, коснувшийся миллионов людей, если доказать его искусственный характер и т. д., действительно может быть "похож" на геноцид.
В общем контексте противостояния советскому культурному наследию голодомор особенно важен своим масштабом. Если принять аргументацию его апологетов, мы получаем самое большое в истории человечества преступление власти против своего народа, и тем самым мы морально обвиняем коммунистов в самом большом в истории человечества преступлении. И соглашаемся морально оправдать любую форму сопротивления коммунистам, в том числе и через коллаборацию по отношению к нацистам. Масштаб в данном случае имеет принципиальное значение. Речь идет о качественно ином, чем в случае с литовским "геноцидом" или высылками кавказских народов, примере. Речь идет именно о полном моральном осуждении СССР и коммунизма. Голодомор – тоталитарная в своей основе идеологическая конструкция, она выводит проблему осуждения советского коммунизма за рамки украинского национализма, хотя и работает в том числе на украинскую националистическую идентичность.
...
Признание голода 1933 года геноцидом украинцев чрезвычайно опасно для всей Европы. Он не был геноцидом, и те, кто пытается навязать понимание голода 1933 года как геноцида украинцев, являются сознательными или бессознательными противниками гуманистического и ответственного развития европейской цивилизации, ЕС, всей Европы в целом. Они просто прикрываются своим конфликтом с Россией, но основным их противником является сама Европа.
...
Мифологическая функция голодомора в наши дни
Концепт голодомора дал украинскому национализму моральное основание для ответа на антинацистскую гуманистическую идеологию советского коммунизма после Второй мировой войны. Даже бойцов дивизии СС "Галичина" стало возможно не то чтобы оправдать морально, но как-то объяснить их действия с моральных позиций. Благодаря концепции голодомора украинские коллаборанты уже не выглядели столь однозначными коллаборантами, как белорусские полицаи. Украинский национализм благодаря идее голодомора смог втиснуться в щелочку советского гуманизма и пусть не доминировать в советской Украине, но присутствовать там с перспективами роста за пределы Западной Украины.
После краха СССР украинский национализм распространился как идеология за пределы Западной Украины и украинской эмиграции на центр и восток Украины. Теперь, после торжества "оранжевой революции", мы видим доминирование на Украине именно той версии украинского национализма, которая была сформулирована в годы холодной войны. Элементом этого модернизированного национализма и является культ голодомора. По сути, этот культ – главное гуманистическое, даже моральное обоснование конфликтности ныне независимой Украины с Россией. Через геноцид гуманистическая культура переступить не может. Переступить – значит потерять моральность и рухнуть во внутренних конфликтах...
Почему все же идеология голодомора закрепилась в современной Украине? Каково ее место в структуре современной идентичности и к каким последствиям это ведет современную украинскую культуру и государственность?
Прежде всего, голодомор существует не сам по себе, а в контексте других идей. Суть этих идей – антисоветская формула украинской идентичности. Постепенно, по мере отдаления от эпохи существования СССР и ослабления значения советских элементов культуры, в украинской национальной идеологии нарастает отмежевание от российскости и русскости. Но в целом нынешний украинский национализм сформулирован в эпоху существования СССР и до сих пор является прежде всего антикоммунистическим и антисоветским комплексом идей. Именно антисоветскость, а не антирусскость современной Украины подчеркивается государственным культом голодомора.
Голодомор понимается как политика советской власти, нацеленная на уничтожение Украины как идеи и украинцев как народа. Через этот концепт в украинский националистический комплекс вовлекаются антисоветизм и антикоммунизм, на какой бы основе они ни возникали. Через признание факта голодомора украинскому национализму может искренне сочувствовать и еврей, и русский, и немец, и либерал, и националист, и клерикал, и лишенный устойчивой идентичности обыватель.
Голодомор, введенный в контекст украинского национализма, развивает западноукраинскую версию украинской идентичности. Западноукраинский крестьянский традиционализм, не знавший коллективизации начала 1930-х годов, не может не сочувствовать тем, кто погиб в начале 1930-х годов от голода.
Через голодомор происходит не только моральная поддержка западноукраинского села в момент, когда оно брошено в нищету и переживает массовый исход трудоспособного населения за границу. Через голодомор моральная часть западноукраинской крестьянской культуры интегрируется в общую украинскую идентичность и культуру, придавая ей устойчивость.
Голодомор как часть новой западноукраинской идентичности хотя бы на мифологическом уровне позволяет гуманизировать бандеровца – радикального националиста, носителя украинской антисоветской идентичности. Исторически бойцы УПА и активисты ОУН были убийцами, реально практиковавшими геноцид: неоспоримый факт, что возникновение УПА сопровождалось немедленной резней поляков везде, где она действовала, и что евреи в Западной Украине были убиты в первую очередь руками местных полицейских, ушедших затем преимущественно в УПА.
Последующие исторические события не дали УПА возможности создать независимое украинское государство, но западноукраинский крестьянин хорошо знает, что пусть государство создать не удалось, но поляков и евреев больше рядом нет, а убиты они были вон тем дедом или его братьями, которых потом убили "энкавэдисты" в сорок девятом году.
Реальная память про УПА и реальный образ бандеровца в западноукраинской идентичности – это образ жестокого и хитрого победителя. Это городская интеллигенция могла мечтать об украинской независимости, гимне, гербе и государственном языке. Украинский крестьянин видел бойца УПА иначе: мобилизованный в УПА местный, который, взяв винтовку, не шел далеко от села, а решал, пользуясь ситуацией, застарелую местную, а то и личную проблему – убивал местного поляка, еврея, иногда "москаля". А потом, когда пути назад к мирной жизни уже не было, становился беспощадно жестоким убийцей (к слову, впоследствии обычно убитым при помощи кого-то еще из местных – это, правда, в широко распространенный миф не включено).
Образ УПА в западноукраинской деревне – это образ скорее махновского толка, образ защитника украинской традиционной культуры в родной местности от конкретных чужих, врагов. Образ сопротивления украинской деревни городу как таковому. Образ скорее антигосударственной, анархической, контркультурной идеологии, и потому запредельно беспощадной, дабы и этой кровожадностью город хотя бы напугать, если не удается от города отбиться...
Бандеровец перестает быть в народной памяти убийцей. Он становится защитником западного украинца от страшного "москаля"-коллективизатора, забирающего у крестьянина последние крохи крупы. Забытая жестокость бандеровца накладывается на умирание деревни в силу урбанизации и исхода украинцев на Запад. Новые поколения наполняют образ бандеровца чертами благородного гуманиста с автоматом (вспомним фильм "Железная сотня").
Вряд ли западноукраинская деревня, приняв культ голодомора в 1990-х годах, откажется от этого культа сейчас. Видимо, с этим культом она и умрет, когда урбанизация и трудовая эмиграция добьют ее вконец.
Культ голодомора как часть нового украинского национализма является составной частью идейного комплекса. В этот комплекс входят: культ УПА, курс на языковую украинизацию всей Украины, распространение нерусского исторического сознания и конфессиональной принадлежности, стремление построить независимое украинское государство, антикоммунизм и антисоветизм, конфликт с Россией, идентификация Украины как европейской страны и нации, стремление войти в НАТО и ЕС, либеральные реформы.
Функция голодомора в этом комплексе – сплотить украинскую нацию вокруг идеи выживания в ходе столкновения украинцев с государством, центром которого является Москва. В основном речь идет об антисоветизме, но голодомор позволяет трактовать источник смертельной угрозы украинцам шире – через русскую государственность. Культ голодомора убирает моральность из всего опыта советской истории Украины. Индустриализация, коллективизация, рост городов и культурная революция выглядят построением абсолютно аморального общества.
В культурной ситуации после распада СССР голодомором убирается весь положительный исторический опыт УССР. Этот культ бьет по трактовке Второй мировой войны на территории Украины как войны моральной и справедливой со стороны Советского Союза. Признав голод 1932–1933 годов геноцидом украинского народа, приходится признать у этнических украинцев возможность морального выбора во время Второй мировой войны. Аморальность выбора в пользу нацистов или в пользу УПА теперь ставится под вопрос.
В конечном счете голодомором оправдывается именно УПА. При подсчете жертв, которые понес украинский народ от коммунистов и нацизма, на счету коммунизма больше смертей, и потому поиск третьей линии поведения в той войне выглядит наиболее моральным. Реально же существовавшей третьей "партией" в той войне на территории Украины была УПА, шире – ОУН, породившая УПА. Признавать доктрину голодомора – значит признавать право отсидеться в той войне, уйти в лес, как это сделала УПА перед приближением Советской армии, уклониться от войны с нацистами, ибо воевать в условиях Украины с нацистами всерьез, во имя победы над ними, можно было только в рядах Советской армии.
Возникает удивительная для послевоенной европейской идентичности моральная ситуация – голодомор позволяет оправдывать войну националистической ОУН(б)[57] , создавшей УПА, против Советской армии. Фактически самая крупная по численности нация в Восточной Европе формируется под влиянием культа голодомора вне общеевропейского антинацистского контекста. Голодомор позволяет украинскому национализму безболезненно формировать ревизионистскую версию истории Второй мировой войны и претендовать на моральное право присутствовать с такой версией исторического сознания в современной Европе. Концепция голодомора создает внутри европейской культуры моральное и идейное пространство для ревизии однозначного морального осуждения нацизма и расизма.
Голодомор создает украинцам ощущение своего рода одиночества в мире иных культур, даже враждебности всех иных культур украинцам. Ведь если логически продолжать моральную проверку голодомором поведения разных государств, то выходит, что в геноциде украинцев виноваты, в общем, все. Никто на планете не пытался остановить советскую власть – ни США, ни Германия, ни версальская Польша, ни Британия... Такое мироощущение одиночества среди иных культур – своего рода мечта всех восточноевропейских интеллигентов – создателей новых наций, обычно оно достигается через культ национального языка и калькуляцию исторических обид к соседям. Борьба с любым универсализмом – сущность восточноевропейского национализма.
Признав голодомор геноцидом, приходится признать совершенно новый для Восточной Европы исторический счет. Моральное оправдание получает в нем необходимость тотального противостояния коммунизму и Москве. Из этой парадигмы выводится совершенно новая миссия украинской культуры в Восточной Европе: противостоять коммунизму абсолютно, тотально, бескомпромиссно.
Голодомор привносит в Восточную Европу тотальный национализм, которого до появления этой концепции там не знали (за исключением германского нацизма). Голодомор превращает украинский национализм в своего рода тоталитарную идеологию, придает украинской культуре тотальную нетолерантность по отношению к Советскому Союзу и неизбежно к России как его наследнице. Нация, заточенная на тотальное противостояние иной нации или идеологии, – это нация, которая носит внутри себя возможность тоталитарной идеологической трансформации и в политике. Носит в себе моральное оправдание реваншизма.
В конкретной культурной ситуации Украины это означает, что украинская националистическая идентичность, включившая в себя голодомор, несет сильнейшую угрозу насильственного подавления людей советской культуры в самой Украине. А также – конфликтность с теми культурами вне Украины, которые сохраняют преемственность по отношению к советской культуре. Например, к тем, кто полагает полностью морально оправданной войну советского коммунизма против нацизма. "Голодоморная" Украина обязательно культивирует напряженность, даже враждебность к России, сохраняющей преемственность исторической традиции.
Признание голода 1932–1933 годов геноцидом украинского народа неверно фактологически. Это лишь истероидная метафора. В идеологии коммунизма не была заложена геноцидальная составляющая по национальному или расовому признаку. В практике коллективизации не ставилась задача геноцида украинцев. Голод 1932–1933 годов не был голодом, специально организованным против украинцев.
Голодомор уводит украинскую культуру в сторону от европейских ценностей, от чувства реальности. Он закладывает в украинскую идентичность механизм силового подавления реалистичности.
"Голодоморная" Украина, стремясь в Европу, противостоит всей Европе, ожидая от нее поддержки своих неверных оценок и не располагая потенциалом, чтобы заставить Европу принять черное за белое, свою оценку истории за реальность. И это не может не истощать украинскую культуру.
Голодомор закладывает сильную и бесперспективную конфликтность внутрь украинской культуры, ослабляя ее способность договариваться с другими культурами и жить совместно с ними в мире и взаимодействии. Консолидация украинской культуры вокруг тезиса о голодоморе – это парадоксальный путь к весьма радикальному национализму.