Кирилл Якимец, "Русский журнал", 17 октября

Я не утверждаю, что политология невозможна в принципе. Назовите, однако, хотя бы одно сущностное различие между телевизионным политическим комментатором и экспертом "политологом". Да, эксперт иногда бывает умнее комментатора и обычно более ответственно относится к своим словам. Но методы подхода к предмету у них одинаковы, точнее, четких методов нет ни у комментатора, ни у эксперта.

Помимо комментаторов, политологами у нас часто считаются социологи институционалисты. Но общественные институты вовсе не обязательно связаны с такой областью человеческой деятельности, как политика. А еще политологами считаются "интриганы-теоретики", специалисты по разборкам внутри политтусовки, сами обычно в этих разборках участия не принимающие (либо принимающие в качестве консультантов).

Наконец, существуют всякого рода "методологи", часто разрабатывающие оригинальный понятийный аппарат для описания политических процессов. Но "птичий язык", обилие научных неологизмов говорит не столько даже о неразвитости науки, сколько о ее полном несуществовании. Действительно, известно, что "методология" представляет собой в большей степени тоталитарную секту, нежели научную школу.

Основная надежда - на "интриганов". Постоянное наблюдение за реальными политическими событиями (как крупного, так и мелкого, собственно "интригантского" масштаба), необходимость строить сбывающиеся прогнозы и необходимость излагать эти прогнозы клиентам на доступном человеческом языке - все это может привести к выделению общих закономерностей, характерных для политики как таковой, и к формулировке этих закономерностей с привлечением традиционного понятийного аппарата - социально-философского, социологического, психологического и "комментаторского".

Общие рассуждения можно подкрепить конкретным примером. Мое собственное знакомство с политологией началось в 1995 году, когда я работал на выборах губернатора Подмосковья (в команде, обслуживавшей Гальченко). По своей наивности я тогда еще верил в реальность разнообразных "-измов", поэтому, когда речь зашла о возможной кооперации с коммунистами, слегка возмутился. Но Витя Милитарев мне сразу объяснил: на этом уровне, на уровне реальной политики, совершенно неважно, коммунист ты, либерал, центрист или сторонник, к примеру, всеобщего обязательного нудизма. Важно, какие (и чьи) деньги за тобой стоят, чьи интересы ты собираешься лоббировать. Таким образом, политтехнолог, отягощенный принципами и пристрастиями, выбирает не между идеологиями (которые сам и разрабатывает, исходя не из принципиальных, но из чисто технических соображений), а между лоббистами. Вот этого лоббиста (и его "надводную часть айсберга") он готов обслуживать, а вон того - ни за какие коврижки.

Перед моими глазами сразу возникла некая часть политического механизма, до того времени скрытая от глаз. Сегодня вопросы лоббизма обсуждаются на всех углах, но тогда сам факт, что по рожам кандидатов не следует судить о той политике, которую им придется проводить, был для меня открытием. Я узрел определенную стройность ситуации - стройность, независимую от человеческой воли, от человеческих качеств участников (по крайней мере, видимых участников) ситуации.

И вот когда мы приступаем к изучению того, что не зависит от человеческих качеств, но является объективным (1), возникает наука. Деление наук на "науки о природе" и "науки о культуре" несколько устарело. Разумеется, мысля о самих себе, мы не можем избежать идеи свободы воли. Но это связано лишь с принципиальной невозможностью узрения собственных границ, с невозможностью ответить на вопрос "Что такое Я?" и, шире, на вопрос "Что есть Бытие?". Определить другого человека мы всегда можем - в рамках того или иного рассмотрения. А значит, можем поставить изучаемого человека в контекст обстоятельств, влияющих на принятие им решений, на его волю. Поэтому, если собственную волю мы вынуждены считать свободной, то волю любого другого человека считать свободной у нас нет рациональных оснований. Разграничение сфер "природы" (сфера причинности) и "культуры" (сфера свободной человеческой деятельности), таким образом, тоже безосновательно. У человеческой деятельности есть своя природа, то есть свой комплекс причин, свои законы - не нормативного, но каузального характера. Хвостов, при всем моем к нему уважении, настаивал на указанном разграничении (что простительно для мыслителя, работавшего век назад) - в результате чего у него получилось следующее: реальное государство не соответствует представлениям об идеальном государстве, поскольку государство не является целиком "машиной", сотворенной для достижения благих целей, но возникает по неким "природным" законам. Спрашивается, неужели люди ставят перед собой лишь благие цели? Хвостов фактически воспроизвел схему Гоббса: человек своей деятельностью исправляет "недостатки природы" (правда, по Хвостову, "недостатки" в результате берут свое). Схема эта старше Гоббса и восходит к орфической традиции, перенятой христианством, согласно которой мир природы оценивается негативно, в отличие от некоего "иного" мира, а человек может выступать проводником воли этого иного мира (Божественной воли, например) в "мире сем". После Оккама, однако, умножать сущности (в данном случае - умножать миры) было бы глупо.

Правда, при "слиянии миров" возникает трудность с разграничением "искусственного" и "естественного" (поскольку все оказывается так или иначе "естественным"). Трудность эту можно устранить, правильно употребляя термин "природа". "Природа вообще" - это каузальная сфера вообще, и в этом смысле она не противостоит никакой иной сфере, а значит, говоря о "природе" политических процессов, мы всего лишь говорим об их причинах. "Природа" же, противостоящая сфере "искусственного" - это "природа", изучаемая биологами, а также (применительно к человеку и прочим общественным существам) психологами и этологами, то есть не сфера причинности в целом, но сфера причин определенного характера.

Выделить "природу политического" - значит выделить особую сферу причин, определяющих действия человека и человеческих сообществ, связанные с борьбой за власть в рамках государства. Задача эта пока что не решена - ни в России, ни, кажется, в мире.

Примечание: (1) В рамках изучения, а не "вообще" и "на самом деле". Об относительности "объективности" я уже писал - да и не я один. Достаточно ткнуть пальцем хотя бы в Фейерабенда.

-----

Что должны и что не должны изучать социологи
Фрагмент введения к кн. Социология. Часть I. Исторический очерк учений об обществе. Издание Московского научного института, М. 1917

В.М. Хвостов, "Русский журнал", 17 Октября 2002

Социология оказывается такой же основной наукой для группы общественных наук, какой биология или общая наука о явлениях жизни оказывается для наук, изучающих отдельные проявления жизни и отдельные стороны жизненной организации, каковы анатомия, физиология, ботаника, зоология.

Общественность представляет собою чрезвычайно важное явление. Обществом в самом широком смысле этого слова можно назвать всякое взаимодействие живых существ, выражающееся в происходящем между ними в той или иной форме обмене духовными содержаниями и в совершении на этой почве совместных актов и поступков. Такое взаимодействие замечается на всей лестнице живых существ, начиная с самых низших ее ступеней. Колония полипов, которые совместно питаются, стаи рыб, собирающиеся под влиянием морских или речных течений и температуры воды и сообща передвигающиеся, вереницы птиц, совместно перелетающих в теплые края, стаи волков или иных хищников, общими силами организующих свои нападения, стада травоядных животных, совместно пасущихся и охраняющих свою безопасность особыми часовыми, организованные по принципу разделения труда общества пчел, муравьев и т.п. насекомых, образующие сложные кооперации для добывания себе пищи и воспитания своего потомства, - все эти явления уже падают в область общественности, и их не может игнорировать социолог, так как они предвозвещают собой человеческие общества.
[...]

Собственно, вопросы общественной жизни с очень давних времен остановили на себе внимание человеческого ума. При самом зарождении научной мысли эти вопросы начинают дебатироваться в древнегреческой философии, и затем разработка их уже никогда не прекращается. Но долго предметом исследования и размышления является не общество в широком смысле этого слова, а только одно из проявлений общественной жизни, именно: государственный союз. Конечно, государство в жизни культурных людей занимает огромное место и имеет чрезвычайно важное значение чуть ли не для всех сторон человеческой деятельности. Нет поэтому ничего удивительного, что именно на государстве и остановилась прежде всего философская и научная мысль. Но тем не менее такое изучение государства как самодовлеющего целого не могло быть правильным и не приводило к хорошим результатам. Ведь государство само по себе есть только один из видов человеческого общества. Этот вид общения появился не сразу, а, напротив, составляет продукт уже весьма развитой жизни. Появлению государства предшествовала очень разнообразная общественная жизнь, без знакомства с которой не может быть ясна сущность самого государства. Да и появившись, государство, несмотря на свою силу и важность, несмотря на разносторонность своей деятельности, все-таки не вытеснило вполне и не упразднило других видов человеческого общения. Поэтому и для более высоких культурных ступеней изучение государства вне связи с остальной общественной жизнью, на которую государство влияет, но от которой оно и зависит, было бы очень неполным и односторонним. Хотя это понимал уже в древности такой глубокий ученый, как Аристотель, однако в течение очень долгих веков дело оставалось в прежнем положении и предметом изучения было только государство, а никак не общество во всей широте его проявлений.

Но этим недостатки литературы, посвященной изучению общественных процессов, не ограничивались. И само государство изучалось под односторонним углом зрения. Именно, не проводилось отчетливого различения между природой и культурой, между тем как такое различение особенно важно во всех тех научных дисциплинах, которые имеют дело с человеком и его деятельностью.
[...]

На общество, или вернее на государство, которое одно только изучалось из всех видов общества, смотрели как на целиком продукт культуры. В государстве видели не произведение закономерного течения природных процессов, но изобретение человеческого разума (1). Его сравнивали с машинами, сооруженными людьми, и придавали человеческому сознанию преувеличенную роль как в возникновении государства, так и в его дальнейшем бытии. При этом не замечали действия в жизни государства таких сил, которые не зависят от сознания и воли людей, часто работают даже неприметно для человеческого глаза и производят последствия колоссальной важности. Конечно, такое состояние общественного знания не может считаться совершенным.

В связи с этим представлением о государстве как об искусственном сооружении людей стоит еще один важный дефект более ранних произведений в области общественных наук, дефект уже методологического характера. Он состоял в том, что при изучении государства не умели провести различие между каузальной и нормативной точкой зрения, что придавало всем трудам о государстве двойственный и неопределенный характер. Исследования того, что есть и было, смешивались с рассуждениями о том, что желательно и что должно быть, и притом смешивались иногда в такой степени, что трудно установить, о чем именно рассуждал автор в том или ином месте своего произведения, хотел ли он изобразить государство, как оно проявляется в действительности, или же начертал образ идеального государства. Такое положение было довольно естественно именно при указанном воззрении на государство как на искусственное сооружение людей. Будучи произведением сознательного человеческого творчества, государство должно было служить определенным целям; естественнее всего было рассматривать его постоянно с той точки зрения, насколько успешно оно служило этим целям, и тут же попутно предлагать разные реформы, которые сделали бы его более пригодным орудием для этих целей. Реформы эти выводились из природы государства, так как сама эта природа представлялась в телеологическом виде. Естественным, отвечающим природной сущности государства, именовалось как раз то, чего в действительных государствах не находили, но что казалось более соответствующим целям государства. Подобные квалификации "естественного" и вводят читателя в заблуждение: ожидая под "естественным" найти изображение действительной природы государства, он получал на самом деле нормативные построения. Так как при такой постановке дела на факты обращали сравнительно мало внимания, то часто и не заботились о разграничении в изложении фактического материала от нормативных предложений. Все это часто делает для современного читателя (2) весьма трудным понимание соответственных литературных произведений и, конечно, далеко не служило к выгоде научного исследования.

Примечания:
(1) Речь идет, видимо, о теориях "Общественного договора" и сходных с ними. При всей нелепости подобных теорий, они продолжают жить, в результате чего государство все еще понимается некоторыми как механизм обеспечения всеобщего благоденствия. Автор не учел той возможности, что государство, все-таки, есть машина, однако вовсе не "машина счастья", а машина, призванная выполнять функции противоположного характера. - Прим. ред.
(2) Книга издана в 1917 году, но описываемые трудности, встававшие перед читателем начала ХХ века, сохранились и по сей день. - Прим. ред.