Галия ШИМЫРБАЕВА, "Казахстанская правда", 31 октября

Чтобы поближе узнать, кто такой профессор Сартаев, предоставим слово его ученику - доктору юридических наук Алексею Худякову:

- Память возвращает в уже, увы, далекий 1961 год, когда я, студент юридического факультета КазГУ, сдавал экзамен по финансовому праву молодому и необыкновенно обаятельному доценту Сартаеву. С учебниками в те годы было туговато, но к экзамену я был подготовлен неплохо. Выручали лекции, прочитанные совсем еще молодым преподавателем необыкновенно четко и ясно, - красивейшего тембра голос, четкость формулировок, образные сравнения вводили сложную и суховатую финансово-правовую материю как бы сразу в память, упрощая процесс понимания и заучивания.

Одним из вопросов, который мне достался, был подоходный налог с колхозов. И вот я с пылкостью и горячностью молодости стал доказывать экзаменатору, что ставку налога с колхозов надо повысить, сравняв ее со ставкой, применяемой в отношении промышленных предприятий. При этом я говорил о социальной несправедливости налогообложения хозяйствующих субъектов по различным ставкам, о принципиальной одинаковости сельскохозяйственного и промышленного производства, о стимулирующем значении высоких налоговых ставок, равенстве граждан и т. д. и т. п. И казался я сам себе очень умным, а доводы свои считал неотразимыми.

Сартаев слушал меня не перебивая. А потом неожиданно спросил каким-то усталым и грустным голосом: "А вы когда-нибудь были в ауле?".

И вдруг мне стало все ясно: жизнь сложна, а налоги - это бремя, аул задавлен ими, люди там живут трудно.

Спустя 35 лет я в качестве члена комиссии по разработке проекта Налогового кодекса внес предложение установить для сельхозпредприятий пониженную ставку налогообложения. Все были против. Особенно отличился один молодой человек, который, демонстрируя разностороннюю эрудицию и густо пересыпая свою речь иностранной терминологией, убедительно доказывал, что ставки налогообложения должны быть одинаковыми для всех. В противном случае мы нарушим принцип равенства граждан перед налоговым законом, чем породим дискриминацию. Неравные условия налогообложения приведут к попранию принципа социальной справедливости. Различия в ставках противоречат принципу равномерности распределения налогового бремени на товаропроизводителей и т. п.

Я слушал не перебивая. И лишь в конце спросил: "А вы когда-нибудь были в ауле?".

Кто хочет узнать, чем закончилась эта дискуссия, может заглянуть в Указ "О налогах", где прочитает, что при общей ставке в размере 30 процентов юридические лица, для которых земля является основным средством производства, уплачивают налог по ставке 10 процентов.

Но дело не в этом. Дело в том, что в тот момент протянулся мостик от ученика к своему Учителю длиною в 35 лет.

И еще один момент. Помню напряженную атмосферу зала заседаний Верховного Совета республики, где рассматривался вопрос о статусе русского языка. Кипят страсти, обстановка накаляется, разум уступает эмоциям. Слово берет депутат Сартаев: "Предлагаю дополнить текст статьи предложением: "Запрещается ограничение прав и свобод граждан по признаку невладения государственным языком или языком межнационального общения". И сразу же стихли страсти, разрядилась обстановка - найдены были именно те слова, которые были нужны именно в тот момент.

Анонимка оказалась бессильной

- Докторскую диссертацию я защитил в июне 1970 года, - рассказывает Султан Сартаев. - Я стал бы доктором наук на несколько месяцев раньше, если бы не анонимка из Алма-Аты. Сартаев, мол, в Москве, а в КазГУ, дескать, идет следствие о взяточничестве, и чем это кончится, никто не знает. Когда проверили, ничего этого обнаружено, естественно, не было, но защита тем не менее была отложена с марта на июнь.

Во время защиты мне пришлось изрядно попотеть. Один только Андрей Андреевич Денисов, известнейший в Союзе юрист, задал 12 вопросов. После этого я был уверен, что меня хотят "срезать". До меня уже не прошли защиту ученые из Харькова, из Армении, из Института государства и права АН СССР, заместитель декана юридического факультета МГУ...

Когда председатель счетной комиссии вышел объявлять результаты, то выяснилось, что голоса разделились следующим образом: "за" - все, "против" - нет.

От такого единогласия растерянности моей не было предела. Позже выяснилось, что, оказывается, из Алма-Аты позвонили директору Всесоюзного заочного юридического института Андрееву с просьбой помешать моей защите. Он успел подговорить несколько человек из ученого совета. Но после защиты диссертации и выступления оппонентов профессиональная честь у подговоренных взяла верх.

Хотел стать извозчиком

Оказывается, в раннем, еще дошкольном детстве знаменитый правовед мечтал стать извозчиком.

- У нас в районе жил человек по имени Мади. Он работал арбакешем, и я всегда восхищался тем, как он управляет своей повозкой. Он никогда не ездил сидя. Откинув голову назад и оттягивая поводья, мчался так, что глазом, бывало, не успеваешь моргнуть, как он оказывался на другом конце поселка. С восхищением глядя, как арбакеш красиво стоит на своей повозке, я мечтал: "Вот вырасту и тоже стану таким же извозчиком".

В школе, в классе четвертом, я увлекся историей и долго был уверен, что теперь-то уж я точно пойду по этой стезе. Но когда оканчивал школу, в казахской печати стали появляться рассказы следователя по особо важным делам прокуратуры СССР Льва Шейнина. Под их влиянием мне захотелось стать юристом. Но перед этим меня едва не заставили стать металлургом. А получилось это так. Нас, 150 парней из Кзыл-Ординской области, мобилизовали на курсы металлургов в город Выкса Горьковской области. Это было в 1944 году, я в ту пору только что окончил среднюю школу.

Меня определили учиться на машиниста разливочного крана. Это тяжелейшая работа. Кабина располагалась примерно на высоте 15 метров от ковша, куда надо было заливать расплавленный металл. Было настолько жарко, что не спасали даже положенные в два слоя доски на полу кабины и дополнительные деревянные подошвы на ботинках. А кроме того, вся пыль с металлургического завода поднималась вверх. Когда сплевываешь, то создается ощущение, что на землю падает комок металла.

Но меня пугала не эта тяжелая работа - в те годы всем было нелегко: мне хотелось стать юристом. "Я хочу учиться дальше", - заявил я однажды заместителю директора завода, безрукому фронтовику по фамилии Кушнер. "Вас посылали сюда для того, чтобы мы из вас подготовили специалистов для будущего металлургического завода в Караганде, поэтому я вас отпустить не могу. После окончания курсов вы можете пойти учиться по металлургической специальности", - ответил он мне.

И тогда я написал заявление на имя Сталина. Сейчас я вспоминаю об этом, и мне становится смешно. "Отпустите меня на учебу, - просил я его. - В случае положительного ответа прошу ответить по такому-то адресу". Прошло какое-то время, и я получил письмо от министра черной и цветной металлургии СССР Тимошпольского. Он повторил то, что ранее сказал мне Кушнер: такие, как я, мобилизованы для того, чтобы укомплектовать национальными кадрами первый казахский металлургический завод. "При желании вы можете повышать образование по линии своей специальности", - обнадеживал меня министр. Не отпустил, короче говоря.

Но я был не из тех, кто легко отступает. Я снова пошел на прием к заместителю директора завода. Видя, с каким упорством я отстаиваю свое право на учебу, Кушнер сказал мне: "Сделаем так. Я тебе дам хозяйственный отпуск, а ты поезжай сдавать экзамены в институт. Поступишь - привези подтверждение об этом. Тогда я, может быть, отпущу тебя".

Я так и сделал: сдал вступительные экзамены и поступил в 1945 году в Алма-Атинский государственный юридический институт. Кушнер сдержал свое слово - меня отпустили на учебу.

Когда я оканчивал институт, в Алма-Ату приехал начальник главного управления юридических вузов Министерства образования СССР Федькин. Он, поприсутствовав на одном из госэкзаменов, спросил: а не хотел бы я поехать учиться в Москву?

Но поступить в аспирантуру, несмотря на приглашение высокопоставленного чиновника, оказалось далеко не просто. Проректор по учебной работе Московского юридического института Степан Степанович Кравчук, по совместительству заведовавший кафедрой государственного права, с порога заявил: "У меня два места, но они, по существу, уже заняты - два моих выпускника остаются в аспирантуре. Вы, конечно, можете принять участие в конкурсе, но навряд ли сможете его пройти. С этими ребятами конкурировать трудно - они фронтовики".

Хотя шансов практически не было, я тем не менее решил принять участие в состязании. Фронтовики сдали все экзамены на пятерки, а я - на две четверки и тройку.

Я собирался уже уезжать, но в последний момент вспомнил Федькина, который рекомендовал мне приехать в Москву. Терять мне было нечего, и я пришел к нему.

- Вы все-таки приехали! - воскликнул он, едва я зашел к нему в кабинет.

Когда я рассказал ему о своей ситуации, он тут же позвонил в институт и предложил Степану Степановичу Кравчуку такой вариант: "Если дам еще одно дополнительное место, примете товарища из Казахстана в аспирантуру?".

Так я стал аспирантом грозного Кравчука. Что интересно, те двое, что были моими конкурентами, так и не защитились. Степан Степанович потом часто говорил мне: "Вот ведь как бывает в жизни, Султан. Я же не хотел тебя принимать. Но ты единственный оправдал мои надежды, хотя в тех я вложил труда, может быть, побольше, чем в тебя".

Вообще период учебы в Москве был очень интересным. Нам читали лекции титаны науки от юриспруденции: Кравчук, Перетерский, Дурманов, Лепешкин... О каждом из них я могу сказать доброе слово. Перетерский, к примеру, часто повторял аспирантам, что каждый уважающий себя лектор, выходя из аудитории, должен разорвать конспект своей лекции и выбросить ее в урну, чтобы в следующий раз не быть связанным этим текстом. Но сам он свои лекции ни в какую урну не выбрасывал. Однажды я сказал ему об этом. Профессор, помню, отговорился: "Но я же читаю аспирантам, а это гораздо сложнее, чем студентам".

В последующем рвать я свои лекции не рвал, но каждый раз готовился к ним очень тщательно и каждый раз их обновлял. Кстати говоря, Степан Степанович Кравчук заставлял готовить по учебному плану тексты лекций, хотя у других аспирантов их научные руководители не требовали этого. Я злился на своего учителя: "Зачем это нужно? Мне же надо заниматься своей диссертацией".

Он мне отвечал: "Потом ты будешь благодарить меня".

И вправду, когда я сам встал у лекторского стола, у меня особых забот не было, потому что тексты моих лекций были апробированы известным ученым-правоведом.

Не у всех просыпается совесть

…Недавно в Алматы состоялась международная конференция по проблемам смертной казни, где профессор принимал самое деятельное участие. Как выяснилось, его позиция по поводу того, нужно или не нужно отменять смертную казнь, с тех пор как в 1990 году он был председателем комитета Комиссии по помилованию осужденных при Президенте страны, не изменилась. Султан Сартаев, как и 12 лет назад, утверждает, что Казахстану нельзя на данный момент полностью отказаться от смертной казни.

- Во-первых, это связано с материальным уровнем общества, в котором мы живем, во-вторых, с нынешним уровнем правового, политического и, если хотите, нравственного сознания, - говорит он. - Во многих странах, да в большинстве штатов той же Америки, смертная казнь не отменена, но существует определенный мораторий на нее. Я считаю, что он должен быть во всех случаях и во всех государствах. Главный аргумент - возможность отправления на смерть невинного человека в результате судебной ошибки. Судьи ведь тоже живые люди, и, чтобы не допустить роковых стечений обстоятельств, приговоры о смертной казни должны приводиться в исполнение не раньше чем через три года. За это время и приговоренный, и адвокат могут всесторонне обдумать и собрать материалы, оправдывающие невиновного. Но срок моратория не должен превышать трех лет. В истории человечества известны случаи, когда смертная казнь приводилась в исполнение через 10-12 лет после вынесения приговора. Все эти годы приговоренные прожили в мучительном ожидании смерти.

Я также против пожизненного лишения свободы человека. И вот почему. По существу, это жизнь в кредит. Человек в тюрьме, кроме четырех стен и потолка, ничего не видит. Кому нужна такая жизнь? Как-то один из россиян, получивших пожизненное наказание, рассказывал по телевидению, что вначале он был несказанно рад этому. Услышав приговор, он испытал огромное облегчение и утешение, но через некоторое время ужаснулся! Ведь пожизненное заключение - это, по сути, ежесекундная, ежеминутная казнь. Выходит, что вместо продления жизни получаешь мучительную и длительную казнь. Какое же это благо в таком случае? Да и для государства накладно пожизненно содержать заключенных.

Возглавляя Комиссию по помилованию осужденных при Президенте республики, я пришел к выводу, что преступники всех мастей всячески пытаются доказать свою невиновность и сохранить жизнь. Но далеко не у всех появляется раскаяние и просыпается совесть даже перед казнью. В моей практике по рассмотрению прошений из сотни приговоренных всего лишь двое проявили мужество, заявив, что они не заслуживают помилования. В большинстве же своем преступники не чувствуют себя виновными и оправдывают себя еще до суда.

Нашей семьи счастливее нет

Профессор Сартаев считает, что у него удачно сложилась не только профессиональная карьера, но и его личная жизнь. И в этом большую роль сыграла покойная мать.

- Она любила повторять: "Как я хочу видеть своего сына выходящим из спального вагона поезда прямого сообщения". В таких вагонах, красивых, с позолоченными ручками, она считала, ездят только люди, достигшие определенного положения в обществе. Когда я оканчивал аспирантуру, то решил ее обрадовать. Занял денег у друзей и купил билет в спальный вагон. Когда выходил из него, то мне показалось, что меня встречает весь наш поселок. У мамы, возглавлявшей эту делегацию, на глазах стояли слезы.

Другой мечтой моей мамы было желание увидеть меня женатым степенным человеком. Когда мне исполнилось 28, она стала проявлять беспокойство: "Сынок, неужели ты решил оставить меня без внуков?". И я нашел такую девушку, что моя привередливая мама осталась довольна. А получилось это так. Жена моего друга, с которым мы вместе оканчивали аспирантуру в Москве, не раз шутя говорила: "Я выдам за тебя замуж свою сестренку". Я отмахивался: "Кому нужна твоя соплячка?..".

Спустя много лет я зашел как-то к ним домой и увидел юную красавицу. "Кто это?" - спросил я. "А это та самая соплячка, на которой ты не хочешь жениться", - засмеялась жена друга.

Мы с Азат понравились друг другу сразу, но она, как девушка, воспитанная в восточных традициях, никогда не отвечала на мои письма напрямую. Она присылала их из Ташкента, где училась в политехническом институте, моей сестре с припиской в конце: "Как поживает Султан-ага?".

Видя такую уклончивость, я позвонил ей: "Если ты выйдешь за меня замуж, я через два дня приеду за тобой". Она ответила: "Приезжайте, а там посмотрим".

И хотя для регистрации брака требовался месяц, мой дядя добился, чтобы это было сделано в течение дня.

Ее брат, к которому заехали по дороге ко мне домой, встретил нас в штыки: "Рано ей думать о замужестве", - заявил он. А потом попросил у сестренки паспорт: "А то вдруг ты тайком выйдешь замуж". От гнева брата нас с Азат спасло то, что мы вложили в ее паспорт вкладыш от паспорта ее подруги, где не было печати о том, что мы уже женаты.

В общем, все закончилось тем, что мне пришлось вместе с друзьями красть собственную жену. Сейчас у нас с Азат двое детей и двое внуков. И в Казахстане нет, кажется, семьи счастливее, чем наша.