Татьяна Купчинская, "Простор", 2002 г., № 10.

Зовут меня Татьяна Купчинская. Мне 17 лет. Хочу стать писателем, потому как многое, что вижу вокруг, вызывает возмущение.

Захожу я однажды в автобус, слышу - музыка играет: "Зайка моя, я твой зайчик..." Оказалось - водитель слушал. Ему лет 60 уже, а все "Зайка моя...".

А молодежь! Одни танцульки на уме да свидания. Когда слышат разговоры о всеобщем благе - хихикают. "Пафосно, - говорят, - смешно, невозможно".

Вот и горит все внутри, клокочет. Так хочется сделать что-нибудь. Ничего не жаль, только бы задумались люди, поняли, что не по тому пути пошли, что идут к смерти, к неминуемой гибели, гибели души.

* * *

Путана

Обычно Даша работала по ночам. Она торговала своим телом. Семнадцатилетней девочке было горько и противно заниматься этим, но она смирилась: ее больная мать уже не могла обходиться без дорогих лекарств.

Надежда Ивановна все время просила наркотик, корчась от боли. Даша вколола ей последнюю ампулу, а потом упала на колени, взялась за голову и заплакала. Она знала, что единственный родной человек скоро уйдет в мир иной и оставит ее один на один с жизнью. Но эти мысли недолго занимали воспаленный мозг. Через минуту Даша уже думала о том, что опять нужны деньги.

Она пошла туда, где обычно ждала клиентов, но сегодня был не ее день и Дашу выгнали. Вернувшись домой, села рядом с матерью. Надежда Ивановна ласково посмотрела на дочь.

- Спасибо тебе, родная. Но... не делай этого больше, прошу тебя, - сказала она.

- О чем ты, мамочка? Я же говорила, мне дает деньги один старый знакомый, очень добрый человек.

Из глаз матери потекли слезы.

- Милая, дорогая! Ты должна учиться, ты... ты ведь хочешь быть врачом, помогать людям.

- Да, мама, да, - ответила Даша, совсем поникнув.

- Мне уже лучше, я поправляюсь. Обещай, что сегодня пойдешь в школу.

- Но...

- Обещай.

- Да, пойду.

Надежда Ивановна улыбнулась, закрыла глаза и стала засыпать. Даша собрала в сумку учебники и вышла на улицу.

Дул осенний ветер. Большие черные тучи наплывали друг на друга и превращались в зловещую массу, которая, казалось, вот-вот упадет на землю. Они клубились, перемешивались, а потом опять разделялись и расплывались по всему небу.

В школе Дашу не любили. Одноклассники заговаривали с ней лишь изредка, едва удерживаясь от насмешек. Они знали, чем занимается Даша. Знали и то, что ее мать больна...

Она молча прошла и села на свое место. Был урок литературы, говорили о Соне Мармеладовой. Олег, всеобщий любимчик, самый справедливый, как считали, юноша, пожелал выразить свое мнение:

- Я думаю, что она ужасный человек, ведь какова бы ни была цель, такие средства ее не оправдывают. Нельзя продавать себя, лучше умереть!

Олег был старостой, с ним считались. Мнение его обычно совпадало с общим. А быть белой вороной не хотел никто.

Учитель, пожилой, умудренный опытом человек, сказал: "Многие из вас так думают, но жизнь все расставит по своим местам".

Пролетел день. Даша вышла на улицу. Небо больше не устрашало. Солнце снова одержало победу над тьмой. Оно светило ярко и радостно. Даша подумала, что жизнь не так уж плоха. Стали приходить мысли о том, что мать поправится и все будет как прежде.

В коммуналке обычно шумели, а теперь было тихо. Даша удивилась еще больше, когда вошла в комнату. Она увидела там всех соседей.

* * *

Смерть

У Василия Ивановича обнаружили рак. Болезнь быстро развивалась: он нуждался в наркотиках. Уже через три месяца Василий Иванович не мог ни двигаться, ни говорить...

Больной лежал на кровати. Рядом на маленьком стульчике сидела Галя, одна из его дочерей. Она не кричала от горя, не металась по комнате, ничего не просила у Бога. Тихие горькие слезы лились из опустевших, усталых глаз.

В дверь позвонили. Галя открыла. На пороге стояла Вера.

- Ты видела маму? - спросила Галя.

- Да.

- И она позволила тебе прийти?

- Конечно, я пришла к деду.

- Верочка, ты должна уйти.

- Почему?

- Нельзя, чтобы ты смотрела, он очень болен.

- Ну и что? Как я могу... уйти?

- Дедушка тебя все равно не узнает.

- Нет, я ведь была здесь неделю назад и разговаривала с ним, мы шутили...

- Неделю? Еще вчера ты могла помочь ему своим присутствием.

В голосе тетки Вера услышала упрек.

- Я не знала, мама не сказала мне, что все так плохо, - с трудом произнесла она.

- Извини, не обижайся на меня, ты не виновата.

- Я все-таки пойду, пусти меня.

Вдруг из комнаты послышался какой-то звук, похожий на мычание. Галя побежала к отцу. Вера вошла в коридор и молча разделась. Еще несколько секунд она постояла на пороге комнаты. Потом подошла и увидела своего деда. Он как будто был обеспокоен и пытался что-то сказать, что-то очень важное, но уже не мог, а лишь протягивал руку и показывал пальцем в окно. Это была даже не человеческая рука, а какая-то птичья: большие кости, обтянутые кожей, и длинные, уже загнувшиеся ногти.

- Папа, я здесь... Это я, все хорошо, - повторяла Галя.

Она села возле отца, полная отчаяния.

Василий Иванович, казалось, видел что-то, чего не видели они, и ему было страшно. Он схватил Галю за руку, вцепился в нее и не хотел отпускать, как будто чувствуя, что смерть уже рядом.

Вере было жутко смотреть на это, но больше всего ее поразил ужас и страх в глазах деда, страх человека, некогда сильного, никогда не позволявшего слабости ни себе, ни другим. Теперь он был похож на ребенка, которому приснился дурной сон. И смотрел дед как-то по-детски, ища понимания и участия. Вере показалось, что Василий Иванович раскаивался в чем-то, просил у дочери прощения. Галя тоже хотела бы извиниться за многое, но ничего не говорила. На лице ее выразилось глубокое понимание и острая, нестерпимая боль. Она знала, что теряет отца и не в силах противостоять судьбе...

Вера так и стояла, боясь пошевелиться и не решаясь подойти. Она едва не плакала, но вскоре не выдержала, вышла на улицу и села на лавочку. Слезы ее капали на недавно залитую бетоном землю. Вере было больно, но не от неизбежности утраты, а от бесконечной жалости к этим несчастным, которые, впрочем, не слишком ее жаловали...