Дарья Асламова, "Комсомольская правда", 11 апреля

Как мы попали в Ирак

Иракцы страсть как серьезно относятся к любви. Глубокое чувство вызывает у них почти религиозное умиление. Любовь - самая правильная и настоящая вещь на свете, а значит, все другие соображения должны умолкнуть, если есть это великое оправдание. Когда мне нужно было получить иракскую визу для своего возлюбленного хорватского журналиста Роберта, я не стала лукавить. Я просто пришла в посольство Ирака и спросила дипломатов: "Мужчины, знаете ли вы, что такое любовь?" Иракские мужчины знали, и вопрос о визе в самую засекреченную страну мира решился в течение нескольких часов.

Это вам не прогнившая западная цивилизация. Попробуйте явиться в американское посольство и попросить визу для своего бойфренда, мотивируя это любовью. На вас посмотрят, как на сумасшедших. А вот когда мы с Робертом пришли в посольство Ирака, четыре иракских дипломата сели вокруг нас в кружок с трогательными лицами и спросили: "А теперь расскажите, как вы познакомились?"

Как только мы прибыли в Багдад, нас вечером вызвал к себе на прием генеральный менеджер министерства информации мистер Удэй. Я приготовилась было к сеансу пропагандистской обработки, но мистера Удэя интересовал совсем другой вопрос: "Я слышал, что вы ужасно любите друг друга?" Мы с Робертом удивленно переглянулись и дружно, как школьники на вопрос учителя, ответили: "Да". "Почему бы вам не пожениться в Багдаде? - предложил мистер Удэй. - Это будет чудесная церемония. Мы пришлем вам торт и цветы". "А мистер Буш устроит для нас бесплатный фейерверк в небе", - едва не вырвалось у меня, но я вовремя прикусила губу. И тут все начали горячо убеждать меня, а громче всех Роберт, что это будет праздник на зависть всем влюбленным мира и все телекомпании сделают об этом сюжет, а имена Даша и Роберт будут звучать, как Ромео и Джульетта (только без трагической развязки!). Они почти заморочили мне голову, но тут я представила, как на нашей свадьбе запляшут украинские буддисты во главе с японским учителем, "живые щиты" из 40 стран мира, борцы за мир с иракскими детишками. Голодающие в пользу Ирака будут объедаться пирожными, а 250 иностранных журналистов напьются, короче, я увидела весь этот феерический сброд, заполонивший Багдад накануне войны, и мне стало дурно. Я слишком консервативна. "Нет, - твердо сказала я разочарованному Роберту. - Наша свадьба будет тихой и пристойной, и ты сделаешь меня честной женщиной по всем правилам. А медовый месяц мы устроим прямо сейчас, в Багдаде".

И сделала, как обещала. Это и впрямь был медовый месяц. Эгоисты, как все влюбленные, на фоне всемирно-исторической драмы мы жили только сегодняшним днем и были непристойно, вызывающе счастливы. Наше "я" - пылкое, радостное, чуточку фривольное - отлично приспособилось к обстоятельствам. То были дни молодости и войны, и все как никогда было исполнено любовью. А жизнь вокруг стремительно двигалась вперед, рассчитывая на наше участие и содействие.

Легко ли быть иностранцем в Багдаде?

И легко, и трудно. Легко, потому что вся твоя жизнь расписана и разложена по полочкам. К тебе приставлен специальный человечек-"стукачок" (так называемый гид), который отвечает за твою благонадежность. Именно он решает, куда ты можешь или не можешь идти, что ты снимаешь, с кем разговариваешь и где живешь. Трудно, потому что любое самостоятельное действие пресекается на корню. Шаг вправо, шаг влево расцениваются как попытка к бегству.

Отношения журналиста и гида представляют собой закрытый ящик секретов. Все это возмутительно только со стороны, внутри же просто и почти мило. Похоже на игру "ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь". Наш гид Лейф был слишком молод, очень умен и еще не успел научиться подлости. Разумеется, он "стучал" исправно, ежедневно представляя рапорт о нашем поведении в вышестоящие инстанции. С другой стороны, он чувствовал себя настоящим разведчиком и был почти умилителен в этой роли. (А может, во мне проснулись материнские чувства.)

Уж не знаю, что он там такого "настучал", только через десять дней нам торжественно объявили, что до полуночи мы должны покинуть страну, поскольку нам отказано в продлении визы. До начала войны оставалось всего двое суток, и мы резонно решили, что война все спишет. Надо лишь затаиться где-нибудь в маленьком отеле, а потом всем будет наплевать на то, что мы живем в стране нелегально. Нас, разумеется, "вычислили" (в Ираке невозможно спрятаться). И Лейф с победным видом привел нас, как овечек, на расправу в протокольный департамент информации. И тут случилось непредвиденное. Что-то сломалось в колоссальной бюрократической машине Ирака. В разгар дня департамент оказался пуст. До войны оставалось всего 48 часов, и все уже видели на экране Буша, который с видом человека, умывающего руки, заявил, что время пошло. Лейф метался, чуть не плача, по департаменту и все время твердил: "Не может быть! Не может быть!" До него внезапно дошло, как резко война может поменять его жизнь. Люди в штатском исчезли, а те, что остались, сменили гражданскую одежду на военную. Повсюду были паника, неразбериха, слухи, пренебрежение обязанностями и приказы, написанные от руки. Через двое суток мужчины этой страны станут называть указательный палец спусковым, а правый глаз прицельным. И Лейф внезапно постарел. Или возмужал (называйте как хотите). Торопливо пожал нам руки и ушел домой чистить свой автомат Калашникова.

Сутки до войны

Утро. Часы тикают зловеще, как заведенная мина. Я лежу в крохотной гостинице с температурой и тяжелейшим отравлением после вчерашней курицы. (Название блюда - "чикен-тика". Век не забыть. Наверное, это и есть специальное биологическое оружие Ирака.) Зато какой был вечер! Вечер накануне войны. Пустой ресторан, горящие свечи, легкое ливанское вино и музыкант, напевающий "Yesterday" хриплым голосом. И мы танцуем, двое сумасшедших влюбленных на уходящем под воду "Титанике". Вернее, не танцуем, а лишь сжимаем друг друга в объятиях, тешась своей близостью.

А утром возникло непереносимое ощущение внутренней катастрофы. Отель закрывался, и надо было срочно искать пристанище. Жизнь остановилась. На прилавках магазинов пусто, труд и порядок исчезли. Продукты и вода, оставленные нам друзьями в соседнем отеле, украдены. Ко всему прочему, прошел слух, что все, кто не получит специальную карточку журналиста, будут рассматриваться как военнопленные.

Мы бессмысленно мечемся по городу, как курицы с отрубленной головой. Пол-утра мы провели в полицейском участке, пытаясь получить хоть какое-то разрешение на проживание. Там стоял запах, как в зоопарке, - запах безнадежности, униженности и произвола. Рядом сидели "живые щиты". Часть этих комедийных персонажей вдруг приобрела трагическое очарование. Они разом нашли смысл жизни, осознав, что игра пошла всерьез. А трусы сбежали, как и полагается трусам. Люди практичные пытаются сделать деньги на войне. Еще за неделю до начала бомбардировок всерьез заработала местная биржа. Бизнесмены скупали акции строительных, дорожных и нефтяных предприятий, рассчитывая на то, что именно этим компаниям удастся сколотить состояние на послевоенном восстановлении Ирака. Ведь что такое Ирак? Потенциально одна из самых богатых стран региона. Две пресные реки (редкость для стран Ближнего Востока) и нефть, стоящая дешевле воды. "Это сейчас таксисты возят нас за 30 центов по всему городу, - говорят американские журналисты. - Кончится война, и мы их будем возить. Пусть только снимут эмбарго".

Но на войне могут сделать деньги даже мелкие служащие. "Бакшиш" (взятка, чаевые) - основа деловых отношений в Ираке. Как только власти отдали распоряжение, что журналисты могут жить в Багдаде только в двух отелях - "Аль-Мансур" и "Палестина", так сразу заработала система вымогательств. Дело в том, что отель "Аль-Мансур" находится в эпицентре потенциальных взрывов. Рядом все главные государственные учреждения и подразделения специальной гвардии. Власти всеми силами выдавливали журналистов из отеля "Палестина" с тем, чтобы создать своего рода "живой щит" в отеле "Аль-Мансур".

Заплатив немалый бакшиш менеджеру, мы вселились в совершенно пустой отель "Аль-Мансур". Но, зайдя в ресторан, поняли, для кого мы должны служить "живым щитом". Столики прямо-таки "позеленели" от камуфляжа. Здесь неторопливо обедал весь цвет специальной гвардии Хусейна. Стало ясно, что надо "делать ноги". Но куда? Бакшиш в отеле "Палестина", где поселились все иностранные журналисты, был нам не по карману. И тогда мы простоѕ украли ключи. Воспользовавшись суматохой в "Палестине", связанной с великим переселением прессы, мы попросили у замученного менеджера ключи от комнаты, в которой наши друзья якобы забыли противогазы. (В таких случаях самое нелепое объяснение действует сильнее всего.) Он машинально сунул нам ключ, который мы, разумеется, не вернули. Так нелегально мы поселились в отеле "Палестина".

Всю ночь отель не спал. Истекали последние часы ультиматума. Пьяные журналисты сидели на балконах, словно в ложах театра, и орали: "Где директор этого fucking шоу? Почему не начинают? Мы заплатили за билеты. Когда в Ирак приедет Макдоналдс?" К утру все перепились и заснули мертвецким сном. Полшестого утра я проснулась от воя воздушной тревоги. Я немедленно принялась будить Роберта. "Проснись! Проснись сейчас же! Война началась!" - заорала я ему прямо в ухо. "Ну и хрен с ней!" - ответил Роберт с жуткого похмелья и повернулся на другой бок досыпать.

Герои и негерои

Как только шоу войны началось, некоторые тележурналисты немедленно нацепили бронежилеты, каски, повесили на шею противогазы и в таком героическом виде предстали перед камерами. А вокруг ходили нормальные люди и прямо-таки лопались от смеха. На войне мужчины обожают тешить себя ребячливой, полупьяной игрой в героев. Часть "храбрецов" успела свалить из Ирака в Иорданию за несколько часов до войны. Это были те самые идиоты, что ходили в камуфляже, с повязками на лбу, рассказывали байки про свою полную опасностей и приключений жизнь, те, что любили распускать слухи и задирать по пьяни коллег, те, что накупили тонны консервов и целую батарею из бутылок виски. Они бросили свои запасы перед самым бегством из Ирака. Я потом встретила большинство "героев" в Иордании, где они вели сытую, самодовольную жизнь, делали репортажи с демонстраций борцов за мир и вешали лапшу на уши девчонкам, рассказывая про то, "как было в Багдаде".

Я совсем не герой. Во время первой серьезной бомбардировки я просто залезла под кровать и шептала там дикие, импровизированные молитвы. "И долго ты там собираешься сидеть? - спросил Роберт. - Думаешь, под кроватью безопасно?" "Конечно! - убежденно ответила я. - Я с детства знаю, что, когда страшно, надо спрятаться и кричать "караул". "Вылазь! Выйди на балкон, и ты увидишь настоящее кино!"

Все во мне дрожало, и сердце билось в груди, как пойманная птица, но звуки воздушного боя действуют, как шампанское. И остаток ночи я провела на балконе, со смесью страха и восхищения наблюдая за падучими звездами ракет, взрывами и пожарами в полнеба. Я была уверена, что уже утром мы будем играть на арфах с праведниками в раю. Но наступило утро, и ничего не случилось, а через сутки я простоѕ привыкла. Как привыкли все жители Багдада. Невозможно все время бояться.

Только однажды у меня случился приступ храбрости. Во время бомбардировки в районе отеля "Аль-Мансур", где я оставила весь свой багаж. Как только внушительное здание отеля скрылось в дыму, я немедленно завопила: "Мое розовое вечернее платье с оборками! Моя сумочка из Парижа! И моя сумочка из Италии! Мой костюмчик из Копенгагена!" Я немедленно стала рваться спасать свое барахло, и мои коллеги-мужчины откровенно надо мной потешались. "Вы ничего не понимаете, идиоты! - кричала я. - Каждое вечернее платье - это капля моей крови!"

Но отель "Аль-Мансур" выстоял. А вместе с ним выжили единственные журналисты, живущие в этом отеле, - русская телегруппа Вани Коновалова с шестого канала. Я никак не могла понять, кто они, эти ребята, - то ли настоящие герои, то ли полные "отморозки". Каждое утро я боялась, что с ними покончено. Но они пили по ночам за высокую точность американского оружия, когда мир вокруг них рушился в буквальном смысле этого слова. Чтобы представить себе, в каком аду они жили, достаточно сказать, что взрывы случались в районе ста метров от гостиницы. Взрывной волной их поднимало ночью вместе с кроватями, а с крыши их отеля вовсю работало иракское ПВО. Глядя на них, я убеждала себя, что достаточно верить в Бога и в жизнь, чтобы оставаться нормальными людьми даже в дерьме войны.

-----

(Окончание)
"Комсомольская правда", 17 апреля

Депортация Роберта

Когда Роберта депортировали из Ирака как американского шпиона, я поднялась в шесть часов утра. И подняла Роберта. Как же! Такое важное событие, как депортация! Потом выяснилось, что конвой проспал. И второй депортируемый, французский журналист алжирского происхождения, тоже проспал. И чиновник, оформлявший бумаги на депортацию, проспал. Все проспали, кроме нас, злых, дисциплинированных и законопослушных.

А потом, прощаясь, Роберт сжимал меня в объятиях с такой силой, что мускулы вздувались на его руках. И я видела его лицо, измученное любовью и мокрое от слез, и слышала его убеждающий голос: "Ты должна уехать со мной, моя девочка. Я не могу оставить тебя одну". Но конвой уже грузил в машину автоматы Калашникова, а с крыши министерства информации, где находятся все спутниковые телефоны, за сценой прощания ревниво наблюдали человек сто журналистов со всех концов света и нетерпеливо спрашивали друг друга: "Когда же он наконец уедет?" Их можно понять, этих мужиков, оставшихся без женской ласки на войне, понять их зависть к чужому невозможному счастью, к неприлично удачливой прежде паре, их надежду на шанс прибрать к рукам женщину, оставшуюся без мужчины. И Роберт уехал, и его продержали на границе пять часов, чтобы он сдал анализы на СПИД (ни один иностранец не может покинуть Ирак, не сдав анализы). И когда они пересекли границу, алжирец, его товарищ по депортации, упал на землю Иордании и стал есть ее в знак благодарности за спасение.

Я осталась одна, и всю ночь в моей комнате трезвонил телефон, и разные волнующие мужские голоса спрашивали меня: "Как ты, бедная девочка? Тебе не страшно, когда бомбят? Приходи ко мне. Есть виски, коньяк и вино". Но я удержалась. Я с характером.

Дорога домой

А потом в город пришла буря. И мир вокруг стал ярко-желтым, затем апельсиновым, а к вечеру ярко-красным. Можно было сойти с ума от этих марсианских цветов. Песок стеной стоял в воздухе, щекотал ноздри, скрипел на зубах, забивался под одежду. Буря выла так, что мурашки бежали по коже, и люди попрятались по домам, как звери в норы.

Через спутниковую связь я получила от Роберта письмо, в котором он заявил, что снова получает иракскую визу и едет спасать свою девочку от бури, от войны и от мужских взглядов. Он только просил меня узнать у мистера Удэя, управляющего министерством информации, не арестуют ли его, если он снова появится в Ираке. Я рассмеялась. Сумасшедший! Разумеется, его арестуют, и это будет последняя выходка в его жизни. И потом, зачем меня спасать? Я сама себя спасу.

И тут подвернулся мой знакомый американец, которого выставляли из Ирака в срочном порядке. Он рванул было к сирийской границе, но сирийцы швырнули ему паспорт в лицо со словами: "Убирайся вон, проклятый американец! Ноги твоей не будет в Сирии! Будешь теперь знать, как бомбить сирийские автобусы!"

Оставалась дорога на Иорданию, которую, по слухам, уже разбомбили. Но на войне последнее дело - обращать внимание на слухи. И мы нашли храброго иракского таксиста, который согласился проехать через всю страну с двумя странными пассажирами - русской и американцем.

Звали американца Билл Браун (с таким же успехом его могли звать Джон Смит или Джордж Грин) - звучит, как наш Вася Иванов. Он всем представлялся обычным американским туристом и ветераном войны во Вьетнаме. Турист так турист. На войне вообще лучше ни о чем не спрашивать, если не хочешь попасть впросак.

Мы взяли виски, сигарет, помолились Богу и пустились в путь. Наше желтое такси оказалось единственной машиной на протяжении всего пятисоткилометрового шоссе до границы с Иорданией. На полпути до границы прилетел самолет и взялся бомбить палаточные лагеря вдоль дороги. От страха мы даже не могли говорить. Все молча курили, у таксиста по лбу катился пот, и он выжимал из машины все что мог. Самолет снизу казался нам разборчивой мухой, которая кружит над куском бисквита и раздумывает, где бы еще нагадить.

Когда опасность миновала, мы решили остановиться в маленьком придорожном кафе выпить чашку кофе. И трудно представить себе наш ужас, когда мы добрались до этого крохотного селения. Кто-то жестокий и бездумный просто снес его с лица земли. Исчезли магазинчики, где можно было купить сувенирные безделушки и продукты для дорожного пикника, кофейня, где вечно сидели местные сплетники. Я стояла на дороге и плакала, словно ребенок. Какую стратегическую важность представлял для американских военных этот безобидный городок?

Дорога до Иордании становилась все мрачнее и мрачнее. Повсюду сгоревшие машины и разбомбленные автобусы и тишина смерти. В мост, который нам предстояло переехать, попали два "томагавка". Уцелели только опоры, прижавшись к которым, мы ехали, стараясь не смотреть вниз, в провал моста, где застрял черный от пожара автобус. И думать не хочется о том, что случилось с его пассажирами.

Уже на закате мы добрались до Иордании. Пограничник взял три наших паспорта и захохотал: "Русская, американец и иракский гражданин? Как вы, ребята, друг другу глотки не перегрызли в дороге?!"

В Аммане в маленьком отеле меня ждал Роберт. Мы бросились друг к другу в объятия, а вокруг нас прыгали от радости ребята с эквадорского (!) телевидения с бутылками вина в руках. Они кричали, что это настоящий хеппи-энд и "мыльная опера" и весь Эквадор ждет продолжения истории о Даше и Роберте, об их любви в Багдаде, разлуке и счастливой встрече.

Медовый месяц в Багдаде закончился ложкой дегтя в Москве. Роберту отказали в выдаче русской транзитной визы, и пограничники даже не дали нам попрощаться. Моя Родина оказалась неласковой к двум влюбленным. Мы стояли на паспортном контроле и смотрели друг на друга через барьер. А рядом с Робертом плакал и стонал какой-то несчастный ливанец, которого тоже не пустили через границу к его русской невесте. "Передайте моей невесте, что я люблю ее! - кричал он мне. - Я обязательно женюсь на ней! Пусть только она подождет!"