"Панорама", 18 сентября

На вопросы Панорамы ответил председатель Национального банка РК Кайрат Келимбетов.
– Выглядит ли то, что происходит с переходом на плавающий курс тенге и в последние дни на валютном рынке, чем-то экстраординарным, выходящим за рамки существовавших предварительных ожиданий и теоретических представлений?
– Приверженность новой денежно-кредитной политике инфляционного таргетирования существовала у нас с самого начала. Это было важно потому, что прежняя политика, которая была ориентирована на таргетирование обменного курса, себя исчерпала. Невозможно таргетировать обменный курс, в то время когда страна так глубоко инкорпорирована в мировую экономику и подвержена различным факторам влияния. За последние два-три года серьезная турбулентность существует практически по всем ним. Это не только цена на нефть и развитие событий с российским рублем, но и ситуация с той же китайской экономикой, изменения политики со стороны американского центрального банка, различные ослабления в зоне евро и проблемы всех развивающихся рынков. В принципе, когда понятно, что происходит существенное изменение парадигмы в развитии, изменение номинальных якорей во многих экономиках, то лучше быть защищенным системой, абсорбирующей внешние шоки. Это изначально было ясно, есть много исследовательских работ на эту тему, поскольку такие события происходят не в первый раз в мире.
Многие страны выбирают определенные ценностные подходы. Страны, которые, как Саудовская Аравия и другие государства Залива, решили просто быть в режиме валютного комитета. Их не волнует даже снижение цен на нефть. Та же Саудовская Аравия, которая влияет на цены через ОПЕК за последние 20-30 лет, считает, что потери в определенные года компенсируются ростом рыночной доли и прибылью в последующем. Есть ситуация, когда страны чрезмерно гибко к этому выбору относятся, валютные кризисы несколько раз происходили в Аргентине и других странах.
Мы для себя определили поэтапный переход к инфляционному таргетированию. Практически все развитые страны и страны, которые более или менее на нас похожи по структуре экономике, Канада или Австралия, все страны, которые добились успеха, придерживались политики инфляционного таргетирования.
Мы очень долго были связаны с таргетированием обменного курса. Самого понимания, что экономика очень тесно связана с долгосрочным кредитованием, со стоимостью денег (стоимость в экономике очень тесно связана с текущим макроэкономическим состоянием), было недостаточно. Фактор концентрации Центрального банка на инфляции недооценивался, а это основополагающий принцип. Две денежно-кредитные политики – они совсем разные. Прежняя, которая основывалась на обменном курсе, в рамках которой он практически защищался, и новая, которая в основном ориентируется на среднесрочные показатели инфляции. Это не значит, что в ее рамках все равно, что будет твориться с валютным курсом, но нет существовавших жестких ориентиров.
Когда решение о переходе к инфляционному таргетированию было принято, а это конец 2013 – начало 2014 года, мы начали двигаться поэтапно на фоне того, что происходило в региональной и мировой экономике. Поскольку определенные процессы происходили в Таможенном Союзе, тогда была осуществлена определенная валютная корректировка, которая сгладила разницу в конкурентоспособности с российскими производителями и сняла определенную девальвационную усталость, накопившуюся за 5 лет. Мы хорошо помним, что в режиме фиксированного курса девальвационная усталость накапливается, и это как раз и произошло, начиная с 2009 года. Как правило, раз в 5 или 10 лет усталость снималась. Опять же, не надо забывать, что этому решению предшествовал период достаточно высоких цен на нефть.
Напряжение спало, но мы живем во времена, когда происходят серьезные геоэкономические и геополитические события, началась ситуация в Украине, затем падение цен на нефть. Они упали в два раза к концу прошлого года, ходя среднегодовая цена в 2014 году осталась на уровне $90 за баррель. Российский рубль серьезно обесценился с 40 до 80 за доллар.
Мы считали, что переход к инфляционному таргетированию в тех условиях – это неправильно. Коммуникационные стратегии с рынком, инструменты, экономические модели и еще много чего хорошо было бы доработать. В тот момент казалось, что лучше дождаться стабилизации цен на нефть и того же российского рубля. Это, кстати, произошло довольно быстро. В первом квартале российский рубль стабилизировался и во втором квартале вернулся вообще к уровню 49 за доллар, и цены на нефть во втором квартале также стабилизировались на уровне $60 за баррель, если говорить про Brent. Были большие ожидания, что, цены пойдут на уровень в $60 плюс. На фоне таких ожиданий мы предполагали, что, если мировой макроэкономический тренд больше позитивный, надо использовать его большее развитие в этом направлении. Для того чтобы осуществить переход к инфляционному таргетированию, нужна большая гибкость валютного курса и Национальный банк должен допустить большую волатильность обменного курса. В принципе, это было продемонстрировано июльским решением, тогда мы расширили коридор, он оказался в границах Т170-198 за доллар. Мы планировали до конца года расширение границ коридора, большую волатильность и приближение к равновесносию в восприятии рынка.
Когда мы расширили коридор до Т198, то МВФ в своем июльском отчете считал, что разница с рыночным курсом находится на уровне в среднем около 10%, Бэнк оф Америка посчитал, что равновесный курс – Т230 за доллар. Кто-то называл совсем непонятные цифры. То, что сейчас происходит, это та волатильность, которая связана с тем, что рынок до конца еще не сформирован. Трудно назвать рынком игру двух-трех игроков, которые утром покупают, а вечером продают валютные ресурсы друг другу, что происходит в последние дни. Поэтому нельзя сказать, что мы уже живем в условиях нового курса. Большого рынка, как тот же российский или американский, у нас еще нет. Он еще не сформирован, за это отвечает не только Национальный банк, а вся финансовая система. Должны появиться правила игры, осознание потребностей, кодекс поведения. У нас пока первый месяц перехода к свободному плаванию, создаются определенные прецеденты, происходит приближение на основе спроса и предложения к определению равновесного курса тенге.
У многих, к сожалению, восприятие перехода к инфляционному таргетированию как к просто очередной девальвации. И претензии связаны с тем, почему все не так, как в предыдущих случаях. Еще раз хотел подчеркнуть, что ослабление валюты – это не панацея от всех экономических проблем, про это написаны целые талмуды. И бессмысленно было делать просто еще одну девальвацию и повторять потом каждый раз. Механизм девальвации себя исчерпал, в том числе потому, что турбулентность очень высока. Не исключаю, что тот же рубль снова может пережить период укрепления и ослабления. Курс будет двигаться вверх-вниз, и утверждать, что движение тенге будет происходить ступенчато и что сегодня нас устраивает такой курс, а завтра другой – это уже не механизм. В данный момент мы должны понимать, что у нас сейчас период турбулентности и никто не может обещать чего-то в плане цифр. Важен сам процесс, он должен быть максимально прозрачен в плане того, как происходит образование курса.
Весь этот месяц мы сталкиваемся с волатильностью, вначале произошел overshoot, когда тенге обесценился со 188 до 257 за доллар, потом налоговая неделя и укрепление, затем определенная стабилизация. Последние дни – это больше спекулятивные игры, которые мы решили пресечь. Есть два-три игрока, которые манипулируют рынком. Сейчас разбираемся. До окончания разбирательства мы в первый раз вышли с интервенциями. Любые интервенции с этого момента по итогам дня будут официально оглашаться. Сегодня (интервью записывалось вечером в среду 16 сентября – Н. Д.) мы решили вмешаться, поскольку видели, что какие-то игроки разгоняют рынок. Мы с самого начала говорили, что свободное плавание не означает отсутствия центрального банка, мы очень внимательно за всем наблюдаем. По сути, мы и пожарники, и спасатели, и когда налицо такое неразумное поведение, имеем право вмешиваться и будем делать это и впредь. Возможно, наше участие потребуется и завтра, и до тех пор, пока рынок не успокоится. К сожалению, у трейдеров есть стадный инстинкт, и их время от времени надо приводить в чувство. У нас всегда есть возможность поломать любую чисто спекулятивную игру, но опять же сейчас формируется история и очень важно достижение правильного понимания.
Что такое рынок? Это трейдеры 38 банков, которые обслуживают интересы населения и клиентов. Скажу, что есть определенные стресс-тесты, которые говорят о том, что большинство банков не заинтересованы в ослаблении тенге, потому что у них будут серьезные проблемы с пруденциальными нормативами, возрастание уровня плохих активов, причем не только по валютной части займов. Иногда кто-то может пытаться "назло маме уши отморозить", но на то мы и Центральный банк, чтобы корректировать такое поведение. Мы не боремся с трендом и понимаем, что, если цена нефти снижается до уровня в $20 или $30 за баррель, тенге должен на это реагировать. Но позавчера, вчера и сегодня мы видели противоположные тенденции – укрепление рубля, остановку падения цен на нефть.
Первый год внедрения инфляционного таргетирования всегда крайне чувствителен для населения и для рынка. Все же видели, как штормило на валютных рынках соседних стран. Так что все естественно, поскольку существует высокая внешняя турбулентность, а в Казахстане к тому же структурируются новые правила игры.
"Был риск того, что переход к инфляционному таргетированию придется делать под еще большим внешним давлением"
– Почему все же решение об отказе от постепенного ослабления тенге было принято именно в августе, а не значительно раньше?
– Должна быть определенная последовательность в решениях. Когда ситуация с ценами на нефть улучшалась, мы думали, что переход к инфляционному таргетированию мог бы быть более среднесрочным. Многие из трудностей, с которыми мы сталкиваемся сейчас – формирование рыночной культуры, выстраивание коммуникаций с населением, – в хороших условиях делаются без больших шоков. Это могло бы происходить при улучшающемся макроэкономическом тренде: условно, цена на нефть растет, рубль укрепляется, Китай стабилизируется, все в мире хорошо. И когда тенге отпускается в свободное плавание, волатильность первых месяцев не так велика. Мы видели именно такой сценарий. Если говорить о готовности Нацбанка, то инструменты мы наработали в последний квартал прошлого года и первый этого. Должен быть рыночный инструментарий, он, однако, использовался в предыдущих периодах в кризисных ситуациях нечасто. Инструменты были практически созданы в декабре и январе, когда мы участвовали на рынке свопов и репо и сбивали ставки, когда они становились очень высокими. А во втором квартале в этом не было необходимости, банки отказались от наших услуг и операции происходили на рынке межбанковского кредитования. Выработка механизмов участия Центрального банка требовала определенного времени. В июле-августе мы были готовы, уже была полная ясность со всеми инструментами и механизмами. Но в августе окончательно наметился противоположный первому полугодию тренд, что глобальная макроэкономическая ситуация будет ухудшаться. Первые признаки – это девальвация китайского юаня, антирекорды бразильского реала, турецкой лиры, канадского доллара. Все уважаемые валюты, на которые мы ориентируемся как на образец, показывали ослабление на 20-30% и где-то на 40%. Тогда возник вопрос: надо ли откладывать переход к инфляционному таргетированию, который мы планировали делать дольше. Был риск того, что дальше это придется делать под еще большим давлением внешних обстоятельств, если цена на нефть снизится до $30 за баррель до конца года, американский регулятор поднимет ставку, если усилится кризис на фондовых рынках Китая.
Правильное решение правительства и ЦБ (а во многих странах решение о переходе к валютному таргетированию принимается двумя ключами) было не рисковать и ускорить переход; из-за восприятия, что это просто очередная девальвация, мало внимания уделялось тому, что переход – это часть большого пакета структурных реформ. Правительство приняло политическое решение о готовности пойти на серьезные болезненные структурные реформы. В последние 10 лет о них много говорили, сейчас начали реализовывать. Это отпускание цен на бензин, большая приватизация, которую объявило правительство. Законодательные реформы в рамках "100 шагов" – об этом много написано. Грубо говоря, это указание на то, что 7 тучных лет позади, а в 7 последующих нужно жить по средствам. В бюджет закладывается цифра даже не в $50, а в $40 за баррель, налоговое администрирование усиливается с сокращением неэффективных расходов, правительство отказывается от привлечения дополнительных средств из Нацфонда. Внешних заимствований больше не будет, хотя уровень внешнего долга у правительства достаточно низок. Дефицит бюджета будет на уровне 1% к 2018 году. Правительство настроено на очень ответственную фискальную политику.
Переход к новой жесткой фискальной политике без изменений в денежно-кредитной был бы нелогичен. Поэтому наш переход стал стартовым моментом программы структурных реформ. С нашей стороны необходима система, которая позволяла бы абсорбировать все внешние шоки, более гибкое курсообразование. У Нацбанка есть возможность сглаживать все колебания, но тренду мы противостоять не будем. У страны есть Нацфонд, около $70 млрд, наличие такой подушки безопасности – это хорошо. Если считать, что ежегодные трансферты в бюджет – это $8 млрд, это как минимум 8 лет возможностей этот трансферт получать. Но правильней осуществить переход к более сбалансированной фискальной и денежно-кредитной политике. Любое ослабление курса – это не панацея. В случае с казахстанской экономикой у этого есть обратная сторона. С одной стороны, мы помогаем снижать издержки базовым отраслям – горнорудной и нефтегазовой промышленности или, например, для экспортеров зерна. Но вся программа экономической диверсификации построена на импортной составляющей. Должен быть четкий баланс между интересами экспортеров и потребителей и отраслей, зависящих от импорта. Считаю, что мы этот баланс соблюдаем в течение двух-трех последних лет и двигаемся с учетом понимания того, что необходимо экономике в целом.
– Ослабление тенге не может вступить в противоречие с институциональными реформами и стать допингом, заменяющим их проведение?
– Мы говорим о трендах, но на самом деле наибольшим вызовом для политики инфляционного таргетирования будет тенденция на укрепление тенге. Да, сейчас тренд на ослабление. Есть годы, когда внешняя ситуация не улучшается, если не ухудшается. Российская экономика в рецессии, в Китае замедляется рост. Но мы же понимаем, что большую часть экономических циклов занимают периоды, когда ситуация не ухудшается и происходит рост. Тренд на укрепление – это вызов, который нам предстоит, и мы к нему готовимся. Что касается текущей ситуации, то мы не считаем, что ослабление тенге – это решение, с помощью которого должны балансироваться все проблемы. Мы видим, что некоторые страны пытаются идти в этом направлении, но это не приводит ни к усилению потенциала имопортозамещения, на мой взгляд, ни к решению каких-то бюджетных проблем. У правительства и Нацбанка есть понимание необходимости координации фискальной и монетарной политики. Более того, правительство идет на беспрецедентное изменение подходов. Если раньше в условиях, когда все субсидировалось, валютные корректировки многое решали, то сейчас это подход, сконцентрированный на структурных изменениях. Это очень болезненные реформы в том, что касается трудовых отношений, сокращения бюджетных расходов. Надо понимать, что никаких других ресурсов у нас нет и решать проблемы за счет Фонда будущих поколений или средств потребителей – это не самое разумное решение.
– Был ли среди внешних факторов, предшествующих введению инфляционного таргетирования, какой-то ключевой драйвер, возможно, девальвация юаня?
– Думаю, что это скорей совокупность всех факторов. Безусловно, это девальвация юаня, это развернувшиеся в негативную сторону тренды по нефти и российскому рублю. Это тенденции в странах со схожей структурой экономики, когда стало ясно, что это происходит во всем мире, а не только с нами. Не нужно искать каких-то совпадений или определяющего влияния, чего-то одного. Была большая дискуссия в прессе, мы всегда внимательно следим за этим. Есть сторона, которая лоббировала или продолжает лоббировать, скажем так, дальнейшее ослабление, есть сторона, которая этому возражает. Но это экспертные оценки, а зона принятия решения, формирование политики – это ответственность Нацбанка и экономических ведомств правительства.
"В определенные моменты рынок разогревается, и его надо остужать"
– Если говорить о недавно принятой базовой ставке, то для нее был определен достаточно широкий коридор, связано ли это с попыткой предотвратить какие-то спекулятивные операции на валютном рынке?
– Мы это делали первый раз и опирались на опыт своего активного, а не пассивного участия на рынке, который был в декабре прошлого года и в январе. В определенные моменты рынок разогревается, и его надо остужать. Два наших основных принципа – это симметричность и возможность охлаждения рынка. Российский ЦБ проводил заседание ночью и поднимал ставку до 17%, это приблизительно тот уровень, на котором можно остудить рынок и ограничить действия валютных спекулянтов. Плюс нужно понимать, что тот новый инструмент в виде ставки, который мы применяем, – это инструмент не мгновенного действия. Таким эффектом обладают валютные интервенции: сегодня мы зашли, а завтра налицо результат. А ставка – это возможность достижения результатов в среднесрочной перспективе – 12-18 месяцев и больше. Но для того, чтобы воздействовать на инфляцию сейчас и рынок сам себя не разогрел, также должны быть определенные инструменты. Симметрия и одинаковые границы в обе стороны также крайне желательны. И третье: ставки на внутреннем межбанковском кредитном рынке были на уровне 13-14%. Мы не хотели, чтобы ставка была выше этого уровня, но она не могла быть и намного ниже, поскольку понимаем, что есть риск, и мы хотим в течение ближайших 12 месяцев не допустить двухзначную инфляцию. Поэтому мы определили ставку на уровне 12 с коридором плюс-минус 5%. Мы сразу сказали в Основных направлениях денежно-кредитной политики до 2020 года, что этот коридор со стабилизацией ситуации будем сужать. После каждого заседания технического комитета будем объявлять, будут ли меняться ставка, коридор, появляться новые инструменты. Наш выбор базовой ставки – это ставка репо-овернайт, которая позволяет получить тенговую ликвидность под залог государственных бумаг. Государственных бумаг у БВУ не так много, их абсолютный размер достаточен, но их не хватает в разрезе отдельных банков. Чтобы помочь тем банкам, у кого ГЦБ недостаточно, мы приняли решение о том, что будем брать в залог и бумаги квазигосударственного сектора, например, облигации нацкомпаний и национальных холдингов. Это расширение поэтапно будет происходить в октябре и ноябре.
Существующий рынок предоставления ликвидности больше чем наполовину состоит из свопов. Это не типичный инструмент центрального банка, мы называем его инструментом тонкой настройки. И хотели бы, чтобы со временем участники рынка перешли к инструментам прямого предоставления ликвидности, не под залог долларов. Пока краткосрочная ликвидность предоставляется банками друг другу и иногда Нацбанком именно под доллары. То есть уровень долларизации здесь тоже высок.
В течение этого года мы хотели бы видеть уход банков с рынков свопов на рынок репо, и для этого формируется новая система предоставления ликвидности. Нацбанк до этого не был системным ежедневным игроком по предоставлению ликвидности. Существовавший ранее подход со ставкой рефинансирования требует реформирования. Мы сегодня будем гармонизировать все ставки и приходить к пониманию, что у банков должен быть постоянный системный доступ к краткосрочной тенговой ликвидности, который даст им возможность выстраивания долгосрочных инструментов кредитования экономики. В этом суть. Мы готовим решения к октябрьскому заседанию технического комитета. Все равно экономика у нас долларизированная, и в самые лучшие времена уровень долларизации был 50%. Сейчас мы хотим выстроить новые инструменты кредитования экономики. Это важно, потому что банки ушли с рынка внешних заимствований и ориентируются на депозиты населения, которые на 70% в долларах. Мы выстраиваем новую систему – с одной стороны, это предоставление ликвидности, с другой – основа для долгосрочного кредитования. Ликвидность будет предоставляться банкам стабильно и будет со временем недорогой, а Нацбанк через базовую ставку будет определять стоимость денег в экономике.
– Есть ли основания для пересмотра прогнозного коридора по инфляции?
– Мы хотели бы по итогам сентября вернуться к нашим оценкам уровня инфляции в этом году. Что касается инфляции в среднесрочной перспективе, то пока она в нашем заявлении с правительством звучит как 6-8%. Мы считаем, что сможем добиться этих целей. В перспективе к 2020 году мы видим снижение инфляции до уровня в 4%.
"Наша долларизированная ментальность мешает правильному восприятию ситуации"
– Если говорить о российском опыте действий в кризисной ситуации ослабления рубля, что-то может быть интересным для Казахстана?
– Россия идет немного впереди, и нам их опыт очень полезен. Но сегодня пока еще рано говорить, какие рецепты будут актуальны. Очень нравятся подходы по дедолларизации. Даже в условиях сегодняшнего давления на российскую экономику уровень долларизации в Российской Федерации не такой высокий. Это было сформировано в тучные годы, когда были периоды укрепления рубля. Коммуникационный опыт российского Центрального банка также очень полезный, у нас есть Комитет по валютной политике в рамках ЕАЭС. Раз в квартал официальные встречи, и каждый месяц информируем друг друга, обмениваемся опытом.
Мы ведем системную работу по гармонизации законодательства, макроэкономической политики. Завершение планируется к 2025 году, эта работа начата, в ней участвуют банки второго уровня, регуляторы, и никаких дискуссий по поводу каких-то сверхъестественных решений нет. Идет системная работа по координации наших политик. Например, Беларусь еще не перешла к политике инфляционного таргетирования. Когда это произойдет, естественно, станет вопрос о координации таргета по инфляции. Сейчас российский Центробанк ставит задачу достижения инфляции в 4% к 2018-19 годам, мы – к 2020-му. Безусловно, нам есть что обсудить, каких инструментов придерживаться. Мы очень плотно общаемся, недавно происходили встречи на уровне премьер-министров и глав ЦБ.
– Одной из проблем, связанных с нынешней ситуацией, стало обесценение пенсионных активов в долларовом выражении. Была ли возможность инвестировать большую часть накоплений в валютные активы?
– Опять же наша долларизированная ментальность мешает правильному восприятию ситуации. Я думаю, нет стран с гарантией сохранения сбережений в долларовом выражении. Всегда есть гарантии безопасности в рамках внутреннего роста цен. Если инфляция выше, чем доходность пенсионного фонда, то на эту сумму теоретически могут пострадать пенсионные накопления. Но в казахстанском законодательстве есть четкое правило, что если доходность (и честно говоря, это было так последние 15 лет) ниже инфляции, то разница гарантируется с помощью субсидирования из бюджета. Это правило номер один. Сейчас стремимся повысить доходность, и к концу года будет понятно. В прошлом году мы показали хороший уровень, в этом тоже постараемся сделать это. То есть наша работа идет в двух направлениях. С одной стороны – повышение эффективности работы фонда, с другой – снижение инфляции. В перспективе этой проблемы не будет. Мы считаем, что со стороны государства есть гарантия именно необесценения по отношению к росту внутренних цен.
– При текущем курсе тенге можно ли говорить о существенном улучшении внешнеторгового баланса, профиците текущего счета? И есть ли какие-либо цели по размеру ЗВР?
– У нас целей по ЗВР нет. Классическому принципу достаточности для обслуживания импорта мы легко соответствуем. На 1 сентября ЗВР – порядка $29 млрд – вполне приличный уровень. Мы нормально жили, когда ЗВР были $23 млрд – это было в 2013 году, и никого это не беспокоило. Что касается платежного баланса, то при цене в $40 за баррель (а мы считаем, что в этом году средняя цена будет ниже $50 – ближе к $50, чем к $40, а в следующем году может быть $40) мы ожидаем дефицит платежного баланса в размере не более 3% ВВП. Сегодня пока непонятно, какая сложится цена на нефть в последнем квартале. В абсолютном выражении это минус $5 млрд, с учетом размеров нашего ВВП это о каких-либо серьезных угрозах не говорит. С учетом изменений курса будут корректироваться объемы экспорта и импорта, по результатам третьего квартала можно будет делать какие-то оценки. Статистика платежного баланса публикуется с лагом.
"Депозиторы в целом никак не пострадали, и им не на что жаловаться"
– Хотел бы сказать еще о двух принципиальных вещах. Первое, когда мы говорили о подготовке к переходу, надо отдать должное тому, что сама ситуация регулировала этот переход. Понятно, что на этом фоне происходила большая долларизация экономики, и если задаться вопросом, а кто пострадал от изменения курса, то можно отметить, что население психологически и финансово было к этому готово. Люди диверсифицировали депозиты, они были и в долларах и в тенге, и долларовая часть достигла практически 75%. Есть социально уязвимая часть населения, люди, у которых размеры депозитов были менее Т1 млн. Было принято решение, у которого мало аналогов в мировой практике. Мы даем гарантии практически 2 миллионам человек, хотя объемы достаточно велики. Надо просто дождаться октября следующего года и получить свою компенсацию в полном объеме с учетом того курса, который будет на тот момент. Очень важно, что мы дали сигнал о том, что следует поторопиться с заявлениями, но мы уже согласовали с руководством страны, что желательно продлить срок до 1 декабря, чтобы не создавать очереди в банках. Чтобы население могло спокойно переоформить свои депозиты.
С точки зрения активов – 70% кредитов в тенге, 30% – в валюте. Среди валютных мы выделили ипотеку и продолжаем большую работу, чтобы улучшить условия и пойти навстречу ипотечникам. Это тоже беспрецедентное решение и большая программа в Т130 млрд. Мы ее будем делать до конца прозрачно, это наше общение с общественными организациями, хотелось бы подтвердить, что все будет реализовано, и с точки зрения отсутствия возникновения налоговых обязательств, и с точки зрения работы Нацбанка. Мы с банками работаем в ежедневном режиме и просим их быстрей раскачаться и эту программу завершить.
Есть третий вопрос – мы с банками обсуждаем, есть ли у них риск увеличения уровня NPL. То снижение, которое мы провели до этого, ликвидация всех существовавших скелетов в шкафу – это тоже была подготовка к происходящим изменениям. Понятно, что влияние на уровень проблемных кредитов будет индивидуальным для каждого банка, очень важно к этому готовиться. На это в том числе указывают рейтинговые агентства и МВФ.
Очень важно, хотел бы об этом сказать, что недавно же был апдейт S&P, агентство, скажем так, безжалостно, "даунгрейдило" (снижало рейтинг) Бразилии, а это более диверсифицированная экономика, чем Казахстан, но при этом они вместе с МВФ дали высокую оценку нашему переходу и сохранили текущий уровень суверенного рейтинга. Это высокий уровень доверия инвестиционного сообщества к проводимой в Казахстане денежно-кредитной и экономической политике.
"Невозможно сразу решать все проблемы и получать упреки в том, что вот тут чего-то у вас не хватает"
– В чем будут заключаться эти контрцикличные меры для банков? Будет отложено введение норматива об уровне просроченных кредитов не выше 10%?
– Считаем, что это было бы неправильно. Мы с банками можем проработать механизмы их поддержки, и они сделают свою домашнюю работу. Правильнее ориентироваться все же на то, что, если мы будем откладывать введение предельного уровня NPL, нас будут даунгрейдить в целом как систему, как страну. Это кажется легким выходом из сложной ситуации. Все-таки более трудоемкий, но благодарный путь – это выполнение своей работы с нашей помощью. Что касается введения нормативов, связанных с Базелем-3, это сейчас в обсуждении. Готовы определенные нормативы ввести позже – это обсуждаемый вопрос. Думаю, что по результатам совета по финстабильности, который состоится в конце месяца, примем определенные решения.
– Что касается рефинансирования ипотеки. Не было ли смысла расширить круг заемщиков, за которых могли бы рефинансировать ипотечные кредиты и не ограничиваться только проблемными ипотечниками?
– Здесь есть наши возможности и вопросы системы управления рисками. Мы все должны через это пройти. Если банки занимаются своим бизнесом, то нужно понимание, что нужно выдавать кредиты тем заемщикам, которые их возвращают, а для этого их нужно проверять. Не может государство закрывать все провалы рынка, и ответственность должны нести, прежде всего, профессиональные участники рынка. Банки должны делать все, чтобы таких рисков избегать. А не выдавать проблемные кредиты, а потом ждать вмешательства государства. Многие государства в 2008-2010 годах осуществляли обширные программы вмешательства. Но потом было принято решение, что дальше покрывать деньгами налогоплательщиков ошибки в частном секторе мы не можем, это ответственность акционеров и менеджмента.
– Последний вопрос. Есть ли основания ждать роста кредитной активности и когда это может начать происходить?
– Очень часто звучащая критика в наш адрес выражает непонимание той политики, которая проводится. Очень часто одни и те же критики спрашивают вначале: "Почему нет валютной корректировки", когда она происходит: "Зачем вы ее сделали?" По поводу валютного коридора – "почему не расширяется", когда это происходит – "зачем расширили?". Каждый раз вопросы "почему так мало" или "почему так много?". Напротив каждого "зачем" выстраиваются новые вопросы – а как же тогда дедолларизация, кредитование, почему ставки высокие...
Для того чтобы быть последовательным, нужно четко понимать, что мы сегодня переходим из одного состояния денежно-кредитной и экономической политики в целом в другое. Это подразумевает болезненные структурные реформы, которые позволят пройти через внешние и внутренние факторы для того, чтобы все работало так, как нужно. Экономика была дедолларизирована, кредиты были доступными и недорогими, малый и средний бизнес развивался, а инфляция была низкой. Это достигается проведением реформ, это как поэтапное лечение организма. У каждого периода свои лекарства. С экономикой то же самое. Сегодня мы стабилизируем ситуацию на валютном рынке и со ставками на денежном рынке. Это первостепенная задача для того, чтобы достичь стабилизации и снизить инфляцию. Следующим приоритетом является вопрос предоставления ликвидности. Затем мы вернемся к неотложности дедолларизации. Невозможно сразу решить все накопленные проблемы. Нужна последовательность. Сегодня мы занимаемся инфляцией и стабилизацией на валютном рынке.