Галия ШИМЫРБАЕВА, "Казахстанская правда", 29 августа

Наша справка. Азербайжан Мамбетов родился в 1932 году в селе Паласовка Волгоградской области. В годы войны семья переехала в Алма-Ату. В 1952 году А. Мамбетов поступил на режиссерский факультет ГИТИСа имени Луначарского. В 1957 году после окончания института - режиссер Казахского академического театра драмы, а в 1965-м - его главный режиссер. В 1976 году был удостоен звания народного артиста СССР. Еще раньше ему были присуждены Государственные премии СССР и Казахской ССР. В конце 70-х - начале 80-х принял решение на время уйти из театра в кино, чтобы дать время творческому коллективу разобраться в себе и в том, в каком творческом плане продолжать жить театру. За это время снял два фильма - "Гонцы спешат" и "Кровь и пот". Противостояние между режиссером и коллективом закончилось тем, что А. Мамбетов вновь был приглашен в театр на должность художественного руководителя. В 1995-м А. Мамбетов второй раз ушел из Театра имени Ауэзова из-за очередных внутренних противоречий в коллективе. С 1999 года работает в Астане в Казахском государственном музыкально-драматическом театре имени Калибека Куанышбаева. Наиболее значимые постановки - "Волчонок под шапкой", "Материнское поле", "Козы-Корпеш и Баян-сулу", "Кровь и пот", "Карагоз", "И дольше века длиться день".

- Несколько лет назад вы были недовольны всеми и вся. В вашей жизни что-то изменилось с тех пор?

- Да нет. Года три назад я был резким, потому что недолюбливал людей, которые занимались нехорошей деятельностью - склоками, сплетнями... Они появились на пене перестройки и пытались командовать мною. Ненавижу! Но сейчас, кажется, все начинает становиться на свои места. То есть я опять востребован, а они вернулись к тому, с чего начинали когда-то.

- Почему вы решили стать режиссером?

- Я в детстве учился в хореографическом училище. Меня туда отдали из-за того, что там был интернат, где кормили и давали одежду. Оттуда меня пригласили сниматься в фильме "Золотой рог", где я сыграл мальчика-подпаска. Шакен Кенжетаевич Айманов, который играл в этой картине ученого-селекционера, сказал мне: "Азик, кончай хореографические дела. Приходи в театральное училище, из тебя выйдет хороший актер. Ты правдив, как слеза". И я поступил в театрально-художественное училище имени Гоголя, но параллельно продолжал учиться в хореографическом. Бросать мне его было нельзя, потому я был солистом ансамбля песни и танца Казахской ССР. В те годы художественным руководителем Театра имени Ауэзова был народный артист республики Моисей Исакович Гольдблат. Когда я у него проходил практику, он мне однажды заявил: "У тебя есть тяга к режиссуре. Ты любишь анализировать, даже пытаешься делать мне замечания. Они, конечно, не очень умные, зато интересные. Давай, Азик, поступай на режиссерский факультет". Эти слова запали мне в душу, училище я заканчивал только через два года, но во мне сразу сработал сиротский комплекс. Надо, думаю, копить деньги. В Москве мне никто не поможет. Жил на стипендию, а зарплату, которую получал в ансамбле песни и танца, складывал в патронташ, который всегда носил пристегнутым к поясу.

В 1952-м Мамбетову дали направление в ГИТИС имени Луначарского. О своем не совсем обычном поступлении туда лучше, чем он сам, не расскажет никто:

- В тот год набирал курс режиссер МХАТа Николай Михайлович Горчаков, но на приемных экзаменах его не было - он находился на гастролях. Среди других поступающих я не выделялся ни ростом, ни знаниями, ни особыми талантами, зато был шустрым. После второго тура меня вызвал к себе проректор по учебной части Николай Иванович Счеснович. Он сказал, что я абсолютно не знаком с системой Станиславского (а я, между прочим, и до сих пор толком не разбираюсь, что это такое), и поэтому не могу учиться в театральном. От одной мысли, что опять целый месяц придется трястись в "веселом" поезде (были тогда такие поезда, которые могли ходить без всяких расписаний и стоять где-нибудь в степи по нескольку дней), на меня напала зевота. Поэтому я решил дождаться мастера курса.

Пока ждал Горчакова, проедал накопленные деньги, а ночью через окно залезал в общежитие, из которого меня давно уже выселили. В конце августа приехали Горчаков и главный режиссер Театра имени Маяковского Андрей Александрович Гончаров. Ребята, которые поступили, стали хлопотать за меня. Дескать, мотается тут бедолага из Казахстана, очень хочет учиться у вас.

И вот меня вызывают в ректорат. А там - целая комиссия во главе с ректором. Когда меня попросили что-нибудь прочитать, я выбрал басню "Слон и Моська". Зло сощурившись в сторону Николая Ивановича Счесновича, я так выразительно переврал ее: "Ай, моська, ну что ты лаешь на стола?", - что члены комиссии чуть со стульев не попадали от смеха. "Это тебе урок", - сказал, помню, Счесновичу Николай Михайлович Горчаков.

В общем, творческий экзамен я прошел. Оставалось сдать общеобразовательные предметы. Узнав, что я сирота, Горчаков дал задание Счесновичу на все экзамены заходить вместе со мной: "Ему нужно сдать их не ниже, чем на четверку, иначе не будет получать стипендию". Но хоть и поступил я с трудом, зато потом учился хорошо. По режиссуре я получал одни пятерки. Гончаров говорил про меня: "Он принес на нашу театральную сцену казахскую степь. Этого у нас еще не было".

…В 57-м Мамбетов вернулся в Алма-Ату. Через год он поставил свой первый этапный спектакль по пьесе молодого и тогда еще никому неизвестного драматурга Калтая Мухамеджанова "Волчонок под шапкой". Результат превзошел все ожидания - редко кто из режиссеров начинал свою жизнь в академическом театре столь шумно.

"…К алматинскому театру драмы невозможно подойти, - писал в 1959 году журнал "Театр". - За квартал у идущих спрашивают лишние билеты. Всюду оживленные, взволнованные лица. Сегодня идет комедия К. Мухамеджанова "Волчонок под шапкой", которая стала горячим увлечением казахской молодежи".

Сам Мухтар Омарханович Ауэзов отозвался на спектакль хвалебной статьей, где говорил, что "от смеха данной комедии прослеживается глубокий смысл, он заставляет задуматься. Короче - комедия полна хорошего, нужного, бурного смеха, это настоящая талантливая удача. Молодому писателю К. Мухамеджанову и А. Мамбетову, проявившему интересные качества режиссера и актера, говорю "доброго пути" к высотам творчества по этому направлению".

Но настоящее признание к Мамбетову пришло после того, как он поставил "Материнское поле". Этот спектакль побил все рекорды. Он идет на сцене Ауэзовского театра более 30 лет. За эти годы сменилось три поколения актеров: Сабира Майканова, Фарида Шарипова и сейчас Шайзада Ахметова.

- Конечно, к этому времени я уже имел семилетний опыт работы в театре, - вспоминает режиссер. - Но я думаю, что главным в ошеломляющем успехе, который ожидал спектакль "Материнское поле", были не профессиональные закономерности, а личные обстоятельства. Я ставил его в память своих рано ушедших из жизни родителей. Отец у меня погиб на фронте в 42-м году, а мама умерла в 43-м от голода. Нас с сестрой спасло то, что она училась во ВГИКе (институт в то время был эвакуирован в Алма-Ату) и жила в общежитии, а я - в интернате хореографического училища. Однажды я застал маму, корчащуюся от боли. Я закричал на весь двор: "Мама умирает!". Когда сбежались соседи, она уже была мертвой. Боль от ее смерти останется во мне до конца жизни - я не смог ей ничем помочь.

После "Материнского поля" карьера Мамбетова резко пошла в гору. В 33 года он был назначен главным режиссером главного театра страны. Многие приписывали это "удачной женитьбе" на талантливом композиторе Газизе Жубановой - дочери самого Ахмета Жубанова.

- Все так говорят, но это фигня, - говорит режиссер. - Я никогда не ставил спектакли по конъюнктурным мотивам и никогда не устраивал жизнь по расчету - характер не тот. Мы полюбили друг друга. Может, отчасти из-за Газизы я и поехал в Москву, где она училась в аспирантуре. Когда я был на третьем курсе, мы поженились. Один за другим родились пятеро детей. Младшего сына, правда, мы не уберегли. Трех лет от роду он умер от простуды. Рассказываю о нем, а сам вспоминаю Габита Махмудовича Мусрепова. Он пришел на сорок дней со дня смерти сынишки. Я думал, что Габе, как и все, скажет дежурные слова. Дескать, вы молодые, у вас еще будут дети. А он только спросил: "Ну что, похоронил сына?". Я только сейчас понял эти слова: он нас упрекал за то, что мы с женой в вечной суете не уберегли сына. Надо бы больше внимания уделять ему, а мы поручали старшим детям надеть на него свитерочки и теплые носочки, а сами бежали по своим бесконечным делам.

У нас с Газизой бывало всякое, но наша с ней семья сохранилась благодаря ее родителям. Я преклоняюсь за это перед ними. Сейчас ведь как? Если дочка высокопоставленного чиновника или просто известного человека вышла замуж за человека не из своего круга, то после ссоры с мужем она с плачем бежит в родительский дом: заберите меня, мол, от этого пьяницы и драчуна. Мамаша устраивает скандал по месту работы или учебы зятя: этот негодяй оскорбил дочку министра (как будто зять женился на папиной должности).

Газиза после ссор со мной забирала детей и тоже убегала к родителям. Когда я через несколько дней шел мириться, то Ахмет Куанович сухо кивал мне и закрывался у себя в кабинете. Газиза тоже не выходила из комнаты. Зато теща знаками показывала мне, чтобы я прошел за ней на кухню. "Азенька, - говорила она мне, - ты отсюда пока не выходи, не раздражай Газизу. Я для тебя припасла кусочек казы и рюмку коньяка, пойдем попьем чаю". Накормит меня, а потом говорит: "Теперь иди домой, завтра я приведу твою семью". Я на радостях кричу: "Спасибо, апа!". Она прикладывает палец к губам: "Тихо, а то Газиза подумает, что я твоя сообщница".

Со временем ссоры с женой стали реже. Вообще мы с Газизой прожили прекрасную совместную жизнь. Сейчас я установил ей памятник работы талантливого, но безвременно ушедшего из жизни скульптора Толеша Досмагамбетова, а в нашей с ней бывшей квартире создал музей Ахмета и Газизы Жубановых.

Последнее событие стало возможным благодаря Президенту страны. В 1995 году Азербайжан Мамбетов из-за разногласий с новым руководством театра ушел из Театра имени Ауэзова. Черная полоса в его жизни длилась четыре года. В самый ее разгар в квартире безработного режиссера раздался звонок из приемной Главы государства.

- Когда мы с ним встретились, он спросил: "Ну, чем занимаешься? Какая пенсия?" А жил я в ту пору на пенсию в четыре тысячи. Она у меня была только с зарплаты худрука. Я же не догадался, как другие, наращивать ее за счет гонораров. А квартплата за пятикомнатную квартиру, где жила наша большая семья, составляла 15 тысяч. Вот я и перебивался как мог: то здесь поставлю спектакль, то там, лишь бы оплатить ее. Часто мне отказывали под разными предлогами. "Азик, - говорили мне в таких случаях. - Сейчас у театра трудное положение. Сами еле-еле кормимся". Кстати, ни один из тех людей, по произведениям которых я ставил блистательные спектакли, не помог мне в трудную минуту. Они меня словно вычеркнули из жизни. Я даже написал статью, где с упреком спрашивал: "Где вы, мои друзья?". Правда, ее нигде не опубликовали.

Зато сейчас, когда я при должности, все театры приглашают ставить спектакли. Но мне это не нужно. Уже и время подходит к финалу, да и не хочу слышать разговоры типа: "В могилу что ли хочешь унести все заработанное?".

Нурсултан Назарбаев, услышав о злоключениях последних лет в жизни режиссера, предложил Мамбетову возглавить в Астане столичный театр драмы. Они пришли к обоюдному согласию, что в квартире, в которой некогда жили два прославленных композитора - отец и дочь Жубановы, а ныне сам режиссер с семьей младшего сына, будет музей.

- Если бы не предложение Президента, я не знаю, как бы жил сегодня, - говорит Мамбетов. - Наверное, погиб бы и творчески, и физически. А сейчас назло всем живу и буду жить! Я поставил в Астане "Козы-Корпеш и Баян-сулу", "Дальше тишина", "Карагоз", современный спектакль по пьесе Ахтанова "Неожиданная встреча", музыкальную комедию "Мадемуазель Нетуш"...

На реплику о том, что в его адрес часто звучат упреки за упорную приверженность к классическим спектаклям, которые, как утверждают некоторые, не пользуются спросом у широкой публики, Мамбетов ответил:

- Я никогда не ставил спектаклей в угоду конъюнктуре. Классика, она потому и классика, что может поворачиваться разными гранями. В ней всегда можно найти мотивы, перекликающиеся с современностью. То, что Козы-Корпеш и Баян-сулу называют Ромео и Джульеттой казахской степи, не совсем верно. В знаменитом эпосе речь больше идет не об этом, а о борьбе добра и зла.

В начале 80-х Московский театр имени Вахтангова предложил А. Мамбетову инсценировку айтматовского романа "И дольше века длится день".

- Скажу честно, мне было нелегко работать из-за некоторых мотивов субъективного характера, - признается режиссер. - Спектакль мы сдавали шесть раз. Первый раз - министерству культуры, второй - КГБ, третий - МВД… В общем, борьба шла нешуточная. Когда всем это уже порядком поднадоело, то на очередной сдаче в ЦК КПСС выступил Михаил Ульянов: "Выходит, у партии двойная политика? Одной рукой вы даете Айтматову Государственную премию за его роман, а другой - хотите зарубить постановку Мамбетова. В чем дело?".

Вообще, у меня с москвичами всегда были хорошие отношения. Особенно близко мы сдружились с Олегом Николаевичем Ефремовым. Я был председателем Союза театральных деятелей Казахстана, он - секретарем Театральной конфедерации СССР. Мы с ним часто встречались в Москве, вместе бывали в зарубежных поездках. Да и наши с ним судьбы совпадали.

Однажды в моей квартире раздался звонок: "Завтра утром прилетает Ефремов. Встречайте". Он, действительно, прилетел. В руках Олег Николаевич держал баул.

- Видишь, Азик, с чем я приехал, - сказал он, открывая его.

Баул оказался полным лекарств. Я ему говорю: "Олег Николаевич, выпьем пива, а потом поедем домой".

- Мне уже ничего этого нельзя. Просто побудь со мною рядом. Я завтра утром улетаю.

Я был в недоумении. А он, посмотрев на меня взглядом, который до сих пор у меня в памяти, сказал: "Эх, Азик, я же с тобой приехал повидаться перед смертью".

В 1989 году Азербайжан Мамбетов стал депутатом Верховного Совета СССР. Об этом периоде в своей жизни режиссер отзывается так:

- Да какой я политик? Меня заставили войти в нее. Честно скажу, не мое это дело. Там может добро в один момент превратиться в зло. Мне сейчас кажется, что и согласился-то я быть депутатом из чувства противоречия: власти очень не хотели видеть меня в Верховном Совете. В 1991-м наше Министерство культуры поставило резонное условие: я должен был остаться работать в театре либо уехать в Москву и становиться профессиональным политиком. Союз распался, и мне не пришлось выбирать.

Вопрос о том, боится ли он старости, А. Мамбетов назвал страшным. По его словам, пожелания типа "вы прожили 80 лет, желаем прожить еще столько же" - откровенная издевка.

- Пожелание, конечно, правильное, но разве человеческий организм выдержит столько? Я видел старость Михаила Павловича Охлопкова - большого артиста и режиссера, долгие годы бывшего художественным руководителем Театра имени Маяковского. В студенческие годы он был моим театральным кумиром. Я смотрел все охлопковские спектакли - от "Аристократов" Н. Погодина до "Гамлета" Шекспира. Во время репетиций его голос, подобно львиному рыку, разносился по всему театру.

Когда я заканчивал ГИТИС, Николай Павлович был уже в преклонном возрасте. С учетом этого ему нашли место почетного директора Театра им. Маяковского. Однажды, когда я, как всегда, пришел в театр на очередную премьеру, мест в зале не оказалось. Меня, как стажера, пустили в директорскую ложу, где уже находились Охлопков и другие театральные деятели. Николай Павлович сидел, опираясь на рядом стоящий стул. В антракте этот стул исчез. Охлопков удивился: "Здесь же, помнится, был стул, а?!" А администратор ему отвечает: "Не было его, Николай Палыч. Вам показалось". Вот так я оказался невольным свидетелем того, как умирает старый лев. Маленький администратишко издевался над ним: дескать, у вас с головой уже не все в порядке. А Николай Павлович не мог ни закричать, ни просто возмутиться, потому что у него не было на это сил.

Азербайжану Мамбетову часто ставят в вину то, что он бывает нетерпим и груб с актерами на репетициях. И как подтверждение приводят судьбу ныне покойного народного артиста республики Нурмахана Жантурина. Замечательный актер, рассорившись с главным режиссером, во второй половине 60-х навсегда ушел из театра. Надо ли говорить, что казахское театральное искусство в его лице потеряло неизмеримо много. Мамбетову пришлось частично менять творческую политику театра, потому что второго Жантурина не было. Но есть такая истина, что односторонней вины не бывает, ее у кого-то чуть больше, а у кого-то чуть меньше. Поэтому послушаем мнение третьего лица, доцента Национальной академии искусств имени Жургенева Таласа Умурзакова:

- При Мамбетове в середине 60-х и 70-х годов состоялся творческий взлет Театра им. Ауэзова. На этой почве выросли такие имена, как Ануар Молдабеков, Асанали Ашимов, Фарида Шарипова... Мамбетов, чтобы обновить лицо театра и придать ему новое звучание, должен был идти на неминуемые жертвы. Он прекрасно понимал, что на одном-двух актерах постоянного репертуара не построишь, что театр - это искусство коллективное. Кроме того, он думал о подрастающем поколении, которое могло бы подхватить эстафету старших и, не повторяя их, засверкать по-новому.

В силу этого Мамбетов, став главным режиссером Театра имени Ауэзова, вынужден был выбирать: либо работать во имя театра и поднимать его, либо пойти на поводу у актеров-личностей. В последнем случае ему пришлось бы шагать по проторенной дорожке и не думать о тех преобразованиях, которые уже шли в ведущих театрах Союза (в московских театрах, в частности, творческую политику определяли уже не большие актеры - их время постепенно отходило, а режиссеры). Мамбетов выбрал первое…

Те, кто его критикует, почему-то забывают, что звания многим актерам Казахского театра драмы принесли именно постановки Азербайжана Мамбетова. Да, он бывал жестким на репетициях, но это было продиктовано необходимостью. Совсем еще молодой режиссер говорил именитым актерам, что за пределами театра он готов отдать им душу, но на сцене они должны пахать до седьмого пота. Что касается конфликта с Жантуриным, то Азекену бы не вставать на дыбы, а Нурмахану-ага перетерпеть немного, и тогда бы из этого союза, наверняка, вышло бы великое сотворчество. Но, увы, две незаурядные личности не смогли найти общего языка. Оба переживали очень остро этот разрыв. Только люди, близко знающие его, видели, насколько болезненно переживал режиссер за Нурмахана. Вопреки обывательским разговорам Жантурин не держал зла на Азербайжана. Он говорил: "Я ушел из театра, но я сам выбрал этот путь".

Когда в середине 90-х часть коллектива Театра имени Ауэзова заявила, что Мамбетов устарел и театр должен пойти по новому пути, то он, ответив на это статьей "Я устал бороться с пигмеями", ушел из театра, хлопнув дверью. В этот раз, кажется, навсегда.

* * *

С каждым годом Мамбетов улыбается все реже. И все же бывают минуты, когда он хохочет, как ребенок. Причина этому его младший внук, появившийся на свет год назад:

- В последние годы в театре все настолько зашло в тупик, что мне оставалось только смеяться над глупостью. Настоящий смех мне вернул этот малыш. В нем мое будущее. Характером он весь в меня: серьезный и солидный не по годам, на всех, даже на меня, смотрит свысока. Представляю, каким он будет, когда подрастет, и как мне будет приятно смотреть на него с того света. Я буду махать ему рукой и кричать: "Правильной дорогой идешь, товарищ Адильжан!". Ха-ха-ха.