Ольга Прохорова, "Русский журнал", 15 ноября

С младенческой литературой мне пока пришлось соприкоснуться трижды - впервые, двадцать лет спустя и десять лет спустя, с двумя сыновьями, соответственно. На то, конечно, и классика - но все-таки слегка удручает, что за тридцать лет набор стоящих книг практически не поменялся. Честные попытки нарыть на прилавке что-то новенькое для совсем маленьких кончаются тем, что глаз натыкается на нечто непроизносимое, вроде "По горам мышата мчат, Малыш Дональд, к нам, кричат" или на какой-нибудь фиолетовый кошмар, к примеру: "Все пугаются ежа, словно бритвы иль ножа" (почему?! - ОП) (цитаты подлинные). Вот и возвращаешься, бочком, притихнув, к полкам с Маршаками-Чуковскими. Эти, думаешь, по крайней мере, вреда не наделают, проверено электроникой. Мы на них выросли - и ничего.

Первый опыт канул себе в бессознательное, как ему и положено. Второй был сентиментальным, как разбор ящика с игрушками, найденного на антресолях. Счастье узнавания. Еще помнишь свою любовь к мишке с оторванной лапой, уже сознаешь, что все-таки его бросил, впервые задумываешься, что иначе было никак нельзя. И щемящая нежность ко всей куче убогих-босоногих, и понимание, что среди них попадаются те еще уебища. В общем, когда в двадцать с небольшим читаешь первенцу свои детские книги, то это скорее личный опыт, а не родительский.

Следующие десять лет жизни ушли на установление причинно-следственных связей. Мы узнали слова "травма", "фобия" и "якорь". Попытались выяснить отношения с Бабой-Ягой и милиционером, а перед этим признались себе, что их боимся. Прониклись новым, сознательным трепетом к первенцу и научились сочинять терапевтические сказки. Подивились его хрупкости, его живучести. Растерянные и умудренные, родили Иакова. И стали читать книжки ему.

Мама дорогая! Дорогая мама, как ты решилась познакомить нас с Чуковским? Беглый обзор его сюжетов позволяет выделить крайне ограниченное число мифологем. Основной и самый продуктивный сюжетный ход - массовая шизофрения и ее последствия. Вокруг одного, пусть несовершенного (например, повинного в несмертном грехе неряшливости) и уязвимого в чем-то, но психически адекватного героя начинается агрессивное умопомешательство. Иногда, как в "Краденом солнце", бредовая идея охватывает массы и становится реальностью, туча-крокодил оборачивается натуральным крокодилом. В случае с Федорой или с безымянным замарашкой, мама которого делит спальню с кривоногим Мойдодыром, вещи неожиданно, все разом и без предупреждения, начинают патетически, с отвращением отрицать своего хозяина, бросают его, изумленного и растерянного. Бедный, испуганный мальчик бегает по комнате в ночной рубашечке, и вопль вырывается из его груди: "Что такое, что случилось?!" (далее по тексту, все и так знают). А взглянуть на путаницу глазами заиньки-паиньки?! Мир сошел с ума, курочки крякают (это как-то особенно страшно), море пламенем горит. Я не виноват, мамочка, я вел себя хорошо, я спрятался обратно, под ту капусту, в которой ты меня нашла...

Не будем драматизировать. Именно потому и завораживают двухлетку эти апокалиптические истории, что там все "прям как у меня!" Здравствуй, анальная фаза. Позавчера тебе меланхолично или добродушно-ворчливо меняли пеленку, вчера вся семья хлопала в ладоши, когда ты обновил горшок, а сегодня, когда мама решила "избавляемся от памперсов!" и нарядила тебя в новые штанишки - те же самые действия, которые никогда никому не приносили проблем, вызывают гнев, раздражение, "фу" - говорят тебе - "какой ты грязный!". Тебя приводят в детский сад, и там страшные незнакомые дети квакают и хрюкают, тащат играть со спичками, швыряются пирогами. И как хорошо, что все хорошо кончается! Мойдодыр сказал, что теперь меня любит, надо только потерпеть мочалку, я буду, буду умываться, как утята (которые крякают), как жучки и паучки, я не буду бояться воды, аааа, мама, только не надо, чтобы мыло текло по лицу.

А с Федорой все и вовсе не так страшно, это для девочек постарше, они понимают с первого раза, тем более что посуда оказалась рассудительнее и отходчивее, чем пестрое окружение мальчика-грязнули, - от "Грамматики" до крокодила. За счет ли классовой однородности, за счет ли сугубого практицизма, посуда вовремя поняла, что одним в поле без Федоры им тоже делать нечего. То есть дело закончилось именно так, как и заканчивается всякая ссора с битьем тарелок в нормальной любящей семье. И я готова разделить с дедушкой Корнеем страшноватый его мир. Мир, в котором его, страдающего бессонницей - "я три ночи не спал, я устал", биографический, как известно, факт, - донимают вопросами глупые газели, и он в отчаянии на невинный вопрос "Не это ли квартира Мойдодыра?" кричит нелепую и пугающую фразу: "Нет! Это ЧУЖАЯ квартира!"

Другое дело - Маршак. Жизнеутверждающий и в меру дидактичный, отличный рассказчик, он однажды наносит детке удар под дых. Речь, конечно, про "Сказку о глупом мышонке". Она задумывалась как одночастная. Гениальная по исполнению и совершенно кошмарная история. Капризный малыш, "terrible two" в мышином масштабе. Не хочу утку, хочу свинку. Пошли вон, дураки. Штатная ситуация. Но мама-то, мама! Она долго позволяет собой манипулировать. Она не верит в педагогическую силу шлепка. И в один прекрасный момент озверевает. Ее арсенал исчерпан. Остается одно средство - кошка. Если маму долго мучить, она тебя разлюбит и позовет кошку. Маршак писал где-то, что к нему обращались встревоженные родители, недовольные пугающей развязкой. Наверное, строчили письма: "Самуил Яковлевич! Я прочитала ребенку ваши стихи. В целом он стал вести себя гораздо лучше. Но очень плохо засыпает, не отпускает меня от кроватки. Начал заикаться..." Словом, Маршак решил исправить положение. Мышонок, приняв мамино предательство как суровый закон естественного отбора, так и не узнав, что она опомнилась и прибежала искать его под кроватью, становится из глупого - умным и учится сам уходить от лисы, хорька и прочих врагов. Хеппи энд, я вырос, мама, я теперь легко обхожусь без колыбельных песен. Я их послушаю позже, на кушетке терапевта.

Детям нужны страшные сказки, хотя мы не решаемся признаться своему дорогому ребенку, что в оригинале волк съел Красную Шапочку. И если даже предположить, что она заново родилась на свет из его чрева заодно с бабушкой (уникальный, кстати, случай геронтофила-педофила, а нет бы, пока дома нет детей, подкатиться к маме), то это была уже другая девочка, потерявшая красную свою шапочку. Он потом найдет на полке книгу с гравюрами Доре, удивится, что автора зовут не Шар-Перо и легко простит нам немудреную взрослую ложь. Со временем он поймет все намеки добрым молодцам, и к моменту, когда к нему на колени заберется правнук, впервые прочтет ему сказку как положено, не задумываясь.