Борис Панкин, "РГ", 19 сентября

Как истинный художник, Абдижамил Нурпеисов, Абе, как зовут его друзья, Абике, как почтительно называют в народе, и чувствует, и мыслит ассоциативно. Быть может поэтому, едва войдя в вагон, великодушно предоставленный в распоряжение нашей маленькой группы начальником Западно - Казахстанской железной дороги, и не найдя еще места своей на удивление крохотной дорожной сумке, он присел к столу в салоне для заседаний и начал свой очередной рассказ, как всегда,- мы с третьим участником нашего турне Николаем Анастасьевым уже привыкли к этому,- без каких-либо предисловий.

- Дело было в 37-м году. Я только что закончил шестой класс в интернате в Аральске и с двумя своими одноклассниками собрался в Челкар, где тогда мой отец работал временно буфетчиком.

Директор интерната выдал нам такую бумагу, обращенную к проводникам поездов, чтобы посодействовали нам доехать. А на станции как раз стоял поезд Алма-Ата - Москва. Мы сунулись к одному вагону, к другому - не пускают. И вот стоим у третьего, проводник так поднял свой фонарь, читает, что у нас там написано, как подходит человек, казах, прикрывая чем-то темным голову, - дождь, редкий гость в тех местах, накрапывал, и спрашивает - что тут происходит.

Проводник как-то стразу подтянулся и стал объяснять. Человек послушал и говорит: "А давайте, ребята, идите со мной".

И повел нас в конец состава.

Я самый маленький был из нас троих - и возрастом, и телом. И испугался, чудной - вдруг нас убьют. А он подвел нас к последнему вагону и говорит: поднимайтесь, ребята. Мы поднялись, а там вот как у нас здесь. Специальный вагон. Он провел нас в салон, я тогда, конечно, такого слова не знал, и говорит женщине, надо ребят подкормить. Еще был в вагоне русский один.

Тут появились чай, лепешки, еще много всего. Мы сначала стеснялись, потом набросились, а он все расспрашивал, кто мы такие, как нас зовут...

Столько лет уж прошло, а я как сейчас его помню. Невысокого роста, волосы черные, ежиком. Чапан на нем полосатый. Под чапаном - рубашка длинная шелковая, шелковым же поясом схваченная. Галифе и сапоги высокие и мягкие.

Когда моя очередь назвать себя настала- Нурпеисов, он обрадовался: ты же мой младший братишка. У меня брат много лет назад пропал. Оставайся со мной.

Я опять испугался, а ребята посмеялись.

Он поясняет: "Я Нурпеисов. Второй секретарь ЦК".

Мы тогда уже понимали, что это означает.

Так мы и доехали до Челкара. А на столе еще лепешек, колбасы и конфет много.

Он говорит: "Кладите, ребята, в карманы".

Карманы у нас какие? Маленькие.

Он: "А ну-ка запустите рубахи в штаны и ремни подтяните".

Потом велел оттопырить рубахи у воротника и давай туда все со стола перекладывать.

Вот такие мы нагруженные и выскочили из вагона. А он нам все рукой махал.

Через несколько дней я услышал по радио, что разоблачена группа врагов народа во главе с секретарем ЦК Нурпеисовым и что все участники группы осуждены и расстреляны.

Вот так жизнь мне загадала первую загадку.

Оборвав рассказ так же неожиданно, как он его начал, Абдижамил пошел в свое купе устраиваться.

А мне уже настала пора рассказать, кто же мы такие и куда едем.

Первый звонок из Алма-Аты прозвучал у меня в Стокгольме еще в мае нынешнего года. Голос из давних восьмидесятых. Абдижамил Нурпеисов, живой классик казахской литературы, автор нашумевшей в семидесятые годы прошлого уже века трилогии "Кровь и пот" и дилогии "Последний долг", над которой работал уже в годы перестройки, прослышал, что и у меня вышла новая книга "Шведский дом и его обитатели" и приглашал к себе в Алма-Ату. И еще в Уральск, этот бывший казацкий городок на Яике-Урале, на стыке Азии и Европы.

- Им всем будет интересно про скандинавскую альтернативу послушать.

Он добавил, что к нам присоединится еще один москвич - профессор Анастасьев, директор издательства "Культура", специалист по американской литературе, увлекающийся проблемами евразийства.

Я поблагодарил, но сказал, что Европой и так сыт по горло. Если уж лететь в Казахстан, так ради самой что ни есть глубинки. Приаралье, например, откуда Нурпеисов был родом.

Заметив с грустью, что того Арала, какой я, возможно, себе рисую, увы, уже нет, Абдижамил был все же заметно растроган моей просьбой и сказал, что подумает.

В ходе путешествия замысел поведать о сегодняшнем Казахстане обрел форму портрета художника на фоне его страны.

Итак, из пышущей сорокаградусной жарой Кзыл-Орды, куда мы накануне, дело было в середине августа, прилетели Як-40 из Алма-Аты, мы направлялись нашим спецвагоном, прицепленным к хвосту скорого Алма-Ата - Москва, в Аральск. Последний раз писатель посетил эти места год назад. Срок вроде бы и небольшой. Но Абдижамил вел и чувствовал себя так, словно возвращался домой после долгой разлуки. Почти всю дорогу до станции "Аральское море", а это шесть часов езды, не отходил от окна. Как ребенок радовался каждому мелькнувшему перед глазами верблюду, затерянной в степях юрте, - смотрите, смотрите!- всаднику на непрыткой лошаденке, отаре овец...

На наш неискушенный взгляд степь была бесконечна и пустынна. На его - она нынче заселена гуще, чем год назад. И этому есть объяснение - предпринятые правительством меры поощряют людей, покинувших свои аулы несколько лет назад, возвращаться обратно. Прозаическая эта нотка, как и в других случаях, не прозвучала дисгармонией в его устах: быть может потому, что общественное усиливалось личным. Мы уже знали, что около года назад он дал интервью еженедельнику.

- Перед лицом безжалостной новой эпохи, в которую мы вступили пятнадцать лет назад, аул оказался особенно беззащитен, уязвим и брошен на произвол судьбы. Я плоть от плоти этого аула. Аул - моя малая родина. И потому, не скрою, его боль, его невзгоды, его тревога стали моей болью.

И далее: честно сказать, мне непонятна занятая в этом вопросе позиция президента. Сам он тоже выходец из аула, и спрашивается, почему за минувшие десять лет не дрогнуло его сердце и не прониклось чувством сострадания от зрелища столь невыносимой, нет, ужасной, ужасающей жизни аула... Мне также непонятно, почему проблемы аула все еще пытаются решать люди, которые в прошлом его губили ...

- Была ли непосредственная реакция президента?

- Нет, прямого разговора насчет этого интервью у нас не было, как и нападок, - добавил он вскользь. Но - не знаю уж, совпадение или что, но довольно скоро были приняты очень важные решения по селу...

Да, в свое время у выходца из аула Назарбаева не дрогнула рука в надежде на чудотворную силу рынка подписать указы о бескомпромиссном роспуске колхозов и совхозов и возвращении паев колхозникам и рабочим. Немедленным эффектом этого, с плеча, решения стало резкое расслоение на селе, обогащение бывших руководителей колхозов и совхозов и иже с ними и обнищание и бегство из аула многих других, кого и в городах отнюдь не встречали распростертыми объятиями.

То, что скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, в Казахстане, должно быть, так же верно, как и в России. Но ссылки на эти решения, приостановившие хаос, - меры юридического характера, финансовое содействие, налоговые льготы, дешевые кредиты мы в те дни слышали не раз. А мэр Аральска Бакытжан Кудаманов, по-казахски, как и губернатор - аким, сказал, что за счет вернувшихся, а то и заново направившихся в степь безработица в городе и районе сильно поубавилась.

В Уральске из официальных статистических отчетов узнаем, что "объем выделенных из областного бюджета средств на поддержку сельского хозяйства увеличился в 12 раз".

Но мы пока еще только едем в Аральск. И под стук колес слушаем неторопливые размышления вслух Абике.

За трилогию "Кровь и пот" - панораму гражданской войны в Приаралье, он получил в 1975 году Государственную премию. Я был в то время членом комитета по премиям и помню, как маневривали председательствующий в Комитете Георгий Мокеевич Марков и Вадим Кожевников. Последний даже поведал Нурпеисову, как шокировал "Мокеича" тот факт, что два отрицательных героя эпопеи были названы Марковым и Мокеевым.

- Да это же реальные фигуры, - объяснял ошарашенный Нурпеисов.

- Вот и напиши об этом Маркову.

Когда через десяток лет журнал "Дружба народов", где и я в ту пору был членом редколлегии, вознамерился опубликовать первую часть его новой дилогии "Последний долг", стала на дыбы цензура: что же это у автора получается, разъяснял редактору журнала Баруздину "уполномоченый Главлита", те самые идеалы, за которые сражались герои трилогии, через шестьдесят лет терпят полный крах в судьбе их потомков

Название первого тома дилогии: "И был день". Второго: "И была ночь"

В первом - герой эпопеи, председатель рыболовецкого колхоза на Арале Жадигер весь день простоит погасшей свечой на берегу уходящего уже Арала, подводя итоги своей горестной жизни.

Во втором томе, в силу причудливого, но вполне реального стечения обстоятельств, Жадигер окажется вместе с женой Бакизат и ее любовником академиком Азимом на льдине, которую оторвет от берегового припая и унесет в открытое море. Одни сутки - и целая жизнь. Энциклопедия казахской жизни советского периода, где гибель Арала - следствие агонии самого режима.

В своей беседе с журналистом из "Дружбы народов" известная переводчица француженка Лили Дени, переводившая "Кровь и пот" на французский, сравнит Нурпеисова... "в какой-то степени с... Львом Толстым. Мне он кажется продолжателем традиций русского классического романа, перенесенного на классическую почву".

Абе отнесет это сравнение на счет некоторой экзальтированности француженки.

- Когда я приехал в Париж, она сводила меня в Лувр, показала Эйфелеву башню, Триумфальную арку, привезенную Наполеоном из Египта колонну на площади Согласия, а потoм написала в "Lettre Francaise", что увидела в глазах этого кочевника лишь неистребимую тоску по его бесконечным степям и пустыням.

В Аральск прибыли к вечеру, а с утра пораньше уже грузились в Ми-8, чтобы лететь к отошедшему от города на десятки километров Аралу. Минут через пятнадцать растаял в дымке Аральск, некогда портовый город. А моря все не видно. И только второй пилот показывает на карте его бывшие границы. Но вот, наконец, и вода. И снова - суша.

Теперь будем высматривать три юрты, которые многочисленные родственники Нурпеисова обещали поставить к нашему приезду. Вот и они. Белая - для почетных гостей, туда уже, видим, несут от костра дымящийся котел с мясом.

Встречающие окружают нас, протягивая для приветствия обе руки сразу, но тут же расступаются, пропуская вперед немолодую уже, но статную, в национальной одежде женщину.

- Младшая сестра Абике, - шепчет мне аральский аким. - Он ей после войны заместо отца был.

Брат и сестра касаются руками друг друга и несколько минут разговаривают, не замечая никого вокруг. Потом Абике возвращается к нам: "Вон там, - показывает на едва заметное песчаное возвышение, - наш аул стоял. Бел Аран. Тот самый, что фигурирует во всех моих книгах. Вот там Жадигер стоял. Тогда еще тут море шумело. А это, - протягивает руку в сторону двух ржавых металлических каркасов метрах в двухстах от нас, - остатки нашего рыболовецкого флота.

- Вот тут было зимовье отца, - возвращались сюда по осени с летних пастбищ,- он берет прут и обводит им чуть возвышающиеся песчаные холмики вроде грядок: вот здесь спали две жены отца - старшая, моя мать, и младшая - ее, -кивает в сторону сестры, которая все хлопочет по хозяйству.

- А вот тут, чуть поодаль, я родился. Мать вышла из мазанки и обняла, тут стояло, дерево. Раньше казашки стоя ведь рожали, так легче плоду идти...

Гуськом, Абдижамил впереди, идем к виднеющейся неподалеку группе захоронений. На двух или трех пямятниках, новее других, по-казахски написано: сооружено Абдижамилом.

Командное положение занимает могила деда - Нурпеиса. С ним в семье связано много воспоминаний и еще больше легенд. Отец и братья погибли под Сталинградом. Здесь они представлены горстью земли, привезенной из тех мест. Вместе с родственниками Абдижамил опускается на колени, соединяет перед грудью ладони. Звучит короткая молитва.

- Вот и все достопримечательности, - словно бы извиняясь, говорит он.

Пока обедаем в белой юрте, я, как водится, делю меж присутствующих по подсказке нашего аксакала голову барана- кому ухо, кому - глаз, кому - загривок - самое вкусное и почетное угощение, на западной стороне собирается гигантская, темно-синяя, с фиолетовым отливом туча.

- Надо лететь, - деликатно информируют летчики, - а то застрянем здесь на сутки - другие. Хорошо еще, что лететь на восток - от тучи.

Абдижамил все так же невозмутим и не собирается ступить на борт вертолета, пока не выполнит все, предписанное ритуалом.

- Одиннадцать детей, шестнадцать внуков, - не без зависти произносит, попрощавшись с сестрой и ее мужем, -вот и гадай, кто с большей пользой прожил свой век на этом свете.

Когда приземлились в Аральске, Абике эмоционально признался, что не ожидал, что от северной части моря "порядочно еще осталось". Говорит, что сопоставив увиденное сегодня с вертолета с тем, что нам продемонстрировали вчера под Кзыл-Ордой, он стал чуть большим оптимистом.

Предложил еще раз взглянуть на карту. На ней наглядно видно, что в результате водоотъемных, так сказать, операций, начатых еще при Хрущеве, в 60-е годы, когда воды Сырдарьи и Амударьи переадресовали хлопковым полям на юге Средней Азии, Арал, после того как высох соединявший их пролив Берга, съежился подобно шагреневой коже, и превратился в два водоема, больший - на юге, и меньший - на Севере, где некогда рыбной ловлей и скотоводством добывали себе пропитание предки Нурпеисова, его дед и отец.

Не принесла вода удачи и соседям. В Узбекистане натужная погоня за хлопком истощала нацию. Получалось, не хлопок для народа, а народ для хлопка. Говорили, что аральская соль достает уже и Ташкент, и Самарканд.

То, что мы увидели накануне, под Кзыл-Ордой, призвано вернуть Малый Арал к его прежним берегам. И это не прекраснодушное мечтание, не планы энтузиастов, а реальный проект, вернее, часть еще более масштабной программы, которая на техническом языке скучно называется "Регулирование русла реки Сырдарьи и Северного Аральского моря" и стоит без малого 87 миллионов долларов, из которых две трети предоставил в качестве займа Всемирный банк и одну треть - республиканский бюджет. Аким области Серикбай Нургисаев сел за руль своего американского джипа и свозил нас туда, где вовсю уже развернулись работы по спрямлению и очистке русла реки, что в несколько раз увеличит пропускную его способность. Возрождение Малого моря создаст своего рода защитный барьер на пути опустынивания Приаралья, восстановит условия для рыболовства и животноводства.

Губернатор не преминул заметить, что программа осуществляется с согласия других республик Центральной Азии. Ряд крупных контрактов выиграли японские и китайские подрядчики.

Поздним вечером, когда после ужина в нашу честь возвращались пешком, через весь город, в ставший уже родным вагон, мы вдруг оказались на улице, которую я сходу, по инерции назвал аральским Бродвеем, а местный аким, поправив меня, - Арбатом. Оживленные, нарядные, девушки как на подбор все красавицы, показалось мне,- молодые люди парами, стайками, а кто и в одиночку выплескивались на ярко и разноцветно освещенный перекресток улиц Горького и Пушкина - словно озорные пенистые гребешки тех аральских волн, которые еще два десятка лет назад резвились в гавани, шумевшей чуть ли не здесь, в центре города.

- Есть специальное указание: объекты, носящие имена ученых, писателей, музыкантов, не переименовывать, - шепнул мне кто-то из аральцев.

- Недавно попросили у меня согласия переименовать в одном городе улицу Тараса Шевченко в улицу Нурпеисова, -сказал, услышав наш разговор Нурпеисов. Позвонил, сказал: ждите моей смерти.

Свиданием с родными местами "оживлен и говорлив" Абике, под стук колес, уносящих нас в Уральск, предался воспоминаниям. В рыбацком ауле, где было зимовье отца, не было даже начальной школы. Родители пристраивали его попеременно у родственников, так что год учился в одной школе, год в другой...

С пятого класса - интернат в Аральске. Отечественная война. Курсы и военная школа, по окончании которых он лейтенантом отправляется, наконец, на фронт. Конец войны застает его в Восточной Пруссии.

Нет, он не склонен преувеличивать свои подвиги. Самым главным из них считает решительный отказ продолжать военную карьеру, когда его сразу после войны собирались откомандировать в высшее военное училище.

- Хочу учиться на писателя, - твердил он и показывал засадившим его на гауптвахту командирам первые семнадцать страниц романа.

В конце концов его вызвал к себе потерявший терпение майор-кадровик и показал начинавшийся с его фамилии список подлежащих демобилизации офицеров, который должно было утвердить более высокое начальство.

В порыве благодарности молодой лейтенант не изобрел ничего лучшего, как предложить майору обменять свою только что полученную новую фуражку артиллериста на его старенькую, пехотную... Удивленный майор не сразу, но согласился, и когда Нурпеисов был уже у дверей, задумчиво сказал: "Генерал обычно вычеркивает первую или последнюю строку. Давай-ка перепечатаем и поставим тебя в середину".

Так ему повезло первый раз в жизни. И дальше, в Алма-Ате, все пошло так, словно судьба специально уготовила ему долю казахской Золушки в брюках. Видно, было что-то уже в этих семнадцати страницах. Мухтар Ауэзов, непревзойденный авторитет, при первой, случайной встрече, спросил: - Это ты тот парень, который пишет роман?

Так его и стали с тех пор звать. Поддержка старших открыла ему, выходцу из аральского аула, двери сначала в Литинститут, потом - в Союз писателей.

Роман "Курляндия", который окончил еще в Москве,был почти одновременно издан на казахском и русском языке. За него он получил республиканскую премию в 35 тысяч рублей, которую, накупив ковров и мягких подушек, почти целиком истратил на семью сестры.

Пошла нелегкая страда "молодого" писателя. Вместе со вскоре возникшей и быстро растущей семьей, - единственную на всю жизнь Азар, ставшую впоследствии крупным ученым, доктором наук, встретил случайно в студенческой библиотеке. Жили преимущественно в долг да на субсидии от республиканского писательского союза, которые регулярно выбивал для него еще один мэтр казахской прозы Сабит Муканов...

Многие из нынешних мастеров обязаны ему такой же отцовской поддержкой в начале пути.

Над трилогией "Кровь и пот" работал почти пятнадцать лет. Но когда в конце пятидесятых закончил первую книгу, судьба снова сделала ему подарок. Звали его Юрий Казаков.

Напал на это имя случайно, когда оно еще не успело зазвучать. Просто в руках коллеги писателя увидел тетрадку "Москвы". Что читаешь? Да вот "Арктур - гончий пес" какого-то Казакова. Поразило название рассказа. Когда прочитал, словно током ударило- вот бы кого просить перевести "Сумерки". Через редакцию журнала узнал адрес, написал, послал авторизованный подстрочник и стал ждать, не питая особых надежд. И вдруг письмо - согласен. Жди приезда. Ждать пришлось семь лет. Или Казаков - или никто. Так началось их сотрудничество - дружба.

- Казаков меня не хвалил, - говорит теперь Абе. - Но просить его насчет "Мытарств", второго тома, не пришлось.

- Вот спорить, а то и ругаться приходилось. Он, например, находил аляповатостью то, что у меня каждый пастух или рыбак рассуждает, по его словам, как философ. Я объяснял, что это в природе нашего народа. Одиночество во время кочевий располагает к раздумьям, а встреча с гостем - к долгим и неторопливым беседам.Степняка оценивали не столько по его богатству или знатности, сколько по красноречию. Его, когда он разъезжает из аула в аул, кормит язык.

- Ста-а-рик, - слегка заикаясь, говорил Юрий Палыч, - ты же не объяснишь это каждому русскому читателю.

- Другой раз посетовал, что от второго тома отдает какой - то безысходностью. - Конечно, мол, жизнь была тяжелая, но и в ней бывают свои радости и праздники. Я возражал, отсылал его к его собственным меланхоличным рассказам, но он стоял на своем. И вот на меня накатило. Мы тогда с ним работали в Переделкино. Я два дня не выходил из своей каморки, на стуки в дверь не откликался и написал большую главу, которую про себя назвал "луч света в темном царстве". Уже из Алма-Аты послал ее в подстрочнике Юрию. Он написал: "Глава твоя о старухе понравилась. Работал над ней с удовольствием."

- Были, конечно, у нас и тяжелые минуты. Ни я, ни кто другой из его друзей не сказал бы, что Казаков был ангелом. Особенно когда перебирал. Тогда у него любимым словом было "бля".

Еще в Алма-Ате Абе завел меня в книжный магазин, а там снял с полки томик в твердой синей обложке: "Юрий Казаков. Ночь. Рассказы". Издание казахского Пен-клуба, основанного Нурпеисовым. Со вступительным словом Льва Аннинского. Под редакцией и с послесловием Абдижамила. Статья называется "Дорогой Юрий.." Именем Казакова названа одна из трех премий достоинством в десять тысяч долларов каждая, которые ежегодно присуждает казахский Пен-клуб. Другая премия носит имя Михаила Дудина.

Тут уж не миновать было нам заговорить о связях и взаимопроникновении русской и казахской стихий: литератур, культур, менталитетов...

- Нам, национальным писателям, предстать перед многомиллионным русским читателем, если уж честно, бывает и радостно, и страшновато.

Но почему тогда, спрашивает Анастасьев, - он такое значение придает тому, что в нынешнем Казахстане казахский язык объявлен единственным государственным языком?

- Да, я приветствовал это. Как бы радикально это ни звучало, тут цель одна, наискромнейшая и наипростейшая - поддержать как - нибудь чахнущий, занедуживший, непопулярный на своей собственной Родине язык коренного населения. Привилегия, пожалованная казахскому языку - это всего-навсего кислородная подушка. Находятся и мои соплеменники, которые называют его "кухонным языком". Из комплекса неполноценности, потому что сами толком его не знают. Ведь казахи были меньшинством в своей республике.

- Уверен, что это нисколько не угрожает положению русского языка. Превосходное знание русского языка - такое же наше национальное богатство, как скажем, залежи нефти и газа.Ибо этот язык - еще одно распахнутое окно нашего народа в огромный мир.

Возражаю, что такие его признания в любви как-то трудно увязать с тем письмом, которое он, по его же словам, послал Назарбаеву в день, когда был объявлен суверенитет страны: "Я вроде бы человек сдержанный, уравновешенный, но сегодня я не хочу, не желаю вовсе сдерживаться и быть уравновешенным, ибо душа моя ликует."

Нурпеисов не видит тут никакого противоречия.

- Понятное дело, все мы тогда находились в эйфории. Но я и сейчас могу те слова повторить.Это же не против России, это против режима.

И как бы поясняя, что имеет в виду, стал загибать на руке пальцы.

- В сталинскую пору в Казахстан ссылали целые народы - с Северного Кавказа. В наказание им. Тем самым как бы обозначено было, что и казахи изначально наказаны теми краями, в которых исконно живут.

- Целина. Тут нам опять дано было почувствовать нашу второсортность.

Мы чувствовали себя пасынками на собственной земле. На самом деле лишь разрушили природу, экологическое равновесие...

- В начале шестидесятых - новые исторические решения партии, новая зуботычина. И какая! Воду двух великих рек Амударьи и Сырдарьи отдали Югу для выращивания хлопка, а Приаралье обрекли на вымирание.

Четвертый палец: - Совсем новые времена настали. Перестройка, гласность. И вот присылают нам Колбина первым секретарем ЦК. Из Ульяновска. Не в том дело, что он русский, а Кунаев - казах. У меня к Кунаеву симпатии не было. Недаром говорили, что он потому всех в Политбюро пересидел, что ни разу рта не раскрыл. Если не считать здравиц в честь Брежнева. Мало ли у нас своих русских, которые иного казаха за пояс заткнут -и знанием языка, и знанием страны!? Так надо было прислать человека, который понятия не имеет о нашем крае. Он вроде и желал бы нам понравиться, да ничего у него не выходило. Я об этом со всех трибун говорил. И в Алма-Ате, и в Москве. Так что мальчишки наши, которые бунт подняли, они не в защиту Кунаева бунтовали. Они же всерьез поверили в перестройку. Здесь был дан толчок всем потом событиям -в Тбилиси, в Вильнюсе, в Баку...

- Поэтому я письмо и послал. Вот побудете в Уральске, может, и согласитесь со мной.

Так случилось, что в первый и до сих пор последний раз я побывал в Уральске... чуть ли не полвека назад. Начинающим репортером "Комсомолки" приехал писать о том, как поднимают целину. Поскольку все планы и помыслы мои были связаны с "бескрайними ковыльными степями", я города словно бы и не заметил. Так, осталось в памяти что-то убогое и захолустное. Как был не прав в восприятии этого некогда казачьего яицкого городка, где каждая пядь земли дышит историей, понял только сейчас. Как понял и то, почему так многое в своей сегодняшней жизни связывает Нурпеисов с этим городом и всем, что его окружает.

Вместе с Еленой Тарасенко, вице-акимом города, вступаем под своды нового, с иголочки, здания: - Вот построили за два года новый казахский музыкальный театр.

-Казахский...

-Да, а теперь пройдемте, тут недалеко русский драматический театр имени Александра Николаевича Островского. Здание построено в сороковом году прошлого века. Только что закончилась реконструкция.

- В соответствии с самыми современными требованиями, - подтверждает директор театра.

На фасаде казахского музыкального выбиты слова правившего здесь в шестом веке Билге Кагана, которые немудрено было бы спутать с пиаром какого - нибудь современного лидера: "Мы вместе с братом ночью не спим, днем не знаем покоя, чтобы сохранить территорию, народ".

Ну чем не "Берегите Россию!".

В нескольких десятках километров от Уральска, в селе Дарьинское два года назад открылся другой центр: музей Михаила Шолохова, в домике, куда в начале Великой Отечественной он вывез свою семью и где потом бывал регулярно вплоть до 1972 года. Здесь экспонирована строка из его обращения к уральцам: "У меня две родины, Тихий Дон и седой Урал. На Дону я казак, на Урале - казах. Два народа имеют одно имя. Надо смотреть жизни в корень".

По дороге в Дарьинское мы дважды пересекли Урал по новому мосту.

- Из Европы в Азию, и из Азию опять в Европу, - не преминули пояснить наши спутники: -Вы - в сердце Евразии.

И кто - то добавил, что мост, который ведет из одного континента в другой длиною чуть ли не в километр, построен за два года. Слова "евразийцы", "Евразия" здесь у всех на устах - от киоскеров, торгующих газетами на разных языках, до ученых, литераторов, профессоров и учителей, пришедших на встречу с нами. Абстрактный этот термин здесь, похоже, обретает материальную силу, а выступления, речи, реплики и просто эмоциональные всплески за этим "круглым столом" - как многоголосье, в котором выделяются две гармонично сливающиеся звуко-смысловые струи: доверие к дню сегодняшнему и деятельная ностальгия - по разорванным связям, утраченным дружбам, забытым именам...

Доверие в основном обращено вовнутрь, связано с губернатором области, который был назначен президентским указом три года назад.

- Область лежала на боку, а Кушербаев, Крымбек ее поднял, - соглашается Абеке.

Ностальгия устремлена вовне, в сторону России. Многое из того, что казалось рутиной в пору существования Советского Союза, сейчас неожиданно обрело иную ценность. Требовательно звучат обращенные и к нам, двум россиянам, и к самим себе многочисленные почему. Где переводы и публикации казахстанских авторов в России? Где двусторонние, а еще лучше многосторонние встречи деятелей культуры, науки? Творческие командировки, дискуссии... Спасибо Нурпеисову - каждый год приглашает в страну своих коллег из России, издает в Алма-Ате двуязычный литературно-художественный журнал...

Не слышно голоса властителей умов. Да и кто они? Нурпеисов воззвал к ним статьей "Где вы, могикане духа?", а вот ответа не доводилось слышать.

Анастасьев подливает масло в огонь: когда мое издательство устроило представление "Последнего долга", собрались русские писатели, которые до того лет по десять не виделись. А то и руки друг другу не подавали...

Вспоминаем Льва Гумилева, великого евразийца, который назвал одну шестую планеты, лежащую между Бугом и Уссури, "кормящим и вмещающим пространством", словно бы по заказу созданным для того, чтобы десятки малых и больших этносов могли бы здесь жить бок о бок, не тесня, а, говоря словами другого гиганта, "держа и вздымая друг друга".

- Так почему же не живут так? И не было ли ошибкой провести границу между Казахстаном и Россией, ту, что пролегла на расстоянии часа езды поездом от Уральска?

Вот и Нурпеисов, столь эмоционально приветствовавший объявление независимости, соглашается, что на условиях полной демократии и равенства казахи чувствовали бы себя увереннее, защищеннее в рамках общего с Россией государства. Но так не получилось, значит, надо смотреть в будущее. Брать пример с той же Скандинавии,- кивок в мою сторону, - где гражданин каждой из пяти стран чувствует себя как дома в любой из них, и не только психологически, но и юридически.

Предлагает поглубже вчитаться в слова Гумилева. Они не о границах, и не о режимах. О том, что предопределено свыше. Не людьми евразийское единство создавалось, и не границам его разрушить.