Андрей Архангельский, "Огонек", 12 декабря

Тема романа – "кино и новости меняются местами"; стилистика – пространство скандальной видеоигры Manhunt (Охота на человека или Охота за головами), где герой совершает кровавые казни; термином Snuff (снаф-видео), вынесенным в заголовок, обозначают жанр короткометражных фильмов, в которых изображаются реальные убийства с предшествующим издевательством и унижением жертвы. Убийство таджика, заснятое на пленку, или ролики "днепропетровских маньяков", являются таким "снафом", но в романе тема расширена до глобальной метафоры: весь мир теперь поделен на жертв и телезрителей, которые, усевшись с чайком и пирожными на диван, с интересом наблюдают за последними конвульсиями жертв. В романе все буквально: вот есть нижнее пространство, которое населяют орки (другое название – урки); есть, напротив, Бизантиум, высший мир – где и снимают "снафы".
"Сила современной философии не в силлогизмах, а в авиационной поддержке". Роман навеян – это не сильно маскируется автором – ливийскими событиями, в первую очередь – казнью Каддафи; ну и всеми прошедшими и длящимися революциями. Последние можно было бы назвать не столько твиттерными, сколько видеореволюциями. Герой романа – пилот летающей камеры Дамилола Карпов, боевой летчик корпорации Cinews inc, которая снимает красочные костюмированные войны орков с различными героями американского кинематографа, в том числе черепашек-ниндзя и Бэтмана ("На центральном фланге убили Бэтмана!" – радостно кричат бойцы). Не такой уж абсурд, если вспомнить борьбу каддафистов с беспилотными летательными аппаратами. Но все-таки картинка оказывается сильнее солдат: "Победа достается людям не тогда, когда их богатырь сильнее оркского, а когда камера решает, что наступил подходящий момент".
Стоит еще добавить, что дело происходит через пару столетий после нашего, а прежняя цивилизация, включая Америку, пала под грузом собственных противоречий.
Зачем мочат орков? – для развлечения Бизантиума (только дикие орки уверены, что умирают за родину и за независимость). Когда-то фильмы про войну снимали понарошку, но когда они окончательно надоели, стали снимать настоящие. Собственно, войны теперь нужны для того, чтобы делать фильмы. Естественно, автор задумывается над вопросом, зачем эти убийства нужны и кому? – и получается, что некоему божеству, духу Маниту, который внутри каждого и одновременно в пространстве которого находится все живое. И которому нужно приносить регулярные жертвоприношения. Орков притом не жалко, хотя их гораздо больше, чем "цивилизованного" человечества. "Почему мы не человечество? – спрашивает героя один продвинутый орк.– Потому, что в вас мало человеческого". "Частицы говна в оркских черепах приводятся в движение информационным полем", и вообще в орках опознается много родного.
Пелевин работает в том же жанре, что и проект "Гражданин поэт": все чаще получаются информационные романы, или ньюз-романы. Пелевин поэтому, возможно, даже ревнует к популярности "Гражданина поэта" (в стихотворении "Еб..л я родину такую" угадывается пародия на Быкова и его "двойника" Ефремова). Другое дело, что Пелевин часто делал то, что другие начинали делать много позже. Утверждают, что термин "партия жуликов и воров" впервые употребил он, причем где-то в середине – конце 1990-х. Все 2000-е Пелевин зло высмеивал кремлевские нравы – и был, как оказалось, на много шагов впереди общества. Теперь Пелевин с тем же сарказмом прошелся по правозащитникам, геям и прочим фетишам "свободного мира", в частности по корпорации GULAG. Правозащитники там носят специальную форму, а орки называют их "пусора". "Они думают, что у них все плохо, потому что у власти Рван Контекс. Эх, бедняги, бедняги. Совсем наоборот – это Рван Контекс у власти потому, что у вас все плохо. Ну ликвидируете вы своего уркагана – (вместе с остатками сытой жизни, ибо революции стоят дорого) и что? Не нравится "Контекс" – так будет у вас какой-нибудь другой Дран Латекс. Какая разница? Ведь вы же будете те же самые".
В предисловии к роману сказано, что он не только о секретах летного мастерства, но и "о глубочайших тайнах женского сердца". Пелевин поступил смешно: героиней романа впервые в русской литературе стала самоподдерживающаяся биосинтетическая машина класса премиум 1. Теперь можно сказать, что русская литература прошла путь от Ростовой-самки до резиновой женщины.
Есть древнее поверье, что у Пелевина нет ярких женских образов. Есть зато пелевинские типы: Проницательные Умняшки, Необыкновенные Чудесницы или Мерцающие Незнакомки. Нельзя сказать, что это какое-то особенно оригинальное порождение мужской психологии: мужчина любит в женщине себя – об этом и сам Пелевин пишет с нескрываемой самоиронией. Так вот, роман является ответом на вопрос, "почему нет женских образов": а не с кого писать!.. Современные женщины становятся все более искусственными, так что с роботом оно как-то и душевнее получается. Впрочем, и само пожелание автору – "дать ярче" – звучит не менее дико, чем тема "женский образ в литературе". И является, скорее всего, компенсацией детской травмы, полученной в школе от какой-нибудь Мариванны.
А с русской литературой в романе все в порядке: орк Грым во время войны номер 221 работает вестовым самого уркагана на правом фланге. То есть, он занимается тем же, чем и князь Болконский под Аустерлицем, и потом долго лежит на поле битвы. То есть обыгрывается один из главных фетишей русской литературы, который теперь кощунственно снижен. Граф Толстой общеизвестно называем демиургом, за то что создал герметичный мир, где автор все знает и всем повелевает. Теперь каждый пилот видеокамеры считает себя Львом Толстым – ему тоже кажется, что он повелевает миром. Но вот резиновая женщина вступает с ним в теоретические дискуссии, объясняет ему, что внутри у человека – такая же пустота, влюбляется, и в конце концов сбегает от пилота к орку. Никаких катарсисов, кроме финальной сцены соития резиновой женщины и орка, нет – да и откуда его взять, катарсис-то? Загляните в телевизор.