Вера Ляховская, "Известия-Казахстан", 4 июля

Коллекция Национальной библиотеки РК вчера пополнилась удивительным литературным шедевром. Заслуженный деятель наук России, профессор Олег Карпухин преподнес в дар библиотеке, а значит, и всем казахстанцам, свою книгу "Неизвестный Раевский". Для профессора Карпухина творческое наследие выдающегося российского писателя Николая Раевского является предметом многолетнего исследования и трепетной любви.
Советский и зарубежный читатель знает Николая Алексеевича Раевского как писателя и исследователя жизни и творчества Александра Пушкина. Его книги "Если заговорят портреты", "Портреты заговорили"", "Павел Воинович Нащокин – друг Пушкина" пользовались огромной популярностью, имели заслуженное признание ученых-пушкинистов.
Статей, посвященных Раевскому, множество. Его судьба была не из легких. Конечно, фамилию Раевский даже во времена СССР запретить было непросто – такую справку дает исторический интернет-форум России. Невзирая на всю борьбу с проклятым дворянством, имя генерала Раевского и двух его сыновей было накрепко связано с подвигами 1812 года и с именем Пушкина. Однако хватало и других представителей славного рода, людей более чем достойных, о которых мы долго ничего не знали. Николай Алексеевич Раевский своей судьбой словно соединил две разорванные половины русской истории ХХ века – той, что была на территории СССР, и России эмигрантской, зарубежной. А основным делом его жизни стал Пушкин. Сын судебного следователя, выпускник Михайловского артиллерийского училища, Раевский еще почти мальчиком надел погоны сначала императорской, а потом Белой армии. Его командиры отмечали фантастическую, ледяную храбрость молодого офицера. Он сумел выжить и оказался в Праге, где во время знаменитой "русской акции" президента Масарика тысячам эмигрантов из бывшей империи представилась возможность получить образование и работу.
Пытливый, необычайно любознательный и трудолюбивый, Николай Алексеевич закончил естественный факультет Карлова университета и одновременно трехгодичную литературную секцию Французского института. За отличные успехи слушатель Раевский получил премию для поездки в Париж. Там, в столице Франции, он побывал в русских библиотеках и архивах и "заболел" Пушкиным навсегда. Еще он пробовал себя в литературе, писал воспоминания. У Раевского была необыкновенно цепкая, зрячая память, и он торопился оставить на бумаге все, что ему довелось пережить в окопах.
Однако уже горела Европа, Чехословакия в 1939 году была оккупирована. Раевский был арестован и долгое время провел в тюрьме гестапо. А после войны его уже арестовал НКВД, и вся дальнейшая жизнь будущего блистательного пушкиниста оказалась связанной с Казахстаном. Здесь он вышел из заключения, здесь работал, здесь и появилась в середине 60-х его книга "Если заговорят портреты" – исследование о Пушкине, о родных и друзьях поэта, сделанное на основе изучения архивов словацкого замка Бродзяны. Именно в этих местах жила сестра Натальи Николаевны Пушкиной-Ланской Александра, в замужестве Фризенгоф.
Книга в момент стала необыкновенно популярной. Забытый, старомодный русский язык, блестящая манера повествования, прекрасное знание реалий дворянской культуры – все это обеспечило известность и уважение ведущих историков литературы и пушкинистов. Писательский дебют в 70 лет оказался для Раевского фантастически удачным. Через несколько лет последовали новые книги, в том числе "Друг Пушкина Павел Войнович Нащокин", роман о древнегреческом стихотворце Феокрите "Последняя любовь поэта". А в начале перестройки страна увидела Раевского – по Центральному телевидению прошли две большие передачи о писателе. Состоялись они благодаря неустанной работе социолога, исследователя и общественного деятеля Олега Ивановича Карпухина. Именно он в те не самые простые годы убедил телевизионное руководство, объяснил, насколько важно запечатлеть Раевского и познакомить телезрителей с этим замечательным человеком, таким благородным в каждом жесте и каждом слове.
Давно уже нет на этом свете Николая Алексеевича, но живет его наследие. Два года назад увидела свет книга "Неизвестный Раевский", также подготовленная Карпухиным по материалам, найденным им в архивах России и Праги. Здесь нет Раевского-пушкиниста, тут представлены воспоминания белого офицера. О гражданской войне и жизни в первые годы после ухода из Крыма. Все написано очень четко, зряче, с ясной характеристикой чувств и дум: "Темная, давящая злоба, которая появилась в дни развала фронта, росла и крепла. Один вид серых шинелей вызывал слепую болезненную ненависть. Стыдно было чувствовать себя русским.
Стыдно было сознавать, что в твоих жилах течет та же кровь и ты говоришь на том же языке, что и те, которые братались с врагом, бросили фронт и разбежались по домам, грабя и разрушая все на своем пути". Еще цитата: "Тифозных в тыл не отправляли. Жалко было – лазареты в станицах – почти верная смерть. Еще страшнее, если оставят где-нибудь на вокзале. Там живые вперемежку с трупами. Некому будет и воды принести. Заболевали один за другим. Об одном просили командира батареи – только не в госпиталь. Так и лежали в хатах на берегу замерзшего Дона. Правая сторона красная, левая – наша. Когда бой посильнее, тифозных на подводы и в степь. Вечером – домой". И третья: "Вчера лагерь с большим подъемом встретил русский Новый год. Была тихая, теплая ночь – весенняя или зимняя – не знаю, как назвать ее. Ярко светят звезды, по всей долине горят костры. И, то замолкая, то усиливаясь, несется "ура". Трещат выстрелы. Дежурные беспомощно носятся по линейкам, а пули свистят, точно на фронте, но летят, правда, в небо".
Первая цитата – из очерка Раевского "Тысяча девятьсот восемнадцатый год". Вторая взята из его автобиографической повести "Добровольцы", а последняя – из "Дневника галлиполийца". Все эти произведения и вошли в большой том "Неизвестный Раевский".
– Вспоминая о Раевском, мне хочется рассказать о том, как мы познакомились, – начал цепь воспоминаний Олег Иванович Карпухин, – Это было в 1984 году, Раевскому было 90 лет, а мне – 38. Познакомил нас профессор КазГУ Александр Лазаревич Жовтис. А еще до знакомства пришел ко мне Олжас Сулейменов с просьбой: "Исполнилось 90 лет одному из наших старейших писателей, Раевскому". Я тогда удивился, что он жив, потому что еще студентом читал "Если заговорят портреты". Олжас посмеялся: "Он тебя еще переживет, у него жена молодая. Помоги, у тебя есть возможности. У Раевского нет звания заслуженного деятеля КазССР, а это необходимо, чтобы получить путевку в поликлинику Совмина". Я, разумеется, стал делать все от меня зависящее. И тут в процессе оформления документов последовал звонок из КГБ. Знакомый мне мужчина начал пенять: "Что ты делаешь? Ты выдвигаешь на такое высокое звание белогвардейца, капитана-врангелевца? У тебя один партбилет или много?". Не скрою, меня это обескуражило. Но, выслушав всю эту мораль, я пошел прямо к Кунаеву. Димаш Ахметович удивился, узнав, что Раевский живет в Алматы, тут же подписал решение об издании полного собрания его сочинений, и разрешил вопрос со званием. Я поехал к Раевскому доложить обо всем этом, и с тех пор началась наша дружба.
Николай Алексеевич в те годы сильно переживал за свой архив, оставленный в Праге в 1945 году, когда его арестовали. В архиве хранились довоенные повести, высоко оцененные Владимиром Набоковым и некоторыми другими выдающимися личностями. Олег Карпухин и замечательный режиссер-документалист Александр Головинский решили создать фильм, основной интригой которого стала бы поездка Николая Раевского в поисках архива в Прагу.
– Я позвонил в Союз писателей СССР с просьбой выделить средства для поездки, – рассказывает Олег Иванович. – Секретарь союза, помню, спросил: "Неужели Раевский еще жив?". Мы с Сашей потом фильм так и назвали: "Письма живого человека". Но Союз писателей тогда не смог помочь, и мы попросили спонсоров. Раевский оказался в Праге, но архива, увы, не нашел. Его нашел я в 1989 году уже после его смерти, в Москве. Академик Лихачев до этого сказал мне: "Я был в Праге и встречался там с верным хранителем памяти Раевского, литературоведом Крестовским. Он мне сказал, что его студенты на каком-то заброшенном чердаке нашли чемодан с бумагами и передали ему". Я встретился с Крестовским, и с тех пор мы очень дружны. Архив он оцифровал, но не публиковал. Мы стали частично публиковать кое-что в журнале "Простор" в начале 90-х годов. Крестовский рассказывал мне, что, будучи гимназистом, видел, как Раевский танцевал с барышнями. Он очень любил танцевать. В Праге его из-за роста и полноты звали "Пупочка". А саму книгу "Неизвестный Раевский" мне удалось собрать только два года назад. Поверьте, это было очень непростое дело.
– Раевский был до мозга костей интеллигент, – взял затем слово Александр Головинский. – Как-то мы с Олегом Ивановичем и моей женой пришли его навестить в больнице. В палате было тесно. Он уговаривал мою супругу сесть, но она отказывалась. И тогда 95-летний Раевский встал и сказал: "Я не могу сидеть, когда дама стоит!". Как жаль, что он не дожил до того времени, когда был найден архив.
Ольга Давидовна Прицкер, врач, много лет проработавшая в Институте хирургии имени Сызганова, также лично знала Николая Алексеевича Раевского. В придачу ко всем своим талантам, он был еще и биологом, прекрасно разбиравшимся в патологиях крови.
– У меня был сложный больной, и мне посоветовали обратиться к Раевскому, – Ольга Давидовна вспоминает о Николае Алексеевиче с большим воодушевлением. – Он мне помог поставить моего пациента на ноги. У нас в ординаторской он рассказывал о тех временах, когда был гусаром. У всех нас его рассказ вызывал улыбку, потому что он был маленьким, полненьким, а мы представляли гусаров совершенно другими. А еще он всегда произносил один и тот же тост: "За наших милых дам!".