Василий Шупейкин, "Вечерний Алматы", 16 апреля
Она находится в Алмалинском районе, и обрела свое нынешнее имя только в период суверенитета нашей страны. А до середины 1990-х годов улица эта, по алматинским меркам достаточно протяженная (3600 метров) и широкая, носила название Льва Руднева. В 1956 году ее нарекли именем этого известного архитектора Страны Советов, однако ни к Алматы, ни к нашей республике отношения не имевшего. Улица пролегла с севера на юг почти через центр микрорайона "Тастак"
Некогда это местечко было селом, а в черту города вошло только в 1956 году. И о нем - несколько слов.
В переводе с казахского тастак - каменистая местность. Именно там началась разработка карьера, откуда миллионами тонн добывался гравийный материал. Можно смело утверждать, что из тастакского гравия построено больше половины всех фундаментов алматинских зданий. В начале семидесятых годов прошлого столетия карьер признали исчерпанным и соорудили на месте огромной выемки зону отдыха, которая названа "Сайран".
В 2005 году началась застройка Тастака по новому плану, а в 2007 темпы работ стали замедляться, пока не заморозились вовсе. А посему улице Брусиловского и ее обитателям перемены не грозили.
В честь основоположника
Надо отметить, что в масштабе мировой музыки Евгений Григорьевич Брусиловский оценен не так высоко, как это было в Советском Союзе, - лауреат Государственной премии СССР за кантату "Советский Казахстан", кавалер ордена Ленина и других правительственных наград. Еще выше его заслуги оценены в Казахстане: народный артист Казахской ССР, лауреат Государственной премии Казахской Советской Социалистической Республики за одну из симфоний, названную "Курмангазы". Он соавтор Мукана Тулебаева и Латифа Хамиди по сочинению Гимна КазССР, автор музыки к первому музыкально-драматическому спектаклю "Айман Шолпан", в 1934 году поставленного на сцене труппой будущего оперного театра, и замечательной оперы"Кыз-Жибек", по сию пору демонстрируемой зрителю. В энциклопедиях об Евгении Брусиловском сказано: "…один из основоположников казахской советской профессиональной музыки", что, согласитесь, тоже немало. Вот и улицу уже в современном Алматы назвали в честь основоположника. А до 1996 года лишь мемориальная табличка на доме, где жил и творил композитор, рассказывала о нем, да портрет в Центральном концертном зале филармонии напоминал ученикам образ любимого учителя.
Незлобивый и независтливый нрав Евгения Григорьевича снискал ему почет и уважение не меньшие, чем сочиненные за годы жизни в Казахстане произведения.
Уроженец города Ростова-на-Дону (1905 год), он в 1931 году окончил Ленинградскую консерваторию. В наш город, тогдашнюю столицу Казахстана, он прибыл по направлению Союза композиторов СССР в 1933 году. Ему удалось в короткие сроки проникнуть в глубины казахского мелоса, прочувствовать его, что называется, душой и сердцем и выразить в звуках классических музыкальных форм отголосок своего творческого прочтения казахской народной музыки. Вокруг Брусиловского закипела жизнь. К нему потянулись молодые музыкально одаренные казахи. Не только добротно написанными произведениями, но и плеядой талантливейших учеников, ставших первыми классиками казахской профессиональной музыки, мог гордиться Евгений Брусиловский еще при жизни. (А в мир иной он ушел в 1981 году.)
В 1939 году он станет первым председателем Союза казахских композиторов, который будет сам же организовывать, начиная с момента приезда в Казахстан. (Затем на этом посту его сменит Мукан Тулебаев.)
Он дядей Женей звал его
Так совпало, что пока материал готовился к печати, известный казахстанский журналист Сергей Козлов написал свои воспоминания о детстве. Ведь они с Евгением Григорьевичем жили по соседству на проспекте Коммунистическом (Сталина) в первом алма-атинском типовом микрорайоне двухэтажек. Строения получили простонародное прозвище "косые дома", потому что стояли на проспекте не по прямой линии, а под углом к проезжей части.
- Все оттого, - объяснил мне Сергей Владимирович, - что уже в начале 30-х годов прошлого века на проспекте Сталина, самой центральной улице города, места под новое строительство не было, вот и построили первые типовые двухэтажки на садово-огородных участках тех, кто имел в этом районе частные подворья.
Вот что пишет Козлов, вспоминая то далекое время, когда ему довелось видеть Брусиловского в домашней обстановке, слышать, как он играет свою музыку, сидя на коленях у дяди Жени. А как по-другому называть доброго дяденьку-соседа?
Я прятался под его роялем, или Волшебное облако в красном берете
… Дядя Женя жил по соседству с нами в одном из алма-атинских "косых домов". Фамилии его мы тогда, в начале 60-х годов, не знали, потому как были еще детьми малыми и фамилии нам были неинтересны. Не знали мы также того, что дома наши называли почему-то косыми. Это много лет спустя мы услышали, что родились, оказывается, в "косых домах", а наш дядя Женя - это знаменитый композитор Брусиловский...
На крыльцо нашего дома каждый день на своих коротеньких ножках выползал роскошный рыжий откормленный пес. Звали его Атос, и был он в отличие от графа де ла Фера обыкновенной беспородной уличной дворнягой, которой, однако, очень в жизни повезло. Потому что когда-то он попал в квартиру дяди Жени и домработница тетя Ариша Атоса отменно кормила.
И вот выползал это любимец всей нашей ватаги на каменное крыльцо и разваливался на нем, чтоб погреться в солнечных лучах, а мы окружали его и нежно гладили по жирным бочкам, приговаривая:
- Атос наш, Атосик...
А следом частенько появлялся на крыльце знаменитый композитор и говаривал:
- А ну-ка подвинься, королевский мушкетер, ступить некуда.
И носком белого, мелом крашенного ботинка Атоса пододвигал.
...Через наш двор либо мимо него регулярно ходил страшный человек. Старый, с выбивающимися из-под невообразимого красного берета седыми лохмами. Костюм у него тоже был под стать берету - какой-то матросский, что ли, пиратский, штаны тертые, рваные, шитые-перешитые, лоскутные, как бы брезентовые. И плащ - или синий, или коричневый. И не менее пугающий большой плоский битый ящик на ремне. По нашему мнению, в ящике было что-то кошмарное.
Когда этот монстр приближался к нашему двору, идя вниз по проспекту, ящиком на нас замахивался. Это был самый мистический момент, после которого мы, как правило, панически разбегались и потом друг другу рассказывали про то, какой он ужасный, безумный и как мы удачно от него спаслись. Но стоило ему появиться вновь, как все начиналось сначала.
... Дядя Женя детей любил, но своих у него не было. А так как мы жили в одном подъезде и наши семьи были очень дружны, я частенько бывал у него дома. Огромная композиторская библиотека тогда не очень-то привлекала, а вот разные игрушки, которые любимый и добрый дядя Женя привозил мне из Москвы, были в самый раз.
И как у Бендера, помните: "Игрывал это я на ковре "Хорасан", глядя на гобелен "Пастушка"? Так и я - игрывал, понимаешь, ползая в большом зале трехкомнатной квартиры дяди Жени под огромным черным роялем и однажды чуть не помер под ним от страха.
... Было это поздней осенью, когда за окном уже шел снег и было мрачно и холодно. Тетя Ариша жарила на кухне столь любимые дядей Женей куриные котлетки, когда в дверь кто-то позвонил и дядя Женя пошел открывать. Входит сумасшедший монстр со своим плоским ящиком. Весь как есть: в берете и плаще. "За мной пришел", - мелькнуло в загуделой от ужаса детской голове. Залаял Атос, и как-то неестественно торопливо направился к входной двери.
- Ариша, забери пса, - слышу я голос дяди Жени.
Полез я под рояль - а куда еще?! Где здесь можно надежно спрятаться, как не под этим огромным ящиком? Затаился за роялевой ножкой и, подрагивая, смотрел на дверь из-под инструмента. А они о чем-то гудят-разговаривают в коридоре. Потом дядя Женя кричит:
- Ариша, накрывай на стол.
Нет, думаю, хоть я тоже котлетки люблю, а отсюда не вылезу. Но дядя Женя неумолим. Слышу, зовет на ужин. Потом пришел в комнату и под рояль смотрит.
- Ты что, испугался? Не бойся, это мой друг, пошли. Пошли, пошли, а то он сам за тобой придет.
Я как стеклянный, упираясь и пытаясь вырвать свою руку из руки дяди Жени, захожу на кухню. А там - улыбающийся монстр, без берета и довольно прилично причесанный.
- Это твой тезка, - представил меня монстру дядя Женя, - а это дядя Сергей, знакомься. Он тебя рисовать научит.
- Хочешь? - каким-то странным голосом спросил меня монстр-тезка, а теперь вот дядя Сергей.
Не помню, что я ему тогда ответил, как на стул сел, но поужинали мы весело. И знакомство наше было забавным. А кошмарный ящик оказался всего лишь мольбертом, в котором он рисунки и краски носил. Больше я "монстра" не боялся и даже рад был, когда он к нам приходил. Потому что он рассказывал всякие забавные истории и показывал непонятные к ним рисунки.
Но иногда он рассказывал такое, что поневоле брала оторопь, потому как такое мог говорить только, по нашему обыденному разумению, человек не совсем нормальный. И рисунки соответствующие к таким рассказам показывал. А вот дядя Женя его ненормальным не считал и очень даже любил.
- Он волшебный, - говорил дядя Женя.
И со временем мы его, непонятного и неземного, таковым и рассмотрели, и было уже нелепо: как можно было считать его ненормальным? Он же и в самом деле волшебный, как из сказки - человек-облако.
... Но время шло, и нашего удивительного старика в берете не стало. И тогда я в первый и в последний раз услышал из уст моего доброго дяди Жени такую тяжелую, как свинцовая плита, фразу:
- Родиться бы ему в другое время, тогда не так бы прожил и не так бы умер.
... Много лет спустя, заходя в антикварные лавки, рассматривая рисунки моего тезки художника Сергея Калмыкова, вспоминаю его самого, его непонятные рисованные миры и вселенные, волшебные рассказы и добрые глаза. И нашу первую встречу, и мой страх под роялем. И думаю: а как бы он прожил, если б родился в другое время? |