rus-turk.livejournal.com

И.И. Завалишин. Описание Западной Сибири. Том 3. Сибирско-киргизская степь. – М., 1867.

Семиреченский край
Во внутреннем Семипалатинском округе, равно как и по всей окраине Киргизской степи, прилегающей к линиям Сибирской и Оренбургской, от Западного Китая до Каспийского моря – киргизы, при ежедневном столкновении своем с русскими, уже значительно видоизменились. Идут они здесь в батраки (работники), пастухи, многие занялись хлебопашеством, даже ремеслами и мелочною торговлей. Нравы, обычаи, образ жизни стушевываются под влиянием "обрусения". Но видеть и изучать киргизов в их, подобно алжирским кабилам, почти библейском быту, должно в глубине степи, ибо чем далее проникаешь в нее, тем кочевник становится ближе к природе, его окружающей. Там наши города (даже людные, подобно Копалу в Семиречье и Алматам в Заилийском крае), наши шумные казачьи станицы в среде их все-таки еще туго действуют; туго и самая внешность цивилизации прививается, туго, наконец, втягиваются эти дети степи и буйной воли в формы нашей администрации, плохо осваиваются с нашими требованиями порядка и законности. Семиреченский и Заилийский край в этом отношении более первобытны, нежели Область сибирских киргизов, и с ними-то, с их бытом мы сперва ознакомимся. В Области же сибирских киргизов, ближе к Омской линии, удобнее дороги, чаще разъезды русских чиновников и торговцев. Тут первобытность киргиза уже стушевывается.
Семиречьем, или Семиреченским краем, называется все плодородное пространство, заключающееся между Сергиополем (Аягузским округом) и округами: Кокпектинским, Алатавским и Землею дикокаменных киргизов (бурутов). Тут в громадное внутреннее море Балхаш впадает множество речек и несколько довольно значительных рек: Аягуз, Лепса, Ак-Су, Каратал, Иля; а из Области сибирских киргизов – Токрау и Сары-Су. Впрочем, название Семиречья неправильно, ибо собственно впадают в Балхаш только 6 рек, а Токрау теряется в песках не дошедши до этого моря, равно как и многие другие реки и речки этой части степи. Но все воды Семиречья очень быстры, растительность тут великолепная, климат мягкий, а в Заилийском крае и совершенно южноевропейский. Этот, по простонародному прозвищу, казачий рай – истинная "Сибирская Италия".
От Семипалатинска до города Сергиополя (бывшего Аягузского приказа) дорога идет на расстоянии 271¼ версты, чрез пикеты от 22 до 37 верст maximum один от другого. На сих пикетах расположены сибирские линейные казаки, содержатся контрактовые почтовые лошади и земские для проезда чиновников. Сообщение окружных приказов между собою и с линией производится теперь по этим военным дорогам безопасно и безостановочно, хотя, само собою разумеется, дается проезжему по нелишней все-таки предосторожности казачий конвой. От Семипалатинска на Копал и потом в Алматы (укрепление Верное) военная дорога идет внешними округами: Аягузским, Копальским и Алатавским (Кокпектинский остается влево). С линии местность сперва степная и ровная, но далее встречаются отроги хребтов: Колбинского и Чингиз-Тау, не доезжая до Сергиополя. Потом дорога идет около реки Аягуза и оконечности моря Балхаша, а проехав Копал, опять гориста до Алмат. Сия езда очень оригинальна! Казачьи и киргизские лошади, чистые степняки, мчат тарантас (где местность позволяет колесную езду) на славу, с страшным гиканьем ямщиков, с гарцованьем конвоя и всеми принадлежностями чисто азиатской поездки. Удобств, конечно, немного, за исключением некоторых хорошо населенных пунктов, уже обратившихся ныне в порядочные городки, например: Копал и Алматы; зато в хорошее летнее время или, точнее сказать, в конце мая, когда еще нет больших жаров, житье в этой части степи и езда по ней не лишены не только приятности, но и поэтической прелести. Многие местности вовсе не походят на степь в том значении, которое мы привыкли придавать этому слову. Гор много, и не бесплодных, а покрытых роскошною растительностью. Проточных, светлых и чистых вод тоже много. Зелень трав и яркие краски цветов восхитительны! Но самое любопытное здесь – это кочевой быт степняков, это сами киргизы. Города, степные укрепления, казачьи станицы – не разнятся от того, что можно встретить внутри Сибири и на Линии. Быть их тот же, с тою только разницей, что подальше от просвещенного мира, да и жить поскучнее. Но аульная жизнь, столь согласная с картинами природы, ее окружающей, носит на себе библейскую печать, как и все младенческое, первобытное, и посему-то мы на ней остановим преимущественно наше внимание, ибо она доселе вовсе неизвестна Европе, мало известна и России (в особенности внутри государства), а в ней сохранилось еще много интересного. И если мы в 1-м томе этого "Описания Сибири" остановились с живым участием на судьбе жалких гиперборейских племен: остяков и самоедов, не имеющих уже теперь никакой исторической будущности и вымирающих от контакта цивилизации, то тем более должны обратить наше внимание на племя здоровое и полное жизненных сил, воинственное и сносливое в лишениях походных, которого приблизительно насчитывают теперь до 855.000 д. о. п., а в сущности гораздо более миллиона. В нашей исторической будущности, в нашем наступательном движении вглубь Азии – это наш авангард. Заботы России об материальном и нравственном развитии киргиз-кайсацкого народа принесут ей неоцененные плоды в будущем. А будущее это уже не за горами…
Название "киргиз" происходит, по всей вероятности, от соединения двух слов: "кир" – степь и "гиз" – человек. Соседние калмыцкие племена дали этим степнякам прозвище "хозак", производное от слова "сак" – осторожный. Фишер в своей "Сибирской истории" производит слово "хозак" от монгольского "отважный" и уверяет, что это слово перешло впоследствии и к нам, означая козацкую вольницу ("козак"). Сие очень правдоподобно и подтверждается тем, что и мы сами еще очень недавно при покорении Семиречья и Заилийского края окрестили же одно из племен киргиз Большой орды каратайцами ("кара-китаец", а, пожалуй, и "черный киргиз"), а другие дикокаменными (от местности, на которой они кочуют). Татары томские и тобольские прозвали же алтайских калмыков кара-калпаками, (черношапошниками, от черных мерлушечьих шапок, ими носимых). Некоторые калмыцкие племена прозываются доселе теленгутами. В древности сопредельный ныне всем этим племенам Китай не имел о них ясного понятия, посему китайские историки тех отдаленных эпох не упоминают о них ничего. Но монголы сделались им рано известны. С древнейших времен жили они смежно с Китаем на его северных пределах и делились на два колена: дун-ху и хун-ну, кочуя в восточной и западной частях Монголии, от Байкала (в нынешней Забайкальской области, между Селенгой и Ононом) до Тарбагатайских гор (в нынешних южных округах Томской губернии и части Семипалатинской области). Замечательно, что хребет Тарбагатайский есть и в Забайкалье (между Верхнеудинским и Чикоем). По ученым исследованиям нашего знаменитого синолога о. Иакинфа Бичурина, сведения китайских историков о народах, обитавших на юге нынешней Сибири, начинаются с XI века до Рождества Христ. С этого времени до VIII столетия нашей эры монголы уже имеют важное значение для Китая, в особенности Усунское государство, занимавшее всю северную сторону Небесных гор с южными пределами нынешней Томской губернии, с Семиречьем и Заилийским краем. По китайским летописям, уже в те времена кроме Усуня и хуннов упоминаются Давань (нынешний Коканд), Дяха (нынешний Кабулистан и часть Бухары), Ань-Си (нынешняя Восточная Персия), и говорится об них как о "больших государствах, в которых много редких вещей, жители коих ведут оседлую жизнь и в художествах сходствуют с Срединным государством, имеют слабое войско и дорожат китайскими товарами". На север от Даваня земля Кан-Гюй (нынешние кочевья Внутренней и Средней орды, по реке Чу, нашей государственной границе с Кокандом), а на запад Ю-Ичжи (хивинские владения). Монгольские же племена, – занимая в Средней Азии громадные пространства между Небесным хребтом и Алтаем до Туркестана и далее, бассейнов Аму- и Сыр-Дарьи, – в непрерывных передвижениях своих из глубины среднеазийских земель до Аральского и Каспийского морей, а потом углубляясь на север к Уралу и даже внутрь России, а чрез нее и в Европу, – имели, несомненно, огромное влияние на смешение рас и на видимую путаницу племенных наречий и прозвищ, доселе повсюду здесь находимые.
Киргизы, осадок этих миграций в эпоху великих переселений народов, совершенно видоизменивших самые образованные страны древнего мира, наследовали кочевой быт от предков, живших некогда в местах теплых и привольных, и принесли в нынешнюю свою степь из глубины Средней Азии тот же образ жизни и ту же лень да беспечность, общий недостаток всех племен южных климатов (от far niente итальянца до созерцательности индуса), необходимое последствие щедрых даров роскошной природы. Но здесь, в нынешних кочевьях их, между 50° и 55° сев. шир. и между 80° и 100° восточн. долготы, условия этой жизни явились им совершенно иные! Здесь жары уже не так ослабляют тело, а зимние морозы от 30° и даже до 35° Реом. слишком жутко дают себя чувствовать: поэтому приходится изыскивать средства не только защититься самим, а и защитить стада от суровости зимы и иметь на 5 зимних месяцев хоть какие-либо запасы корму; а верблюду, заведенному сюда ими под 55° сев. широт. из жарких степей Средней Азии, необходима сделалась и попона. Физические и климатические условия части степи, занимаемой ныне кочевьями киргизов Средней орды по реке Ишиму и вдоль Южно-сибирской линии до озера Нор-Зайсана (на окраине Семиреченского края), имеют здесь много особенностей. От больших жаров иные реки иссякли навсегда, другие же едва просачиваются сквозь пески, превращаясь в буйные потоки лишь при таянии весенних снегов. Геологические перевороты земного шара выдвинули здесь на поверхность огромные пласты хряща и щебня, покрывшие собой большие пространства, и на которых в течение столетий не мог накопиться слой растительной земли, способной для культуры, для лесов и трав. При слабом развитии тут растительного царства само собою разумеется, что даже и с пастушеским бытом киргизов плохо здесь живется. За рекой Сары-Су степь решительно безводна, покрыта песками и солонцами так, что не только животное, но и птица не находят тут себе корму! Наконец, так как Киргизская степь занимает по своему положению северо-западную часть азиатского материка и представляет местность открытую и удаленную от океана, то она и характеризуется климатом континентальным с крайностями зимней и летней температур. Воздух сух, облака редко сгущаются до той степени, чтобы образовать дожди, которые мало орошают эти пустыни. Земля по твердости грунта скоро засыхает весною. Летом жары до 40° в тени, ночи душны, и растительности нет отдыха. К тому же около Балхаша и за рекой Сары-Су снегов почти вовсе не бывает. Все эти причины действуют вредно на здешнее скотоводство, и киргизы иное лето бывают вынуждены переходить своими стадами по 300 верст и более, чтобы находить им удобные пастбища! Впрочем, по возвышенности всей этой площади, по сухому и твердому грунту, не допускающему особенно вредных испарений, климат вообще здоров, болезни хронические редки, а эпидемий вовсе не бывает. Холера, уже два раза посещавшая Западную Сибирь, в 1848 и 1853 годах, сюда не проникала. Киргиз, непрерывно подвергнутый крутым переменам здешней атмосферы, уже свыкся с жаром и морозом: они не действуют резко на его крепкую натуру. Редко жалуется он и на нездоровье, предоставляя природе излечивать посетивший его недуг.
Киргизская степь, на ее громадном пространстве от Западного Китая до Каспийского моря, имеет столько физических особенностей, что едва ли здесь можно будет акклиматизировать какую-нибудь другую породу скота, кроме местной, и с тем, чтобы сохранить ее особенные качества. Ни одно из европейских скотоводств с их рациональными и учеными приемами не подойдет под те условия, при каких живет киргизский скот, то есть: пастись без всякого за ним уходу, переносить все возможные лишения: скудный водопой, плохой корм, непогоду под открытым небом, сушь и зной лета с внезапными изменениями температуры, лютые зимние морозы и страшные снежные бураны, которые иногда заганивают до смерти многочисленные стада и погребают их под ворохами снегу! Все, что могло бы здесь сделать правительство, – это озаботиться улучшением местных пород скота, и в особенности лошадей, которые, освоившись с здешним климатом столетиями поколений, все-таки сохранили еще дикий пыл, неутомимость, сносливость и отвагу своих родичей в знойных пустынях Средней Азии. Случные конюшни и образцовые фермы в пунктах степи для сего удобных (конечно, около окружных приказов) принесли бы немалую пользы. Но о хозяйстве киргизов еще здесь мало доселе заботились, что и не удивительно, ибо и о хозяйстве крестьян не заботились тоже! При трудолюбии сибиряков и при хороших качествах их сельского быта, им давно следовало дать "хозяйственные выставки", которые надо поощрять премиями, медалями; а до сих пор нет здесь еще и музея хозяйственного и этнографического для Сибири…
Киргиз заботится теперь лишь об увеличении числительности скота и нисколько не хлопочет об улучшении породы. Размножена стад и табунов предоставлено, однако, на Божью волю! Они начинают плодиться прежде своего полного развития, посему с каждым новым поколением приплод делается заметно слабее. А надо помнить и иметь в виду, что киргизское скотоводство может и должно приносить огромные выгоды государству, потому что это естественный запас для волжско-камских губерний, и потому еще, что весь экономический быт этого народа основан на скотоводстве, которое составляет для него источник благосостояния. К тому же самое скотоводство распределено здесь очень неравномерно: султаны, богатые бии, торговцы имеют нередко до 10.000 голов; а общность скота на душу средним числом (по исчислению за 1864 г., "Отчет военных губернаторов обеих степных областей") не превышает 2-х лошадей, 1 штуки рогатого скота и 10 овец! Чем же тут уплачивать ясак, жить, есть? Джетаки (бедняки) нанимаются, это правда, в пастухи ("койчи") к богатым, в батраки к козакам линейским, даже группируются целыми улусами у линейских городов, станиц и селений, но все это лишь поденный кусок хлеба. Можно бы заработать копейку на рудных промыслах, да известна степень добросовестности наших нанимателей на прииски! Уж коли притеснить и обидеть в расчете ссыльнопоселенца, даже крестьянина и мещанина из чернорабочих, для них ничего не значит, то что же им такое бессловесный и нищий киргиз? – Нечто вроде белого негра! При распространении земледелия в местностях для сего удобных, можно бы найти для массы народа честное занятие, и к удивлению наших агрономов мы должны им сказать, что киргизы-земледельцы стоят несравненно выше, чем не только крестьяне внутренних губерний, но и сибиряки, – ибо тщательное возделывание земли и искусственная ирригация посредством "ариков" (каналов), проводимых на пашни из соседних озер, рек и речек, им давно известны и в общем у них употреблении, да все это меньшинство! Однако у киргизов, при обильном орошении, хлеб почти всегда родится сам-8 и нередко сам-14, а просо – так и сам-20! Они сеют просо, пшеницу, ячмень, а в огородах садят капусту и картофель. Но земледельческих орудий у них мало, и вот тут-то несколько образцовых ферм в центральных пунктах степи были бы очень полезны. По последним отчетам показывалось киргизов, занимающихся земледелием, до 1000 семейств, высевавших до 2000 четв. разных хлебов. Конечно, на почти миллион душ об. пол. этого очень мало, да все же охота есть и следовало бы сильно поощрить сию охоту. Наконец, почему бы не предоставить киргизам широкое поле к найму в рекруты за крестьян и мещан сибирских? Киргиз – природный кавалерист, неоцененный солдат для легкой кавалерии; а опытом доказано, что нанимавшиеся в рекруты по окрещении были отличными служаками, сносливыми в трудах, терпеливыми и послушными. Из линейских козаков их, может быть, потянет бежать в степь, посему их и следовало бы направлять исключительно в полки легкой армейской кавалерии внутрь государства. Наконец, что касается до самого хлебопашества, то поощрение оного между киргизами имело бы еще одну выгоду: теперь в степи по малочисленности русских земледельцев иногда приходится хлеб да овощи доставлять в города и станицы за 500 и более верст по двойным и тройным ценам, а иногда и за деньги достать нельзя, так что разночинцы и другие лица, не состоящие на казенном пайке, должны выписывать самые простые жизненные припасы с линии! Притом поставка хлеба в казенные степные магазины были бы сподручней, и деньги, расходясь между киргизами, приохочивали бы их к труду оседлому; да и самые нравы их от подобных занятий, конечно, очень смягчились бы. Но, повторяем, на все сие надо государственный ум Сперанского, а Сперанские редки…
Киргизская степь в ее общности представляет еще, конечно, и доселе много средств и выгод для сильного развития скотоводства; однако, так как население растет видимо, да и русские сельбища размножаются, то пределы кочевок делаются год от году ограниченнее. Теперь каждый род уже строго ограничивает свои кочевья в известных пределах, и если киргизы еще упорно держатся своего пастушеского быта, однако недалеко время, что соха но будет в нынешнем у них презрении и слово "игинча" (земледелец) перестанет быть ругательством. К тому же в последние 40 лет многие народы, схожие бытом с киргизами, обратились ревностно к земледелию: буряты в Забайкалье, каракалинцы и туркмены в Астраханской губернии, даже некоторые роды Малой орды в Оренбургском ведомстве. Да и соседи наших кочевников могут им служить таким блестящим примером, какого не в состоянии показать и русские степные заселения. Известно, что хивинцы, коканцы, ташкентцы, бухарцы довели земледелие до высокой степени совершенства, в особенности разведение садов, посев овощей и возделывание не только хлебных, но и других ценных растений. Стало быть, все благоприятные данные есть. Что же касается собственно промышленности киргизов, то она ограничивается покуда выделкою бараньих и лошадиных кож, деланием арб (телег) и деревянной посуды, работою принадлежностей кибитки (решет, веревок, войлоков), выделкой железных стремян, огнив, насечек к седлам и кожаным сумкам, плетением из сыромятного ремня конской сбруи. Многие живут охотой на диких зверей, добывают и продают соль, ходят на рудные промыслы для заработка, нанимаются для караванных перевозок товаров на линию и в Среднюю Азию. Женщины, кроме ухода за скотом (что есть их исключительность), шьют себе и мужчинам одежду, валяют войлоки, вышивают шелками по сукну и плису. Торговля у киргизов мало еще развита и немногие ею занимаются. Тут главными проводниками ее и лучшими деятелями бухарцы, ташкентцы, хивинцы, татары и наши русские купцы. Отпуск торговый состоит из лошадей, рогатого скота, баранов и разных мелочей киргизского хозяйства. Киргизы и сами бы охотно торговали от себя, но пути в оба конца далеки, да и не говоря уже о хищнических замашках среднеазиатских владетелей (которым голова человека и его карман ровно нипочем!), и наши таможенные и ветеринарно-полицейские бесконечные писанья и формальности много стесняют их и пугают… Пора бы вовсе прекратить собственно для киргизов таможенные и заставные сборы, облегчить торговые сношения линии с степью и сделать прогон скота через линию совершенно свободным. Правительству тут немного доходов, а препятствий к сближению киргизов с нами немало! Если уже и мы, свои ведь русские люди, хорошо знакомые с законами, бюрократией и формальностями администрации, не очень долюбливаем взяточничество, то можно себе вообразить, как пугливо глядит на него дикий степняк? А этого зла еще и здесь много…
С киргизами меняют вот что: ташкентцы, хивинцы и бухарцы – шелковые и бумажные материи, дабы, выбойки; татары (в особенности бойкие казанские) – низких сортов сукно, плис, нанку, миткаль, чугунные и железные изделия, кожи казанские, кунгурские и тюменские; русские купцы и разъездные приказчики – сукна повыше, парчи, бархат, сундуки и ларцы, золотую и серебряную монету и проч. В киргизской торговле единицею ценности служит баран и соответствует 1 рублю серебром. На сем основании (это везде наблюдается в степи) корова, например, стоит от 8 до 10 баранов, 15 бараньих шкур идут за 1 барана, лисица равна 1 барану, куница 2. В "сотовке" (пограничной мене на линии) 1 аршин обыкновенного сукна (по-русски, до 2 р. с. аршин) – 4 барана; 8 аршин простого ситцу, миткалю и нанки – 1 баран; красная кожа лучшего сорта – 6 баранов; чугунный котел ценится по числу четвертей в окружности: 12-четвертной, например, идет за 9 баранов; топор и ручная мотыка – 1 баран; чугунный кувшин, очаг для котла – 1 баран. Хотя к нашим деньгам киргизы и приучаются исподволь, однако в общности они у них идут лишь в уплату ясака да на покупку мелочи.
Так как скот составляет (в особенности бараны) нормальную единицу ценности для киргиза, заменяющую ему в мене деньги, то взглянем на данные степного скотоводства. Оно состоит из трех главных пород: лошадей, рогатого скота и баранов (овец). Есть и верблюды, но в незначительном числе. По последним сведениям показывалось лошадей до 1.000.000 голов, рогатого скота до ½ мил. и баранов до 3½ или 4.000.000. Верблюдов до 50.000. Но цифры эти, как мы уже заметили сие выше, решительно условные: усчитать число скота у киргизов абсолютно невозможно. Это то же, что исчисление Сибири на десятины. Можно только сказать на основании наглядной местности, где народ скотоводством богаче. Так, например, из всех внешних округов Киргизской степи Сибирского ведомства самым богатым считается округ Каркалинский (в Области сибирских киргизов), где, по последним сведениям, было: лошадей 255.244; рогатого скота 48.109; баранов 2.320.000. При населении же в 65.000 душ обоего пола приходится, стало быть, на душу около 4 лошадей, 1 рогатая скотина и 17 баранов: немудрено принять эти статистические данные степной бюрократии за истинные. Притом же рогатая скотина на душу – не Бог знает какое богатство. О истинном же богатстве скотом в Киргизской степи лучше судить можно по пригону скота к Петропавловску (в Тобольской губернии), о чем мы уже говорили в I томе этого "Описания Сибири". В 1863 году пригнано было на мену: рогатого скота 100.000 голов, а баранов громадная цифра – 450.000 голов, ценностью все сие в 2.425.000 р. сер. (полагая круглым числом по 13 р. сер. за скотину и по 2 р. 50 к. с. за барана]. Вот эти цифры поутешительней и поразумней. Заметим при сем, что как ни велико здешнее скотоводство, однако оно еще не соответствует обширности степи. Площадь ее вычисляют примерно до 10.000.000 десятин. Если выключить из этого количества часть совершенно неудобных земель (солонцов, песков, гальки, хряща) да еще ¼ часть гор (хотя для овец пастбище тут возможно), то все-таки остается до 5.000.000 десят. удобных. Если же при нынешнем экономическом порядке и чувствуется уже киргизами недостаток в пастбищах, то это преимущественно происходит оттого, что у них не делят скот по свойству пастбищ, да и владение общинное. Гонят куда хотят, а при многочисленности стад и табунов часто затаптываются ногами скота целые сотни десятин отличного корму.
Скотоводство, известное дело, при тщательном за ним уходе и обережении умножается быстро и почти прогрессивно, так что в хороших хозяйствах в течение 3-х либо 4-х лет может удвоиться; но, к сожалению, у киргизов этого достичь нельзя, при их азиатской лени, апатии и нерадении. Оттого у них нередки страшные падежи. В 1857 году пало: 29.523 лошади, 3.813 гол. рогатого скота и 139.759 баранов. В 1856 г. лошадей 101.399, рогатого скота 11.955, а баранов и другого мелкого громадная цифра – 452.254. В 1858 г. в одном Каркалинском округе (названном в отчете военного губернатора богатейшим) пало от заледенелости снегов 82.729 штук.
Не необходимы ли тут настоятельные меры со стороны администрации? Вот миллионы целковых, втуне пропавшие, а какую бы массу благосостояния они принесли этому бедному народу только в три вышепоказанные года! Да и что такое хозяйничанье киргиза, даже самого богатого? Редкий строит на зимовку сараи, и то только для мелкого скота; а большая часть защищается от лютой степной стужи: ущельями гор, камышами, густо растущими у окраин озер и рек, тальником и другими местами, уже защищенными самою природой. Немногие тоже запасаются на зиму сеном, да и самая заготовка его никогда не соразмерна количеству скота; притом же сено косится у них поздно осенью, по возвращении с летнего кочевья, а тогда трава, высохши на корне, потеряла уже свою питательность. Масса народа даже и этого не делает, а оставляет свой скот на всю зиму при подножном корме. Тогда скот вынужден бывает выдирать себе корм копытами из-под снега, а если случится гололедица, то и этого скудного корму он себе добыть не может и погибает тысячами! Самые морозы окоченевают скот до того, что он не в силах разгрести и снега, и тоже погибает голодною смертью. Наконец, когда нагрянет на беззащитный в открытой степи скот страшный снежный буран, целые стада гибнут в этой снеговой могиле. Если же к весне и останется жив, то едва передвигает ноги и подвергается изнурительным болезням. Летом же нередки в степи засухи, трава выгорает, корму нет; а мириады паутов, мошки, комара, овода убивают скот не хуже морозов. Счастье киргиза, что заботливая мать-природа дала здешнему скоту некоторые противудействия, иначе существовать бы ему было невозможно. Так, например: чтоб баран (овца) мог переносить голод как верблюд, она дала ему жирный курдюк на хвосте, а в защиту от стужи положила не внутреннее, а наружное сало под самою кожей. Лошади и рогатый скот тоже принатурены к самому скудному корму и способны после сильнейшего истощения быстро отъедаться. Пробежавши 100 верст, киргизская лошадь, чтобы не пасть, требует лишь часового отдыху, горсти корму и глотка какой бы то ни было воды! Но все-таки следовало бы обратить внимание на это хозяйствование и стараться всячески распространять здравые понятия об уходе за скотом – примером, образцами, поощрениями.
Миновав степной городок Сергиополь (бывшее Аягузское укрепление), где есть уже и церковь, сотня домов, окружной приказ и кой-какие торговцы, достигли мы Арасанских минеральных вод, в 29 верстах от другого окружного же городка Копала, в 328 верстах от Аягуза. Источники сии находятся при Арасанской козачьей станице и протекают у подошвы одной из отраслей Алатауских гор. Здесь Алатау поднимается на 11.000 фут. над уровнем океана. Величественные пики его вечно покрыты снегами. Климат тут умеренный, жары много смягчаются холодом с снежных вершин Алатау. Минеральные воды бьют двумя ключами – теплым и холодным: теплый в 28½°, а холодный в 16½° по Реомюру. Запах воды сернистый, вкус ее щелочный и серный. Ее употребляют с пользой в ваннах и внутрь от худосочия, завалов, ран и язв. "Арасан" значит по-джунгарски "священная вода". Долина Арасана (называемая тоже Джаты-Су) окружена отрогами Алатау и орошается речкой Биеня. Отсюда к югу до громадного озера-моря Балхаша только 88 верст. По новейшим исследованиям доктора Светаева, истинная температура большого ключа не свыше +25° Р. при З° атмосферного воздуха, а малого тоже не свыше +14° Р., и при 3° же атмосфер. возд. Вода (как он описывает) имеет вкус вяжущий, содержит в себе значительное количество водорода и хлорокислых солей. Близь самой поверхности ключей отделяются пары серного запаху. Кроме вышесказанных болезней, полезны они тоже: в затвердении печени, английской болезни, золотухе, сифилисе, истерике, подагре, накожных болезнях. Киргизы уверяют, что сии воды уничтожают бесплодие женщины. Самое удобное время для курса лечения – с половины апреля до половины июня. От Аягуза до Копала экипажная езда теперь очень удобна. В 1857 году поселено здесь было несколько казачьих семейств. Ныне же станица довольно многолюдна и хорошо обстроилась; есть и церковь, выстроены купальни и дом для посетителей. В публичном, роскошно разросшемся саду растут на открытом воздухе персики, абрикосы, груши. Виноградные лозы, выписанные из Крыма и из Южной Франции генералом Гасфортом, быстро акклиматизировались. Копал – окружной городок хоть куда. В нем хорошенькая церковь, до 300 домов, жителей уже до 2.000 душ об. пола, штаб 10 Сибирского казачьего полка и местопребывание копальского военно-окружного начальника. Есть купцы русские и из среднеазийцев. Общественная жизнь (при значительном числе гражданских и военных чиновников) довольна приятна. Одним словом, отрадно видеть в такой дали от России начатки цивилизации среди этого киргизского народа, которому, конечно, предстоит лучшая будущность, если только о нем позаботятся…

-----

И. И. Завалишин. Описание Западной Сибири. Том 3. Сибирско-киргизская степь. – М., 1867.

Заилийский край
От Копала до укрепления Верного (город Алматы) местность начинает делаться гораздо гористее, климат ощутительно мягче, растительность еще роскошнее, нежели на Арасане и в окрестностях Копала. Это уже именно "Сибирская Италия". Зато и быт киргизов, при благоприятных климатических условиях, делается совершенно чуждым примеси обрусения, чисто пастушеским. Зато тоже и характер их не так уже мирен, как это ныне везде в северной части степи. Подстрекательства коканцев тут чаще, и не проходит года, чтоб отряды, выходящие из Алмат, не были вынуждены отбрасывать коканцев, вторгающихся в наши пределы либо волнующих орду. Но настойчивость, с которою ныне производится постепенное умирение степи, принесет и здесь богатые плоды в очень недалеком будущем, тем более что по обилии превосходных земель и пастбищ колонизация представляется здесь более удобною, нежели в других степных местностях. Пора же нам покончить с среднеазийскими владениями, если хотим умиротворить и обрусить прочно Киргизскую степь…
Впрочем, в последнее двенадцатилетие (1854-1866), с открытия областей Семипалатинской и Сибирских киргизов, гражданственность, тишина и порядок сделали здесь громадный шаг вперед. Слушая рассказы о прошедшем, о тех смутах и беспорядках, которые еще недавно волновали степь, о хищнических набегах одного аула на другой, разграблении караванов, убийствах русского человека, где только сие было возможно и удобно, – убеждаешься, что нынешняя администрация удачно применена к здешней столь исключительной местности, особливо если принять во внимание извечную дикость киргиза, невежество его и грубость, ставившие ни во что закон, порядок и подчиненность. Хотя киргизы и не сложились еще окончательно в правильное общество, как башкиры (некогда гроза прикамских губерний и всего Зауралья) и некоторые племена кавказских предгорий, – но что они в состоянии ценить блага гражданственности, это доказывает тридцатилетнее с лишком пребывание Средней, а более уже 100 лет Малой и Внутренней орд в нашем подданстве. Степняки сии начинают уже, видимо, усваивать себе ту благую мысль, что лишь спокойствие есть необходимое условие мирного развития их быта и прочная основа их благосостояния. Если лет 20 тому назад и были волнения, произведенные султаном Кенисарой Касимовым, то это можно по справедливости назвать мгновенными вспышками умирающей вольницы киргизской, подобно вспышкам кавказским! Сии волнения, с лучшею системой степной администрации, теперь уже немыслимы. Убедившись, что обеспечение жизни и собственности не совсем худая вещь, киргизы стали видимо обуздывать свои врожденные склонности. Грабежи и убийства случаются редко, судебные следствия уменьшаются как в числе, так и в важности. Например, в Области сибирских киргизов число преступников, подвергшихся уголовному суду (1859-1861 гг., "Отчеты военных губернаторов", юридическое трехлетие) очень ограничено, и ссылалось в Дальнюю Сибирь ежегодно средним числом от 2-х только и до 3-х человек на население в 267.721 душу об. пола, кроме, разумеется, подсудимых из русских ("Отчет военного губернатора за 1861 г."). Это достаточное, мы думаем, доказательство благодетельного влияния, которое оказало открытие в 1854 г. обеих областей Сибирско-киргизской степи с введением в них правильной администрации, и тоже того несомненного влияния, которое оказали на общественный быт киргизов новые введенные тогда распорядки.
При открытии степных областей, управление вводилось у киргизов осторожно, не вдруг, а постепенно, потому что оно не могло уничтожить, да и не в силах было, сразу вековые обычаи народа, уже сложившиеся привычкой и понятиями. Внезапное же, хотя и самое справедливое применение русских законов и административных распорядков могло устрашить и отдалить народ от того благоустройства, которое имело в виду правительство. Нет сомнения, что для установления порядка вещей возможно прочного и вполне соответствующего местным обычаям, нравам и характеру киргизов, для улучшения нравственного и материального быта, для развития здешней промышленности – требуется еще весьма многое – а прежде всего основательное изучение быта кочевника, его народности, как зиждущихся на вековом фундаменте органического развития этого племени. <…>
Киргизы и при введении у них ныне полного административного устройства не имеют еще достаточно сил отрешиться от своего прошедшего. Из преступлений особенно развиты у них: конокрадство и баранта. Конокрадство, впрочем, прирожденный грех и русских в губерниях Тобольской и Оренбургской (ибо сему способствует много местность, да и верность сбыта в соседние губернии), но баранта – специальность чисто киргизская! Она по понятиям киргиза вовсе не преступление, а так себе, "не совсем хороший поступок", и ею без зазрения совести можно похвалиться перед своими родичами. При сем надо заметить, что баранта (хищнический отгон скота, табуна лошадей, а в былые годы и разграбление аула) не есть удел бедняка и корыстника. Ею занимались и на большую руку богатые киргизы, даже нередко султаны. Это удальство. Скандинавский конунг, кавказский наездник, киргизский "батырь" (богатырь), да и богатыри наших народных сказок – одно и то же! Удаль, физическая сила, страсть к приключениям. Во всех других случаях, кроме баранты и конокрадства (что тоже киргиз не считает за совсем худое дело), народ этот не вор и редко посягает на чужую собственность. В конокрадстве, например, киргизы редко сознаются, хотя бы улика явно бросалась в глаза, и его одноаульники скорее соглашаются сложиться и заплатить за украденную лошадь, чем выдать племенника! Впрочем, баранта, в широком значении этого слова, уже ныне выводится в степи и возможна разве на ее дальних пограничных оконечностях.
Обратимся теперь к домашней жизни киргиза, здесь, в Заилийском крае, более рельефной. Она даст нам средство изучить характер этого замечательного народа, который при наступательном движении России вглубь Средней Азии может ей много пригодиться, особливо в стратегических отношениях наших…
Увидав незнакомого ему человека, киргиз делается пасмурен и неразговорчив. Не знающему киргизского языка речь его может даже по ее инфлексиям показаться умышленно грубою и дерзкою. Но это происходит частью от его флегматического характера, а частью и от сочетания самих звуков языка, который жесток, отрывист и не имеет певучести. Кто же сам знает по-киргизски, с тем киргиз сходится скоро, как русский с русским. Конечно, само собою разумеется, что киргизы прежде всего азиатцы, т. е. народ проницательный, смышленый и скрытный. С первых ваших слов, хотя б вы и отлично говорили по-киргизски, не думайте, чтобы киргиз раскрыл вам свою душу, выказал вам все свои чувства. Нет! Он сперва выпытает вас самих порядком: расположены ли вы сами к нему, готовы ли вы сами ему сочувствовать? Зато если подметит в вас искреннее дружелюбие и ласковость неподдельную, то и сам сделается откровенен. У киргизов есть еще одно достоинство: это совершенное отсутствие умышленной изысканности в выражениях, замашки рабски поползать – чего, к несчастию, еще так много у русского мужика. Если он станет о чем-либо вас просить, то говорит смело и просто, не робеет. В обществе между русскими ставит себя тотчас с ними на равную ногу, и – что приносит большую честь народному характеру – охотно образуется с чужими обычаями, не имея замашки отличать себя от прочих и резко выставлять себя между несоплеменниками. Мы сами и в Оренбурге, и в Сибири бывали нередко в обществе султанов, хорошо говорящих по-русски. Они отличались от русских чиновников только национальною одеждой, в общности же были самые приятные собеседники и сотоварищи. К тому же киргиз не охотник льстить, ласкаться, навязчиво угождать. Когда грубо приказывают ему, он показывает вид, что не понимает или не хочет понять; но если его просить услужить, он силится угодить по мере своей возможности и радуется, что ему чем-либо обязаны. Повторяем, в военном отношении как отличный кавалерист, а в моральном как отличный солдат, киргизский народ может быть драгоценным пособием для России в войнах среднеазийских.
Из всего вышеизложенного мы видим, что киргизы имеют много хорошего в своем народном характере. Грубые и смешные обычаи есть ведь у всех народов, даже и там, где цивилизация уже развилась в больших размерах. Мужик английский и французский до сих пор полон суеверий и предрассудков, повально безграмотен и невежествен; как же строго осуждать после этого какого-нибудь номада? К сожалению, при всех несомненно полезных ее сторонах и последствиях введения здесь гражданской администрации, русские чиновники еще продолжают третировать киргиза свысока и подсмеиваться над его дикарством. Посему и очень извинительны их скрытность и недоверие. Задача хорошей администрации в отношении всех вообще инородцев – не насильственное истребление их вековых чувств, страстей и привычек, а разумное направление сих младенчествующих народов к познанию высшего блага житейского, мирной гражданственности. Спору нет, киргиз в общности ведет жизнь инстинктивную, чисто животную. Зимнее жилье его вырыто большею частью в земле как звериное логовище либо окладено из камня и дерна как-нибудь. В этом логовище темно, от животных испарений заводится нечистота, дым от кизяка (конского помета) заражает воздух и выедает глаза; но разве наши курные избы лучше, а житье наших лапотников опрятнее? Доказательством, что добрые примеры могут действовать на киргиза благодетельно, служит то, что те, которые живут близь Омской линии и даже внутри степи при козачьих станицах, окружных городах и при крестьянских колониях, видимо улучшают свой быт, смягчают и изменяют свои обычаи; самая промышленность начала в сии последние годы сильно у них развиваться. Они уже ценят опрятность, понимают нравственность поступков, полюбили и самую обстановку сибирской крестьянской и козачьей жизни здесь, где опрятность возведена во всей Сибири просто в принцип! Уже многие из султанов, биев и богатых киргизов построили себе в степи на сих годах хорошие дома, завели но возможности европейский комфорт, мебель, сервизы. Впрочем, мы видели в I томе, что чрез громадную Ирбитскую ярмарку улучшение быта инородческого проникло даже ныне и в глухой Пелымский край, к вогулам.
Как и у всех инородцев сибирских (кроме татар и бухарцев оседлых), женщина доселе вьючный скот, не более. Вся хозяйственная часть, вся внутренняя жизнь кибитки, все самые тяжкие труды лежат на женщине. Она доит овец, коров и кобылиц, заготовляет одежду и обувь, варит пищу, изготовляет отопление, смотрит за детьми и мелким скотом. Киргиз же либо сидит в кибитке у тлеющего огня по целым часам, покуривая гамзу (медную китайскую коротенькую трубочку), либо ездит из аула в аул. Богатый бий либо сидит на съезде для разбора тяжб, либо в свободное время занимается охотою с беркутами, либо ездит осматривать свои стада, свои табуны. Жена при провожании мужа должна непременно держать лошадь за повод и поддерживать стремя; а при возвращении в аул таким же образом его встретить, отстегнуть седло и отвести лошадь. Иногда проходит много времени, покуда муж не слезая с лошади толкует у своей кибитки с одноаульниками, а жена стой и дожидайся у стремени! Вошедши в кибитку, киргиз садится на кошму и заводит речь: о подножном корме, худобе скота и лошадей, новой перекочевке, расскажет, кого встретил в дороге, что слышно в другом ауле. Подобно алжирским арабам, вести у киргизов переносятся с края на край степи с изумительной быстротой. Потом приготовляют еду (киргизы не имеют определенного времени для еды, а едят когда захочется; притом киргизы едят много). Когда нарежут жареную баранину либо конину, хозяин берет руками куски и раздает гостям. Чем почетнее гость, тем лучше кусок. Когда все наелись, оглодки и остатки передают для еды жене и семейству. Насиделся ли киргиз у себя в кибитке, надоело ли ему глядеть на огонек и сосать гамзу, – он идет в гости к соседу, и вот глядишь, приходят и другие одноаульцы и кружок составляется около огонька порядочный. У киргизов нет официального неравенства, даже султаны, чтобы не оскорбить народного чувства, принимают всех одинаково (разумеется, кроме русских чиновников, которым ставят почетные покрытые ковром лавки). Киргиз же идет к старшему себя по сословию либо общественной службе киргизу свободно, входит в кибитку и располагается где привелось и как попало: на корточках полулежа, на локотке, либо избирает себе изголовьем колена соседа. Идет живая речь. Говорят об распоряжениях русской администрации, об султанах, о богатырях (батырь). Хвалятся друг перед другом своими стадами, табунами, скакунами, зверопромышленными подвигами. Иные играют в кости (это, к сожалению, сильно распространенная между киргизами азартная игра). К ночи является дамбра, уже нам известная по I тому, при описании остяцкого быта, начинаются песни… Вне кибитки – молодежь пробует силы, борется либо бегает взапуски. Тут стоят женщины и девки (но у киргизов они не закрываются). Тут же иногда старики порешают свадебные договоры, число калыма. Киргизы охотники до новостей, даже до самых пустых вестей, лишь бы услышали их в первый раз. Случись приезжий гость (особливо русский, свободно говорящий по-киргизски), сбегается весь аул. Засыплят вопросами: что дал за коня, за сбрую, за седло, за одежду, откуда и куда, что слышал, кого встретил. Все это быстро передается из аула в аул. Чем более гость краснобаит, тем слушатели приходят в больший восторг. Хозяин велит подать кумысу. Начинается попойка, и продолжается по нескольку часов сряду. Не обходится тоже и без закола жирного барана. Когда накрошат сваренное мясо, то дорогому приезжему гостю лучший мосол (большая кость). Сверх сего, хозяин берет руками мелкие куски и сам кладет ему в рот. Это означает верх приязни и дружелюбия.
Богатый киргиз всегда окружен при съездах не только большим почетом, но и клиентами, как это водилось в древнем мире и доселе водится у таких библейских народов. Толпа всадников окружает его, и каждый из самолюбия почел бы для себя унижением, отправляясь из аула, не иметь при себе нескольких конных. Этим тщеславием пользуются, разумеется, бедняки, стараясь попасть в число сопровождающих богача, который и кормит их на свой счет. Впрочем, в киргизском быту гостеприимство первенствующая добродетель. Кто бы ни приехал к нему, по делу ли либо просто шатаясь праздно из аула в аул, но, слезая с лошади и удерживая повод в руке, приезжий садится сперва на землю подле двери кибитки. Хозяин выходит и просит его войти. Если же приехавших много, а в кибитке уже тесно, хозяин (разумеется, из богатых) велит поставить тотчас другую кибитку. Потом приносят кумыс, хозяин вводит гостей в приготовленную для них кибитку, и после взаимных приветствий следуют неизбежные расспросы: кто такой, откуда едет, за какою надобностью, что видел в проезде, что слышал. Между тем кумыс мешается и переливается ковшом, а за сим начинается подчивание гостей. Каждый гость, прихлебнув из чашки, дополняет ее сам и подчует хозяина. Этого требует вежливость. То же делается и с мясом. У богачей есть всегда наготове такие кибитки и при них особая прислуга. Иногда бывает так, что гость, приехавши ночью, напившись и наевшись, уезжает на рассвете даже не повидавшись с хозяином [В Сибири не у одних лишь инородцев, но и у крестьян подобное широкое гостеприимство всюду в обычае. У богатого крестьянина тоже во дворе особый дом для приезда гостей].
Торжественные случаи в жизни богатого киргиза: пожалование от правительства какой-либо награды, избрание в почетную должность сопровождаются пирами, называемыми туй, и особыми при этом играми. Для киргиза (как мы сие видели и у томских калмыков) проехать 100 либо 200 верст на такой праздник ровно ничего не значит! Байга же устраивается в случае какого-либо домашнего события, обыкновенно свадьбы или похорон. Когда военный губернатор объезжает свою область, то киргизы в самых пестрых и разнообразных нарядах собираются из своих аулов к окружным приказам, в коих они числятся, в особенности богатые и почетные: аульные старшины и управители волостей, заслуженные султаны и старший султан, управляющий округом. Киргизы высоко ценят награды правительства: чины, ордена, медали. При встрече военного губернатора, султаны и заседатели от киргиз выезжают в богатых бархатных кафтанах, обшитых по борту и краям двойным широким золотым галуном. Цвет обыкновенно голубой, зеленый, чаще красный. Имеющие ордена, медали, сабли, украшенные драгоценными каменьями, надевают их. Есть и пользующиеся штаб-офицерскими и обер-офицерскими военными чинами. Эти носят козачий кафтан с эполетами. Шапки у должностных лиц бархатные, с широким бобровым околышем. Да и весь вообще народ при объездах военных губернаторов, которые бывают всегда летом, представляет чрезвычайно живописную картину. Кто и не имеет жалованного кафтана либо военной формы, рядится как только можно лучше, надевает шапку, крытую парчой и с лисьими либо собольими околышами, богатый бухарский халат, под которым виднеется парчевой камзол, стянутый кожаным поясом с серебряной насечкой; у пояса висит сумочка с гамзой и табаком, нож в футляре с богатой оправой; сапоги сафьянные узорчатые с загнутыми вверх носками, широкие суконные шаровары, рубаха шелковая. Бедняков одежда по покрою такая же, только, разумеется, из простых тканей; но все-таки и бедняк старается при этом случае одеться почище.
Составивши полукруг, по порядку волостей, киргизы ожидают военного губернатора. Он приезжает, принимает поздравления султанов, благодарит их за спокойствие и порядок в степи, за верную службу; раздает ордена, медали, патенты на чины, похвальные листы. После приема начинается народный праздник. Тут вслед за угощениями первое место байге. Каждый род или волость раскидывают палатки из парусины либо из холста зеленого и красного цветов. Посредине большая палатка для военного губернатора и чиновников. Против нее вкапывается столб до 7 сажень вышины, с призом на верхушке: обыкновенно парча либо шелковая материя. Байга начинается борьбою киргизских силачей. Они выходят в одних шароварах, перепоясанных кушаком, и, измеривши друг друга глазами, схватываются. Иногда один удачный прием решает борьбу. Но нередко силы у обоих равные. Посему борцы долго ходят, перегибая один другого. Между тем толпа подстрекает их всякого рода насмешками, похвалами, криком и гиканьем. Тогда который-нибудь, уловив удобную минуту, вдруг – либо отбросит противника в сторону, либо, приподняв, осадит так крепко, что заставит упасть. Иногда побежденный не сдается, и тогда оба валяются по земле, покуда который-нибудь не осилит. Между тем певцы выходят из толпы, садятся один против другого на земле и поют песни, часто импровизируя их по обычаю всех инородцев, как мы это говорили в I томе "Описания Сибири" о вогулах, остяках и самоедах. Должно заметить характеристическую черту здешних обычаев, что по получении приза победитель не присваивает его себе, а отдает старшему в своем роде (колене). Потом начинается оригинальная потеха: выносят на средину круга большую чугунную чашу либо котел, налитый до краев кумысом, бросают в него серебряные монеты, которые нужно отыскать на дне ртом! Можно вообразить себе хохот народа при виде бритой головы, облитой кумысом и облупленной сывороткой, когда она, чтобы перевести дыхание, вылезает из котла и опять в него погружается, ибо монета сразу не дается, а скользит в чаше! Охотники до приза на верхушке столба пытаются взлезть на него, что удастся, разумеется, немногим. Для сего нужна редкая ловкость и необыкновенная сила мускулов. Байга всегда заключается скачкой киргизских бегунцов. Для киргиза скачка – верх наслаждений! Он глядит на нее с лихорадочным напряжением. Впрочем, каждому хозяину не только лестно, но и выгодно отличиться своим скакуном. Молва о хорошей лошади разносится далеко по степи, охотников купить ее много бывает, и цену за такого бегунца дают большую. Да и по самому свойству киргизского быта бегунец нередко выручает киргиза из опасности, спасает ему жизнь. В наездники выбирают мальчиков от 12 до 15 лет, вместо седла кладут одни попоны и, чтобы мальчик мог вынести весь карьер, то перетягивают его крестообразно. Бегунцов заводят верст за 20 и более. Установив их рядом, пускают всех разом. Едва только завидит толпа мчащихся ездоков – как приходит просто в исступление! Крик, лучше сказать, рев, оглушительный! И полученный хозяином беговой приз тоже передается им старейшему в роде. Несмотря на то, что правительство поощряет и здесь скачки своими призами, киргизы, как мы уже говорили выше сего, не заботятся об улучшении пород. У богача важно число, а не качества лошадей. Когда байга кончилась, начинается опять пир на весь мир! Богатые киргизы, султаны, бии, заседатели – угощают народ вареной кониной, бараниной, пилавом, конской колбасой. Кумысу, разумеется, вволю!
Киргиз вообще понятлив и восприимчив. Сыновья почетных киргизов, воспитывающиеся в Сибирском кадетском корпусе (в Омске) и всегда поступающие в оный почти без всякого приготовления не только в предварительных науках, но и в русском языке, однако, скоро выучиваются по-русски. Большую склонность выказывают они к истории, географии и математике. Нередко по успехам в науках выдаются перед своими русскими товарищами. Сознание о необходимости лучшей умственной деятельности уже, видимо, пробуждается ныне в киргизском народе. Прежде богатые люди посылали своих сыновей для обучения в Бухару, которая издревле славится в мусульманском мире своей ученостью; ныне охотно отдают их в кадетский корпус и в школы в Петропавловске, Семипалатинске и Омске. При окружных приказах есть ныне у ахунов и мулл школы, в которых обучают алкорану, отчасти русскому языку и счислению. Недавно открыта в Омске центральная киргизская школа. Право определять в нее сыновей предоставлено султанам (так как в корпус поместить всех желающих уже невозможно) и вообще всем почетным киргизам. В этой школе обучают: русскому языку, чистописанию, счислению, общим началам русских законов, татарскому языку и магометанскому исповеданию. По окончании курса воспитанники поступают на службу письмоводителями при султанах, аульными старшинами и волостными управителями. Польза подобных школ несомненна, и остается пожелать, чтобы по примеру омской учреждены были и окружные школы при приказах, в особенности в окружных городах, где уже есть все средства для воспитания детей. Да и не худо бы было и курс этих киргизских школ обратить в полный уездный. Тогда, привыкнув к лучшим обычаям и обогатясь достаточными на первый раз для них сведениями и науками, молодое поколение зажиточных киргизов (а их немало) будет сильно влиять на улучшение степного быта. К тому же Омск далеко, а Сергиополь, Копал, Алматы, Кокчетав внутри степи. Сыновья не будут разлучены с отцами, да и наглядный пример принесет много пользы. Высшее же образование, которое дают в кадетских корпусах, есть удел немногих; да при том же эти немногие уже и без того видимо русеют в самом образе жизни своей и в своих привычках, ибо богаты.
Киргизы все без исключения ныне магометане. Исламизм начал, однако, распространяться между ними не ранее XVII столетия, чрез проповедников из Бухары и Туркестана. Мечети, хотя и построены в некоторых местностях внутри степи, но, по кочевому быту киргизов, им редко удается молиться в этих мечетях. Впрочем, исламизм киргизов невежественный, и шаманская религия предков еще держится с ним рядом. Так, например, все горные пещеры с ключами чистой воды считаются у них священными. Они в них молятся, и даже в питье этой воды предполагают целебную силу (хотя это простая вода). Впрочем, о целебных свойствах таких пещерных ключей еще не было делано доселе ученых исследований, и легко может быть, что некоторые и действительно минеральны. Нередко тоже (как у бурят забайкальских да у здешних калмыков) уединенно стоящее большое дерево, какой-нибудь рельефно выдвинувшийся большой камень служит предметом поклонения. Уважают тоже могилы богатырей (батыр). Например: могила богатыря Эдиге на одной из вершин Улутавских гор и верстах в 7 на юго-восток от Баян-Аула могила богатыря же Джасубая, героя одной из киргизских легенд. Проезжая мимо подобной местности, киргиз слезает с коня, совершает намаз и оставляет какое-нибудь приношение: лоскут, пук конских волос. Особого духовного сословия нет у киргизов. А в звание ахунов, имамов и мулл избираются народом казанские татары на неопределенное время и с согласия военных губернаторов утверждаются в этих званиях оренбургским муфтием. Поступая на сии места, они обязаны учить мальчиков татарской грамоте и письму. Имеют тоже при себе, для исправления обрядов и вроде помощников при школах, частных мулл. Содержание всем дает народ по добровольной складке. Но наряду с сим официальным духовенством, еще держатся доселе в степени "баксы", истолкователи судеб и представители древнего праотеческого верования в добрых и злых духов. Они занимаются тоже ворожбою и лечением. Есть у них музыкальный инструмент с двумя из конских волос струнами и с разными металлическими побрякушками, по которому они водят смычком из конских же волос, распевая непонятные слова и вызывая духов, которые будто бы помогают им при ворожбе и лечении. Исполняя эти заклинания, они, как и шаманы березовские и алтайские, кривляются, бросаются в огонь, тычут себя ножами. Лечение их состоит в следующем: при простудных болезнях (впрочем, не упорных) они закалывают черного либо желтого козла, вынимают из него парное легкое с осердием и либо прикладывают его к телу больного, либо трут оным, а мясом кормят. В расслаблениях всего тела с ломотой, режут жирную лошадь и завертывают больного в содранную с нее и еще теплую кожу. Иногда делают ванны из проточной воды. При ворожбе, бакса прежде заводит длинный разговор с хозяином, ловко выспрашивает его о прошедшей жизни, и на основании этих данных дает двусмысленный ответ, который применяй к себе и толкуй как знаешь! <…>
Киргизы Большой орды, кочующей частью здесь, а частью в Семиречье, управляются тремя султанами по числу родов и под ведением военно-окружных начальников (соединяющих в себе власть гражданскую и военную). Копальский живет в городе Копале, а алатавский (Алатавский округ заключает в себе весь Заилийский край) в укреплении Верном (город Алматы) [Теперь оба эти округа отошли в 1865 году к Туркестанской области]. С 1854 года Алматы сделались уже порядочным городком. В нем ныне 2 церкви, 631 дом и 5.973 д. о. п. Эта местность, по прелести климата и плодородию, по ее роскошной растительности, одна из лучших в степи. Притом же отсюда уже недалеко не только от Западного Китая и Кокана, но и от Английской Индии. Кульджа, главный город этой части китайских владений, лишь в 300 верстах. На склонах Алатавского хребта растут тут: яблонь, черешня, абрикос, виноград, персик, барбарис, сирень, вишня. Французские виноградные лозы принялись прекрасно. Огромное внутреннее море Балхаш, имеющее до 60.000 квадр. верст поверхности своей площади, до 600 верст длины и до 100 ширины – покрывается льдом лишь местами. Вода в нем в тихую погоду слегка соленая, а при волнении горькая. Берега состоят из талькового камня и сланца. В густых камышах его водятся тигры. Мы уже говорили в I томе этого "Описания Сибири" о стратегической важности реки Или, впадающей в Балхаш, и на которой стоит столица Западного Китая Кульджа. На Балхаше не худо бы завести (как сие уже и сделано в Оренбургской степи на Аральском море) небольшую флотилию, ибо плавание по Балхашу и по Иле до Кульджи свободно. Или замерзает не ранее декабря, а вскрывается не ранее марта. Она имеет по фарватеру до 150 саж. ширины и инде до 3 саж. глубины. Замечательно тоже здесь озеро Ала-Куль, на острове которого есть потухший вулкан, и озеро Иссык-Куль, где кочует род богу дикокаменных киргизов (бурутов) и где климат чисто итальянский. Вся эта богатейшая в целой Сибири местность, объемлющая Семиречье и Заилийский край на громадном пространстве с лишком 2.000 верст до границы Коканда, с южным климатом, превосходной почвой и самой превосходной растительностью, именно "сибирский рай", пред которым стушевываются Кавказ и Крым; это ключ к Английской Индии и к владычеству во всей Средней Азии, словом, алмаз русского царства! Она могла бы быстро заселиться и служить звеном огромной важности между Омском, Россией и Крайним Востоком: но для сего надо непременно завоевать Коканд. Коканцы не дают здесь нам решительно покою! Хотя мы каждый год их колотим, каждый год разрушаем воздвигаемые ими на нашей границе укрепления, эти разбойничьи притоны их для набегов и для производства волнений в степи, – но они не унывают и не утомляются. Посему есть государственная необходимость в постепенном покорении Хивы, Бухары и Коканда. Туркестан уже покорен. Тогда Киргизская степь очутится внутри государства, может быть в удобных местностях быстро заселена, оцивилизована, и скоро принесет богатые плоды.