Баян Ахмет, camonitor.kz, 25 августа

Великий перелом
Результат известен – массовый голод начала 1930-х. Возможно, если бы процесс оседания происходил эволюционным путем, то последствия не оказались бы столь катастрофическими. Но объективно отход от кочевничества рано или поздно должен был случиться.
Если судить по документам тех лет, "зачистка" байских хозяйств преследовала две главные цели. Первая – прижать к ногтю тех, кто, как говорилось в упомянутом постановлении, "сохраняя полуфеодальные, патриархальные и родовые отношения, своим имущественным и общественным влиянием препятствует советизации аула".
Вторую сформулировал один из трех его подписантов – председатель Совнаркома (то есть правительства) Казахской АССР Ныгмет Нурмаков. Выступая в конце того же 1928-го на сессии КазЦИК, он оценил итоги кампании как в целом успешные и добавил: "Когда мы говорим о мероприятиях по поднятию нашего скотоводческого хозяйства, то должны иметь в виду, что это поднятие должно сопровождаться укреплением тех коллективных хозяйств, которые создались в результате конфискации, при дальнейшем расширении и вовлечении бедноты и середняков в коллективы. Нужно твердо усвоить, что наше развитие в дальнейшем должно идти, наряду с развитием индивидуальных хозяйств, усиленно по линии вовлечения этих бедняцких хозяйств в русло коллективного движения".
А уже через год, в середине декабря 1929-го, бюро крайкома ВКП (б) под руководством Филиппа Голощекина издало постановление, название которого говорит само за себя: "О сплошной коллективизации". В этом же документе говорилось о важности "форсирования работ по переселению и оседанию с установкой на стопроцентную коллективизацию". Ретивость местных партийцев и чиновников не остановила даже опубликованная спустя три месяца статья Сталина "Головокружение от успехов", в которой на примере некоторых районов Туркестана осуждалось их излишнее рвение и напоминалось о политике партии, "опирающейся на добровольность и учет местных особенностей в деле колхозного строительства". К чему в итоге это привело, мы все хорошо знаем.
В сентябре 1932-го Политбюро ЦК ВКП (б) приняло постановление "О сельском хозяйстве и, в частности, о животноводстве Казахстана". В нем говорилось: "ЦК признает правильной линию крайкома по постепенному оседанию кочевого и полукочевого казахского населения (проведено оседание 200 тыс. хозяйств, внедряется земледелие, в связи с чем рост посевов казахских хозяйств поднялся с 31 до 50% во всей посевной площади Казахстана)".
Но на самом деле процесс оседания осуществлялся как раз таки не постепенно, а форсированно и насильственно, с нарушением принципа добровольности и без учета местных особенностей, на чем делался акцент в "программной" сталинской статье, и потому признание Кремлем линии крайкома правильной выглядит, по меньшей мере, странным.
О массовом голоде, уже охватившем казахскую степь, в документе нет ни слова, хотя, судя по всему, Москва к тому времени хорошо знала, что здесь происходит.
Об этом свидетельствует резолютивная часть постановления:
"а) Отпустить 2 млн пуд. хлеба для продовольственной помощи и семенной ссуды для весеннего ярового посева кочевым и полукочевым хозяйствам. Освободить эти хозяйства в течение двух лет от централизованных скотозаготовок и хлебозаготовок; б)... Ввиду специфических особенностей этих районов допустить в виде исключения практику индивидуального пользования казаха до 100 голов овец, 8-10 голов рогатого скота, 3-5 верблюдов и 8-10 табунных лошадей на хозяйство".
Иначе говоря, центральная власть выразила готовность пойти на заметные послабления в части предельной численности скота в личном пользовании казахов, проживавших в районах кочевого ведения хозяйства, и даже выразила готовность помочь им (обеспечение хлебом, временное освобождение от поставок продукции государству). Однако эти меры были слишком запоздалыми.

Потери и приобретения
Но одно дело – осуждать подобные методы и темпы изменения многовекового уклада жизни целого народа (тем более что они привели к огромным человеческим жертвам), и совершенно другое – ставить под сомнение необходимость самих этих изменений. А в последнее время такие голоса звучат все чаще. Если послушать представителей национальной интеллигенции из национал-патриотического лагеря, то можно прийти к выводу, что кочевой образ жизни даже в начале 20-го века оставался для казахов чуть ли не идеальным вариантом, который следовало сохранить. И эта мысль активно насаждается среди молодого поколения через школьные учебники, фильмы, публикации в Интернете.
На самом же деле дальнейшее сохранение этого образа жизни грозило еще большей консервацией нашего пребывания на обочине мирового прогресса и цивилизации. Ведь очевидно, что в условиях кочевого быта невозможно организовать полноценное медицинское обслуживание, охватить население всеобщим образованием, не говоря уже о чем-то большем.
Больницы, школы, интернаты, университеты, библиотеки, музеи могли появиться только в районах оседлости. И, в отличие от царского режима, который не особо жаждал перемен в казахской степи, большевистский взялся за них с присущими ему нетерпением и агрессивностью.
Здесь и далее во избежание кривотолков автор будет опираться на данные не советских и российских историков, а современных казахстанских.
Вот что говорится, например, на сайте National Digital History of Kazakhstan (Министерство информации и коммуникаций РК, АО "Казконтент"): "На рубеже ХIХ-ХХ вв. смертность в Казахстане была очень высока. Именно по этой причине рост населения шел медленно, а в некоторые годы наблюдалось даже некоторое снижение естественного прироста. Структура причин смерти была глубоко архаична... Ученые объясняют этот факт нищетой и обездоленностью больших групп населения, кочевым образом жизни, отсутствием медицинской помощи. Главными болезнями населения были туберкулез, пневмония, инфекционные желудочные заболевания. Большое распространение имели дизентерия, брюшной тиф, скарлатина".
Доцент ЕНУ Куляш Жакупова добавляет: "Тяжелые бытовые условия, эпидемии, почти полное отсутствие медицинской помощи трагически отразились на судьбе коренного населения. Только за 1913 год в Уральской губернии родилось 7702 казаха, а умерло – 7764".
Или вот еще одна цитата с этого же портала: "Высокая смертность, особенно детская (до года), достигала в кочевых районах порой 60%. В этой связи интересно сопоставить уровень естественного прироста оседлого и кочевого населения края. Так, например, в Акмолинской области в 1900 г. естественный прирост кочевого населения был в 2,6 раза ниже, чем у русских и украинцев, в 1910 г. – в 5,1 раза; в 1914 г. – в 3,5 раза. С некоторыми колебаниями эта тенденция наблюдалась в Тургайской, Уральской, Семиреченской и других областях края".
То есть основная часть казахов-кочевников жила очень бедно, часто в антисанитарных условиях и к тому же не могла рассчитывать на медицинскую помощь. Разумеется, знахари и баксы (шаманы) не в счет. Фактически система здравоохранения в наших краях зародилась только в советские годы, в том числе и в немалой степени благодаря переводу населения на оседлость.
В конце 1920-х – начале 1930-х быстро росло количество больниц, появились такие специальные учреждения, как противотуберкулезные диспансеры, лепрозории (для изолирования и лечения прокаженных), противочумные станции и т.д. В Казахстане в тот период открыли семь средних медицинских учебных заведений (половина обучавшихся в них – из числа казахского населения) и Алма-Атинский мединститут, первый выпуск которого состоялся в 1936-м. Стали возможными борьба с эпидемиями, позже – массовая вакцинация детей.
Эта работа еще больше активизировалась после войны. И если за период с 1897-го по 1917-й, согласно данным упомянутого выше портала, численность казахов увеличилась лишь на 6,5 процента, то, например, за время с 1959-го по 1979-й, то есть тоже за двадцать лет, – почти вдвое. При том, что казашки стали реже рожать. Был бы обеспечен такой естественный прирост населения, если бы мы продолжали кочевать, как в начале века?
Кстати, любопытно, что в 1989м, на закате существования СССР, коэффициент смертности среди сельчан (а большинство их составляли казахи – потомки кочевников) был даже ниже, чем среди жителей городов – 7,4 против 7,7.

Прогресс или традиция?
Еще больше впечатляют темпы превращения казахов из малограмотного населения в очень даже образованный, даже по самым строгим меркам, народ. Согласно данным всесоюзной переписи 1926 года, то есть до перевода на оседлость, умели читать и писать лишь 9,9 процента казахов в возрасте от 9 до 49 лет (для сравнения: среди русских, живших в Казахстане, этот показатель составлял 64,3 процента) и 5,3 процента представителей более старшего поколения.
Спустя всего тринадцать лет, в 1939-м, когда состоялась следующая перепись, грамотных среди казахов-мужчин насчитывалось уже 71,2, а среди казашек – 51,5 процента.
До 1928-го в Казахстане не было ни одного высшего учебного заведения, а затем в течение пяти лет в столице Алма-Ате были открыты педагогический, медицинский, сельскохозяйственный, зооветеринарный институты, КазГУ, будущий "политех", в областях – педвузы.
На начало 1940-го в республике работали 119 техникумов. К этому времени около 50 тысяч наших сородичей имели среднее специальное, а почти две тысячи – высшее образование. Казахи активно осваивали абсолютно новые для себя профессии в горной промышленности (где они к началу войны составляли до 40 процентов от общего числа специалистов), металлургии, на железнодорожном транспорте и во многих других отраслях.
В 1932м был образован филиал АН СССР, который сразу после войны стал самостоятельной Академией наук, объединившей более десятка НИИ.
Все это, как и открытие библиотек, музеев, театров, зарождение казахской симфонической музыки, казахского кино и т.д., происходило в русле так называемой культурной революции. Безусловно, проводя ее в жизнь, большевистская власть преследовала свои цели, прежде всего, идеологического характера, включая разрыв с религией, отказ от чуждых новому строю национальных ценностей окраинных народов, "интернационализацию" их менталитета и т.д. Здесь отчасти можно согласиться с философом Александром Панариным, который писал: "В СССР действовала доминанта модерна: культуры союзных республик были национальными по форме, но едиными – социалистическими – по содержанию. Это социалистическое содержание было на самом деле европейско-просвещенческим. Парадокс коммунизма состоял в том, что он подарил "советскому человеку" юношеское прогрессистское сознание... Молодежь всех советских республик принадлежала не национальной традиции – она принадлежала прогрессу".
Применительно к казахам очень образно выразился один мой коллега: "нас пинками загоняли в цивилизацию". Можно сказать иначе: нас принуждали к прогрессу, и одной из главных мер такого принуждения был перевод на оседлость. И ведь получилось: мы, казахи, совершили редкий в мировой истории модернизационный прорыв, за какие-то тридцать-сорок лет преодолев ту цивилизационную пропасть (ранее измерявшуюся веками), которая отделяла нас от народов, живших западнее. Например, по большинству основных показателей сферы образования мы догнали жителей ведущих европейских стран уже к концу 1960-х. Появился достаточно внушительный инженерный класс, довольно быстрыми темпами шла урбанизация казахского населения – к моменту распада Союза уже почти 40 процентов от общей его численности проживало в городах.
Да, при это