Максим СОКОЛОВ, "Известия", 4 июня

Когда эксперты Центра национальной стратегии объявили, что "России угрожает олигархический переворот", они, вероятно, исходили из того, что без нарочитой скандальности никакую общественную дискуссию не завяжешь. Ведь если вынести за скобки все сильные выражения, употребленные национальными стратегами, в сухом остатке будет констатация того бесспорного факта, что парламентский способ правления открывает самые богатые возможности для диктатуры денежного мешка. В истории всех парламентских демократий наличествуют периоды, когда подкуп депутатов и целых партий был явлением совершенно обыденным. Можно полагать, что и становление парламентской республики в России пойдет сходным образом. А уж кто будет некоронованным королем республики - помянутый во главе претендентов М.Б. Ходорковский или иной богатейший капиталист - это уже не столь существенно, тем более что и сами стратеги признают возможность наличия иных кандидатур.

Некоторая новизна доклада лишь в том, что его авторы восстановили исконный смысл выражения "200 семейств", отнеся его к месту зарождения, т.е. к Венецианской республике, где так называлась верхушка городского патрициата. Этимология - дело хорошее, однако термин "200 семейств", обозначающий фактических правителей республики, стал расхожей метафорой от разговоров про нравы отнюдь не средневековой Венеции, а республиканской Франции. В буржуазно-демократической Третьей республике (конец XIX века, сплошные пар и электричество, а также liberte, egalite, fraternite) про 200 семейств не говорил только ленивый.

В сущности, доклад только повторяет критические замечания касательно республиканизма (в XIX веке под республикой однозначно разумели парламентский строй), более века назад высказанные левыми коммунистами К. Марксом и В.И. Лениным, а также правыми монархистами Л.А. Тихомировым и К.П. Победоносцевым. Обличая "фальшь буржуазной демократии", она же "величайшая ложь нашего времени", и те, и другие сделали много верных замечаний. Если бы авторы доклада честно солидаризовались с кем-нибудь из названных мыслителей, тогда и вопросов не было. Равно, как не было бы вопросов, если бы они указали, что парламентский строй в пору (причем она может быть довольно долгой) своего становления отличается очень большой податливостью к подкупу и оттого не слишком устойчив. Режимы Муссолини, Франко, Салазара, Петэна, Гитлера явились на обломках тех парламентских демократий, где с подкупом и разложением окончательно переборщили.

Однако вместо указания на имманентно присущие парламентаризму опасности, национальные стратеги чрезмерно углубились в российскую специфику. Если, по предположению, богатейший капиталист М.Б. Ходорковский оптом и в розницу скупает министров и депутатов, странно объяснять это венецианскими, феодальными, компрадорскими etc мотивами - на его месте так поступил бы каждый. В XIX веке европейские короли угля и стали, никак не будучи ни венецианцами, ни компрадорами, делали то же самое. Покупать депутатов - не видовое свойство Ходорковского, а родовое свойство крупного капитала, и вспоминать об этом свойстве разумнее не тогда, когда рассуждения о парламентской республике являются, как нечто само собой разумеющееся, в программе "Единой России" и президентском послании, а тогда, когда общество только ищет альтернативы авторитарному строю.

Те же классики марксизма, кроме того, что обличали фальшь буржуазной демократии, немало сил посвятили и критике бонапартизма, т.е. такого строя, который формально является представительным, однако партии и парламент при нем прозябают в ничтожестве, строй же держится отчасти на личной харизме лидера, отчасти на искусном лавировании между разными общественными слоями. Парадокс в том, что бонапартизм, никак не являясь образцом буржуазной демократии, в смысле учета общественных интересов может быть куда более демократическим, нежели власть олигархата, они же 200 семейств.

Но пристойное ведение дел при бонапартистском строе есть лишь счастливый подарок судьбы, ибо слишком многое зависит от личных качеств правителя, и нет охоты слишком долго испытывать судьбу. Даже когда при игре в русскую рулетку в барабане всего лишь один патрон, при достаточно большом количестве опытов он окажется вровень со стволом. Именно этим объясняется желание перейти к иной политической модели с другой системой рисков. Тому, кто мнит себя стратегом, более подобало бы рациональное сравнение этих рисков, нежели рассказы про венецианского купца Ходорковского.