Поляков Юрий, "Литературная газета", 30 мая

VII. Зеленые мартышки
Возьмем хрестоматийные стихи Лермонтова "Прощай, немытая Россия". Обычно на гигиеническом аспекте разговор об этой инвективе и заканчивается, хотя зарубежные наблюдатели всегда отмечали развитую банную традицию на Руси и удивительную чистоплотность населения, в отличие от европейских грязнуль. Однако попробуем взглянуть на знакомые строки иначе:
Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубые,
И ты, им преданный народ.
"Мундиры голубые" – это, помним со школы, форма жандармов, которых возглавляли лифляндские немцы Бенкендорф и Дубельт. Свою безопасность царь доверил людям, этнически близким. "Страна рабов" – тоже понятно: крепостное право, ужесточенное в XVIII веке до "рабства дикого", возмущало просвещенные умы. Правда, земледельцы были не свободны тогда не только в России, но и в некоторых европейских странах. Впрочем, такова наша нацио­нальная традиция – особенно остро воспринимать недостатки прежде всего своей Родины. У европейцев иначе: они остро воспринимают недостатки других. Странная "преданность" угнетателям укладывается в нашу метафору "завета русского народа с государством", ибо самая жесткая власть лучше "смуты" или "замятни".
Но вот второе четверостишье всегда вызывало у меня некоторое недоумение:
Быть может, за стеной Кавказа
Сокроюсь от твоих пашей.
От их всевидящего глаза,
От их всеслышащих ушей.
Согласен: человека в действующей армии контролировать и отслеживать труднее. Это хорошо описано во фронтовой прозе. Война делает человека свободнее. Тот же Солженицын так "оторвался" в письмах с фронта, что угодил в лагерь. Я служил в Германии в мирные годы, но знал, о чем можно писать домой, а о чем – нельзя. Но вот читаем дальше: "Сокроюсь от твоих пашей…" Почему – "пашей"? "Пашей – ушей"? Но это плохие поэты ради рифмы загоняют в строку случайные слова. У хороших, а тем более великих – так не бывает. Почему не "сатрапов" или "подручных"? Выскажу гипотезу: Лермонтов проводит параллель с Османской империей, которая славилась своими жестокими политическими нравами и которую называли "больным человеком Европы". Однако подозреваю, поэт имеет в виду не только суровость режима, но и намекает на этническую чуждость правящего слоя народу. Напомню: элита Османской империи была интернациональной, она включала в себя представителей завоеванных народов – болгар, сербов, армян, курдов, греков, арабов, грузин, албанцев, евреев и т.д. Главное – не происхождение, а верная и плодо­творная служба Великой Порте.
Меньше всего в правящем слое было тюрков (они пришли на земли Византии из Туркмении), давших название всей стране. Отношение к ним было пренебрежительным, даже насмешливым, что впоследствии породило движение младотурков и привело к созданию на обломках Османской империи этнократической Турецкой Республики во главе с Ататюрком. Говоря о "пашах", думаю, Лермонтов имеет в виду такую же отчужденность российской верхушки от русского народа – этническую, но в еще большей степени – ментальную и культурную. Возможно, профессиональные лермонтоведы, которые ныне препарируют "Парус одинокий", ссылаясь не на Белинского, а на Фрейда и Хайдеггера, поднимут меня на смех. Но я высказал гипотезу. Возражайте, если можете!
В своих настроениях Лермонтов был не одинок, схожие мотивы звучат у Николая Языкова в стихотворении "К ненашим" (1844):
О вы, которые хотите
Преобразить, испортить нас
И онемечить Русь, внемлите
Простосердечный мой возглас!..
Вам наши лучшие преданья
Смешно, бессмысленно звучат;
Могучих прадедов деянья
Вам ни о чем не говорят;
Их презирает гордость ваша.
Святыня древнего Кремля,
Надежда, сила, крепость наша –
Ничто вам!..
Художественное и научное творчество славянофилов также пронизано протестом против принижения русских в стране, которая носит их имя. В итоге в Москве, как уже сказано, нет ни одного памятника вождям этого крупнейшего течения отечественной мысли. Даже первому барду и певцу столицы Аполлону Григорьеву не удосужились поставить в Первопрестольной хотя бы бюстик. Зато его отдаленному последователю Булату Окуджаве воздвигли саженный кумир на Старом Арбате. Чубайс, говорят, позаботился, денег дал. Хорошие у Окуджавы песни, сам иногда пою, особенно про "виноградную косточку", но слово "русский" в них почти не встретишь. Да и вообще, что касается знаковых для русского самосознания памятников, то тут просто беда! Плисецкой памятник есть – Улановой нет. Мандельштаму есть – Заболоцкому нет. Бродскому есть – Рубцову нет. Ростроповичу есть – Свиридову нет, даже к столетию великого композитора не поставили. Кстати, памятник Ростроповичу на пересечении Брюсова и Елисеевского переулков возвели на том самом месте, где собирались установить бронзового Карамзина: он в этих местах живал. Но проект не состоялся, не нашли денег, даже к 200-летию историографа. А вот на Ростроповича нашли без всяких юбилеев: негоцианты скинулись. Что тут скажешь?! Стыдно за русских богачей, им до Морозова и Третьякова, как зеленым мартышкам до гомо сапиенса.
Но вернемся к славянофилам. Помню, лет пятнадцать назад я завел с одним крупным чиновником, рулившим в сфере культуры, разговор о том, чтобы создать в Переделкине на базе усадьбы Самарина, оказавшейся после закрытия детского санатория бесхозной, музей "Славянофилов и западников". Начальник в ответ лишь посмотрел на меня потомственно-печальным взором: мол, музей западников он бы еще поддержал, а вот славянофилов… В этом смысле чиновники "новой России" продолжают традиции подозрительного отношения к "русскому духу" и царской, и советской администрации. Напомню, что многие активные славянофилы такие, как братья Аксаковы, состояли под негласным надзором полиции и жестко цензурировались. Про настороженное отношение советской власти к самому слову "русский" я писал выше.
И еще одно наблюдение в тему. После Сталина больше всего наши "прогрессисты" не любят императора Александра III, хотя с него вроде бы надо брать пример: миротворец, при нем Россия не воевала, он подавил в стране разгул террора. Но у царя был один серьезный изъян: он не без успеха ввел моду на все русское, и сам всегда подчеркивал свою русскость не по крови, конечно, а по духу. Этого ему до сих пор не простили. Даже в "ЖЗЛ" книга о нем вышла последней, в прошлом году, когда уже обо всех возможных и невозможных царях написали, даже про Лжедмитрия и венценосного младенца Ивана Антоновича. Думаете, издатели не хотели? Мечтали! Просто автора никак не могли сыскать, никто не хотел браться за сей труд, опасаясь получить ярлык черносотенца, с которым потом на зарубежные конференции вряд ли позовут, да и с диссертацией намучишься.
А ведь царь-миротворец, предвидя "неслыханные мятежи", всего лишь хотел поднять самооценку самого многочисленного народа империи, сплотить его вокруг династии и власти, чтобы тот потом помог поддерживать стабильность в многоконфессиональной и многоплеменной державе. Не успел самодержец, как-то странно заболел и умер, а его лейб-лекарь сбежал в Австро-Венгрию. Предчувствия Александра III не обманули: Временное правительство, едва взяв власть, столкнулось с тем, что потом назовут "парадом суверенитетов". По мере ослабления центральной власти просьбы об автономии сменились требованиями немедленной независимости. Напомню, что Гражданская вой­на была не только и не столько формой классовой борьбы, как уверяла нас светская и постсоветская школа. Она вылилась в кровавую цепь межэтнических конфликтов, иногда уходящих корнями во времена аргонавтов. И бились не только "инородцы" с "титульной нацией", почти у всех народов нашлись претензии друг к другу: у грузин к осетинам, у прибалтов к немцам, у таджиков к узбекам, у малороссов к полякам, и почти у всех – к евреям. Неудивительно, если учесть, что 60% купцов первой гильдии составляли иудеи, имевшие тысячелетнюю практику предпринимательства, а православные – всего лишь 34%. Так что длиннополые негоцианты Шагала в жизни встречались едва ли не чаще, нежели тучные купцы Кустодиева. И вот опять повод к размышлению: фамилию замечательного русского художника Кустодиева компьютерная проверка правописания "не узнала", подчеркнув красным, а Шагала "узнала". Опять случайность? Возможно…
Тут необходимо признать: сам Русский мир на историческом переломе тоже не выказал единства и разделился в себе. После отречения монарха участие нижних чинов и особенно офицеров в богослужениях (обязательных в царской армии, как политзанятия в советской) сократилось, по некоторым источникам, в 10 раз! А ведь именно православие стояло первым в знаменитой триаде Уварова: Православие. Самодержавие. Народность. Но в ту пору, кажется, сама Церковь была более озабочена возвращением патриаршества, нежели нашествием богоборцев во власть. Что же до самодержавия, напомню: в контр­разведке Колчака имелся специальный отдел, который выявлял и ликвидировал подпольные монархические организации в рядах Белого движения. Подпольные! Улавливаете? Казачество, грезившее об автономии своих земель, объявило нейтралитет, также сыгравший роковую роль в нарастании новой смуты. Насельники Русского Севера и Зауралья роптали: "Хватит проливать кровь – немец к нам все равно не дойдет…" Интервенция, мятеж чехов, рейды карательных отрядов красных латышей впоследствии оказались для обитателей российской глубинки жестоким сюрпризом.
А вот многие старообрядцы в отличие от никониан восприняли революцию как долгожданное возмездие за поруганное древнее благочестие, за огнепального Аввакума, за столетия гонений, за жизнь на положении "лишенцев": и этот институт большевики не выдумали, а позаимствовали у предшественников. Староверы сочувствовали многим идеям большевизма. Не зря же Николай Клюев писал:
Есть в Ленине керженский дух,
Игуменский окрик в декретах…
Старообрядцы верили, что земля принадлежит Богу, а не людям, предпочитая общинную собственность частной, они
поддерживали идею равенства и справедливости, выдвинутую большевиками, и были готовы строить социализм в России, не дожидаясь мировой революции.
И с железным Верхарном сказитель Рябинин
Воспоет пламенеющий ленинский рай.
Для самого Клюева этот рай обернулся, увы, адом ссылок, лагерей и гибелью. Тем не менее, опираясь на молодых выходцев из староверов, сталинская группа отстраняла от власти упертых интернационалистов, равнодушных к судьбе российской цивилизации. Вспоминается один случай. Будучи в Венгрии, я оказался на будапештском ТВ и сидел, дожидаясь своей очереди. Между тем пегий старичок, некогда, видимо, ярко-рыжий, страстно обличал кого-то в эфире на чуждом русскому уху мадьярском языке. "Кого он так ругает?" – спросил я переводчика. "Россию, русских и социализм…" – "За что?" – "За все!" – "А кто это?" – "Сын Белы Куна…" – "Того самого?" – "Того самого…" Вот так, дорогой читатель! А тех, кого увлекла тема участия староверов в революции и строительстве советского государства, я отсылаю к работам Александра Пыжикова, в частности, к его монографии "Грани русского раскола".
Зачем я увлек читателя в такой дальний и вроде бы необязательный исторический экскурс? А затем, что каждый раз кризис российской государственности был связан с охлаждением русских к тому сакральному завету, о котором мы уже не раз говорили в этих заметках. Я полностью согласен с замечательным ученым, автором уникальной монографии "Кровь и почва русской истории" Валерием Соловьем: Он пишет: "Сочетание сотрудничества и взаимозависимости русского народа и имперского государства с капитальным конфликтом между ними составили стержень русской истории, ее главное диалектическое противоречие… Русский плебс и имперская элита… оказались двумя разными народами не только в метафорическом, но во многих отношениях и в прямом смысле… В своей глубинной основе революционная динамика начала ХХ века была национально-освободительной борьбой русского народа… (и завершилась гибелью Империи. – Ю.П.) …В виде новой трагедии, а не фарса, – продолжает В. Соловей, – история повторилась на исходе ХХ века... Русские больше не могли держать на своих плечах державную ношу, политика коммунистической власти, носившая антирусский характер (сначала – открыто, потом – завуалированно), бесповоротно подорвала русскую мощь. Освобождение от такого государства интуитивно ощущалось русскими единственной возможностью национального спасения…"
Жестко, но зато честно…
А теперь пришло время поговорить о русском (шире – национальном) вопросе в нашей сегодняшней, путинской России.

Продолжение следует