Ольга Богуславская, "МК", 8 августа

Я увидела их в час поздних летних сумерек.

Воздух был настоян на ароматах жаркого дня: везде пахло распаренной человеческой плотью, горячим асфальтом, цветным горошком и душистым табаком, раскрывающимся к ночи. Они шли не торопясь, и было видно, что оба устали: человек и ослик. Ослик осторожно ступал по расплавленной мостовой, точно выбирая, куда лучше шагнуть, и то и дело косился на человека, который вел его за поводок. Поводок был старый, кожа потерлась до трещин, и человек был старый; его кожа тоже была изрыта глубокими морщинами-трещинами, а рука, державшая поводок, бугрилась распухшими венами.

Это было так странно: пролетающие с ревом машины, люди, обвитые проводками телефонов и плееров, и эти двое, точно мгновение назад выбравшиеся из девятнадцатого века. На боку у ослика была сумка. Старик достал оттуда бутылку с водой, они остановились, он сделал пару хороших глотков, с наслаждением закурил "Приму", и они снова тронулись.

- Извините, можно... - начала я, тронув старика за локоть. Я и сама не знала, что скажу в следующее мгновение, но говорить ничего не пришлось.

- Нельзя, - устало сказал старик и пыхнул в мою сторону паровозным дымом. - Зачем вам?

Я сунула ему листок с номером своего телефона, а он его тут же выбросил, аккуратно порвав на кусочки возле ближайшей урны.

Недели через три я увидела их снова. На том же месте, приблизительно в тот же час, только на ослике был плюмаж из разноцветных перьев, а старик был не в брюках, а в шортах, как неожиданно состарившийся мальчик. Они шли вдоль длинного многоэтажного дома - откуда? куда?

- Здравствуйте, - сказала я. - Пожалуйста, я журналист...

- Ну и что? - ответил он и погладил ослика по холке. - Не дрейфь, я сам голодный, потерпи уж.

В третий раз было воскресенье, и я битый час ждала их на том самом месте, где стояла урна с номером моего телефона. Увидев меня, старик неожиданно улыбнулся. Ослик стал как вкопанный.

- Нас ждешь? - сказал он и протянул руку. - Ладно, давай знакомиться.

* * *

Матвей Алексеевич Запольский родился и всю жизнь прожил в старом деревянном доме в подмосковной деревне. Теперь это, конечно, окраина Москвы, а в той автомеханической мастерской, заведующим которой он проработал больше сорока лет, теперь растут лопухи.

- И, заметь, крапива, - говорит он с восхищением. - Вроде ей солнце нужно, а вот, пожалуйста, приспособилась. Это же древнее растение, так? Значит, у него можно учиться. И раз оно приноровилось без солнца жить, значит, и людям надо приноравливаться. Если, конечно, они хотят выжить.

- Как можно жить без солнца?

- Да брось ты, - улыбается он. - Главное, чтобы глаза привыкли, а жевать какая разница - в темноте или на свету? Я сам люблю сказки, но ничего не попишешь.

Сын Запольского много лет назад уехал на Север и прижился. У него там большая семья, теперь вот какой-то бизнес, последний раз был в Москве проездом семь лет назад.

- Постарел, елки-палки. Вроде сын да сын, а тут уже пожилой мужик, еле узнал.

Дочь вышла замуж, и муж увез ее в Полтаву. Галушки, вареники. Славная была, беззлобная, доверчивая. Муж загулял, она начала пить. Один раз ушла и не вернулась - замерзла на остановке, похоронили с бомжами и не сказали где.

- Мы с женой поехали за внучкой. Ехали в поезде, всю ночь не спали, боялись, что зять не отдаст. А он, слушай, обрадовался, стол накрыл, его мать котлет наделала, сало, горилка - на радостях, что мы Олесю забираем. А она, бедная, сидела в углу и слова не сказала. Ни слез, ничего. Она мать очень любила, понимала, что вряд ли вернется в дом, где они жили, когда все еще было хорошо. Никогда словом ее не попрекнула. Взяла только фотографию и сережки, которые мать ей на шестнадцать лет подарила.

Фотография - вот она: мужчина, женщина и девочка лет шести сидят под вишней. Дерево усыпано ягодами, у девочки на ушах вишневые серьги, рот перемазан, а мама с папой сидят обнявшись. Когда деревья были большими...

* * *

Олеся окончила школу, поступила в институт, все летала по дому, мыла, терла, переставляла, очень ей хотелось жить в своем гнезде. И нравилось, что дом деревянный, что надо печку топить. Не нравилось только, что воды горячей нет. Пришлось пополам с соседом строить баню. Вот она была рада, вот рада.

А потом ее убили. Шла с автобусной остановки домой, время было позднее, на дне рождения задержалась. Искать ее долго не пришлось: чуть поодаль от шоссе лежала, изнасилованная и убитая, три ножевых удара в область сердца. Жена через три месяца умерла в больнице от кровоизлияния в мозг. И Матвей Алексеевич остался в доме один.

- А того я не знал, что люди, оказывается, ко всему могут приспособиться. Нет, не знал. Я жене завидовал, как ей хорошо, умерла и не мучается. Все ждал, когда мой черед настанет. Не дождался. Семь лет прошло, а я живой, понимаете? Того, кто Олесю убил, не нашли, и вот мы оба живем, он и я. И ничего. Вот именно ничего. Я когда в себя чуть пришел, стал за собой наблюдать. Как за посторонним. Как я встаю, что делаю, что в магазине покупаю. И надо сказать, изумился. Ем, пью, телевизор смотрю. Выжил, одним словом. Разве это не удивительно? Я читал, что не то голуби, не то попугайчики волнистые друг без друга очень скучают и быстро умирают. Видно, мы не голуби. И очень я зауважал животных. А тут как раз приехали откуда-то циркачи и сняли у меня сарай - держали пони и ослика. Платили мне хорошо, выступали где-то, сами квартиру в Москве снимали, такие люди приятные... А потом раз - и исчезли. Я думал, ну день, другой, случилось что-то. Так они больше и не появились. И остались мы втроем.

* * *

Представляете? Ни с того ни с сего - пони и ослик. Куда их девать? Чем кормить? Что делать?..

Матвей Алексеевич расклеил на столбах объявления странного содержания. Не нужна ли кому эта цирковая пара?

- Приходили одни - сразу видно, уроды. Даже не спросили, откуда да как зовут. Спросили только, нет ли у меня каких-нибудь экзотических животных. Таких экзотических, как они сами...

Прошел месяц. Матвей Алексеевич съездил в зоопарк, поинтересовался, чем нужно кормить Марту и Сухарика, привез домой ветеринара. И решил он катать на них детей возле метро. Правда, дело это непростое. От него до ближайшей станции метро - час пешком. Ходят, конечно, автобусы и маршрутки, но ослика и пони на них не довезешь. Пришлось приспосабливаться. Прошел раз, прошел другой, и ничего, жив.

У метро пришлось с милицией договариваться. Там неподалеку парк, но в парке свои наездники, их близко не подпустили. Ничего, приспособился. Сшил Марте смешную попону, смастерил два седла, Сухарику плюмаж, и дело пошло. У Марты, правда, характер оказался натурально женский: то ей всадник не по нраву, то еще что-нибудь, а Сухарик, даром что из упрямого племени, прямо золото, с полуслова понимал.

Катая детей, Матвей Алексеевич много чего узнал о человечестве.

Марта и Сухарик работали по очереди. Один день Марта, другой - Сухарик, двоих до метро было не довести, играли по дороге, как маленькие. Ну вот, приходят они с Мартой.

- А в прошлый раз мой сын на осле у вас катался - почему сегодня пони?

- Мадам, потому что.

- Лошади кусаются, слезай, Толик, дядя злой, не хочет тебя катать.

- Так, нельзя ли побыстрей, пусть она поскачет, ребенку будет что вспомнить, она у вас что, больная?.. Я не собираюсь выбрасывать деньги на ветер, снимите девочку, она и так травмирована вашей дурацкой кобылой.

Приходят с Сухариком.

- А это не опасно? Ослы же упрямые, он не сбросит моего малыша?.. Коля, сиди, идиот, я же уже деньги заплатила!

Матвей Алексеевич видит, как детей бьют по лицу, как их ругают матом, как дают отпить из банки с джин-тоником, как их теряют, забывают, как дети пытаются провести пьяных отцов в метро, чтобы дежурные не заметили. Он познакомился с двумя женщинами, которые собирают милостыню. Одна содержит дочь-алкоголичку и появляется только по выходным и по праздникам. Живет она в Коломне, приезжает издалека, чтобы ее никто не узнал, работает учителем в начальной школе. К своему падению относится безразлично, главное - выжить, как-то раз сказала, что это государству должно быть стыдно, что учителя побираются, а по большей части она молчит, не плачет, не улыбается. Ей подают, и на прощание она всегда подходит к Матвею Алексеевичу, принесет то пачку печенья, то глазированный сырок. Сухарик любит и сырки, и печенье, но больше всего он, понятно, любит сухари. Сухари с солью, побрызганные подсолнечным маслом, приносит вторая знакомая. Она действительно едва сводит концы с концами и стоит с протянутой рукой, чтобы выжить. Пенсию у нее отбирает сын-алкоголик, и если у учительницы из Коломны дочь просто тихо спивается, тут дело другое. Буйный наследник, если не отдать ему пенсию, может убить. Однажды, когда выплату задержали, он ударил мать по голове табуреткой. Пока она лежала в больнице, он вынес из квартиры все, что смог пропить. Пальто ей принесла дежурная из метро, а зимние сапоги - Матвей Алексеевич, от жены остались. Они, можно сказать, дружат. Когда тепло, сидят рядом и разговаривают, а Сухарик смотрит на них и улыбается.

* * *

В доме у него чисто, все на своих местах, над телевизором большая фотография убитой внучки, в спальне - портрет жены. На чердаке читальня, самодельные полки с книгами по истории, собрание сочинений Чехова, старые подшивки "Науки и жизни" и "Вокруг света".

В сарае только что не стерильно, пол выскоблен добела, пахнет травой и морковкой.

- А где же Марта?

- Марту отравили - просто так, видно, подростки. Сухарик несколько дней ничего не ел, я его еле-еле успокоил. Да, Рики?..

Сухарик смотрит на меня большими сливовыми глазами и тычется в руку, просит погладить. Я осторожно глажу его теплую колючую голову. Вдоль стены на гвоздях развешаны попоны, сбруя, воротники-жабо и разные плюмажи.

Мы возвращаемся в дом, и пока Матвей Алексеевич заваривает чай, я смотрю альбом с фотографиями. Я всегда с удовольствием разглядываю старые фотографии и вижу, что Матвею Алексеевичу это приятно. Время от времени он поглядывает в мою сторону, готовый, если мне надоест, тут же положить альбом в шкаф, лишь бы я не смотрела на то, что осталось от его прежней жизни, из вежливости.

- Винца выпьешь? Зря, домашнее, а я за знакомство с твоего позволения приму. Я тут недавно понял про монахов. Они потому такие спокойные и мудрые, что им не о ком беспокоиться и не о чем заботиться, в журнале прочитал. Считай, я теперь послушник. Жду, пока меня наверх позовут. Послушник не в церковном смысле, просто живу и слушаю. Смотрю. С Сухариком разговариваю, он умный. Олеся ко мне иногда приходит, во сне, ты чего на меня так смотришь? Я с ума не сошел - правда приходит. Ей тоже Сухарик по сердцу пришелся. Я боялся, что она мне не простит, что я убийцу не нашел, - нет, простила. Пришла как-то в феврале, поземка была ночью... Села на кровать, погладила меня, дурака старого, и говорит: дедушка, не убивайся, что ж делать, мне уже не больно.

А хотите, я вас на Сухарике прокачу?..

* * *

Знаете, почему нет их фотографии - Матвея Алексеевича и Сухарика?

Потому же, почему пришлось изменить имя, отчество и фамилию.

Чтобы Сухарика не отравили. Подростки, просто так.