Тулеген БАЙТУКЕНОВ, "Время", 4 августа

В этом году КазНИИ по проблемам культурного наследия номадов исполнилось пять лет. А его руководителю, кандидату исторических наук Ирине Викторовне ЕРОФЕЕВОЙ – 58. В ознаменование этих двух замечательных дат Министерство культуры в знак благодарности за проделанный труд сделало институту отменный подарок, прислав директору уведомление об освобождении рабочего места как раз в день ее рождения. Сотрудники НИИ считают, что теперь институту крышка.
Как известно, институт создал выдающийся казахский номадовед Нурбулат МАСАНОВ. После его скоропостижной смерти бразды правления перешли к соратнице и давнему другу ученого Ирине Ерофеевой. За пять лет НИИ проделал без всяких скидок огромную работу по изучению наследия кочевников и его популяризации: выпущено несколько очень интересных и насыщенных книг, готовится выпуск пяти еще более крупных трудов, в том числе трехтомного научно-популярного издания на казахском и русском языках, посвященного памятникам истории и культуры Казахстана.
Правда, самая интересная информация в массе своей еще не дошла до системы высшего и среднего образования – то есть до того, ради чего каша и варится. Но тут уже не в институте дело, а в институциях.
– К вопросу о новом научном знании. В чем оно новое?
– Еще Нурбулат Эдигеевич Масанов провозгласил, что изучать кочевничество без исследования базовых структур, а именно подвижного образа жизни, кочевого скотоводческого хозяйства, недвижимых памятников материальной культуры и так далее, на которых оно зиждется, неправильно. Ведь в общем представлении кочевничество – это нечто виртуальное. Земледельцев, к примеру, мы изображаем с рабочим инвентарем, на делянке, возящимися над посевами.А как показать кочевничество в его повседневной жизни?
Здесь сразу возникает вопрос о кыстау – зимовке. На зимовках кочевники проводили от 4 до 6 месяцев в году. Здесь кочевник выпасал и сберегал свой скот в экстремальный период года, занимался ремеслами, создавал материальную инфраструктуру для хозяйственных занятий и быта. Здесь номады намечали маршруты перекочевок с кыстау на жайляу. Они не просто так бродили по степи, как это иногда представляют, а передвигались строго по урегулированным путям.
Часто говорят, что вот пришли русские и научили казахов строить жилища. Ничего подобного – как только появилось кочевничество, появилось желание обустроить свой быт, развивались разные типы жилых строений. А что мы об этом знаем? С помощью сложных компьютерных программ, на основании топосъемок и массы исследований мы создали комплекс из 26 карт, глядя на которые каждый человек может представить, что составляло из себя кочевничество как феномен функционирования степной жизни. Исторических и историко-этнографических карт с такими точными географическими координатами и высокой плотностью информации у нас в стране еще не было.
– А они нужны?
– Да, после трагедии 20-30-х годов и советского давления получилось так, что казахи не знают своего прошлого, не в курсе, как жили их предки, по каким кочевьям передвигались. Превалирует то самое нигилистическое отношение: "А зачем мне это нужно?". Многие чиновники и бизнесмены заявляют прямо: "Я хочу забыть об этом прошлом". Особенно это присуще богатым нашим соотечественникам, проживающим в дворцах с прислугой. Кочевое неаристократичное прошлое как бы принижает их нынешнее "достоинство". В связи с этим хочу рассказать об одном эпизоде. В Алматинской области жил один немец. В 50-х годах он уехал в Россию, а оттуда – в Германию, где сделал успешную карьеру. Он тоже хотел забыть, что был потомком простых крестьян. В своем богатом доме эмигрант развесил картины со старинными замками, поместьями якобы своих давних предков и даже попытался купить к своей фамилии приставку "фон". Но немцы, известные своей педантичностью, в приставке "фон" ему отказали. А вот у нас в силу понятных причин возвысить себя проще. Никому не нужно кочевое скотоводство, а вы, историки, подавайте на страницы книг города, дворцы и прекрасные замки.
– Ну это же европоцентристская модель.
– Совершенно верно. Мы сами часто не осознаем, что это пришло к нам после торжества марксистко-ленинской формационной теории, культурной революции с советской идеологией, ее стереотипами и приоритетами. Открещиваться от кочевого прошлого – все равно что отказываться от родной матери по причине ее несоответствия стандартам моды.
– Насчет голодомора я как-то разговаривал с историком Беимбетом ИРМУХАНОВЫМ, и он сказал, что в степи всегда происходило волновое снижение численности населения после джутов. Мол, ничего особенно страшного не было.
– При всем уважении к Ирмуханову не могу разделить его тезис по одной простой причине: чтобы делать подобные утверждения, надо обладать статистическими данными. Но до 1897 года перепись населения здесь не велась. Мы не располагаем никакими репрезентативными данными, чтобы говорить о том, какой процент смертности существовал в то время. И объяснить смерть 40 процентов населения за каких-то два-три года простой зависимостью от исторического спада было бы по меньшей мере нелогично. Мы изучали статистические данные о некоторых казахских аулах Семиречья, где к середине 30-х годов прошлого века практически никого не осталось. Между тем, по описаниям экспедиции РУМЯНЦЕВА начала XX века, ясно, что это были очень густозаселенные кочевые аулы.
Колоссальную смертность в результате насильственного оседания констатировали сами устроители кампании. А уж если они сами каялись в своих ошибках, то мы тем более не можем не признавать эту трагическую страницу в истории казахского народа.
– Вы как-то упомянули, что готовите книгу о казахских батырах. Это актуально, на ваш взгляд?
– Валиханов называл первую половину XVIII века расцветом степного рыцарства. Тогда произошла мобилизация населения перед лицом угрозы со стороны джунгар, и институт батырства, существовавший испокон веков, получил наибольшее развитие и значимость. Казахи, проживая на огромной территории, где быстрое объединение боеспособного населения было невозможно, укрепили свои внутренние ресурсы в виде батыров – военных вождей из самого народа. Институт батырства пронизал все общество, его дух и умонастроения: весь казахский эпос – батырский. Батыры – сердце казахского народа.
– Не вырванное ли?
– К сожалению, с исчезновением явной внешней угрозы институт батырства деградировал – батырами стали называть тех, кто может выпить ведро кумыса, съесть барана...
Однако если мы говорим о периоде расцвета, то даже коллективный портрет батыра выглядит очень симпатично. Они были лишены этнических и сословных предрассудков, выполняли не только военные, но и дипломатические функции.
Кстати, многие батыры, гремевшие в свое время, сейчас совершенно неизвестны. И напротив, непонятные лица всплывают в разных трудах, и им приписываются чуть ли не заслуги руководителей национал-освободительного движения.
– А кто такой батыр? Кто его назначал, какие полномочия ему делегировались?
– Критерии "номинирования" на звание батыра были совершенно четкими. Первый – поединок с самым сильным воином неприятельского отряда перед началом битвы и обязательная победа в нем. Второй – претендент должен был первым трижды ворваться во вражеский стан и поразить противника. Третий критерий – батыр обязан был осуществить с отрядом набег на территорию противника и вернуться оттуда с добычей, но без ощутимых потерь. Предъявлялось еще несколько требований, не таких существенных. Только после выполнения всех условий воина выдвигали в батыры, но, для того чтобы быть избранным полководцем, нужно было еще обладать умом. Бесшабашные рубаки полководцами не становились. Существовала целая процедура "назначения", после которого новоявленный батыр получал специальные знаки отличия – очень дорогой пластинчатый доспех и перья филина на шлеме. Причем среди батыров существовала целая иерархия – от батыров аула до военачальников.
– А какие отношения были у батыров с чингизидами, сохранившими за собой политическое господство?
– Разные. И сложные. Батыры делились на несколько категорий по степени богатства, влияния и так далее. С наиболее значительными из них ханы и султаны были вынуждены считаться, что совсем не значит, будто они друг друга любили. Но приближали к себе ханы не самых крупных батыров, а тех, что помельче, "средний класс". То есть тех, кто нуждался в защите и опеке. Об этом свидетельствуют в том числе и письма самых известных ханов – Абылая и Абулхаира.
– Батыры "ложились" под ханов?
– Никогда! Поэтому само понятие "батыр" означает не только воина, но и человека с собственным достоинством. Батыры были людьми, способными оппонировать власти, если она игнорировала их сословно-корпоративные интересы или интересы народа.
– У нас получается идеализированный портрет доблестных воинов. А как же барымта?
– Батыры, безусловно, не были поголовно добропорядочными степняками. Часто они объединялись, совершали набеги на сопредельные территории и занимались барымтой. Под словом "барымта" иностранные современники имели в виду разные способы разрешения межгрупповых противоречий, но в любом случае барымта была школой воинской и физической подготовки для казахов. В военных действиях с иноплеменными соседями казахские воины использовали те же тактические приемы ведения боя, как и в ходе барымты.
– Ирина Викторовна, вопрос на засыпку: в современном казахстанском обществе батыры остались?
– Мне кажется, здесь стоит упомянуть о Нурбулате Эдыгеевиче, который принципиально, последовательно и бесстрашно отстаивал научные подходы к истории своего народа, невзирая на давление влиятельных мифотворцев около исторической науки и в самой этой гуманитарной дисциплине. К сожалению, сейчас рядом с ним поставить больше некого.