Гульмира Атултанова, "Афиша", 28 октября

С Амиром Каракуловым я не была знакома близко. Иногда мы пересекались на киностудии, на просмотрах - вот и все. Я смотрела все его работы и видела человека, который не боится ломать себя, не лжет себе и делает по жизни только то, что хочет. А главное - умеет это делать талантливо. Поводом для интервью явилась презентация его последней картины "Жылама" ("Не плачь") в Доме-музее им. Мух- тара Ауэзова.

- Когда я смотрела фильм "Жылама", впечатление на меня произвели уже первые кадры. Аул получился такой ностальгический. Возникло ощущение, что связано это неким образам с Вашим дедом, Абдильдой Тажибаевым. (А. Тажибаев - поэт, классик казахской литературы. Прим. автора).

- У меня два деда. Есть дед, достаточно известный в Казахстане медик, академик или член-корреспондент Академии наук - Каракулов - по папе. И второй дед - по маме - Тажибаев. У меня с ним был большой контакт. Потому что когда я родился, родители учились в Москве: отец - в Московской консерватории, а мать - в архивном институте. На втором курсе, по-моему, когда я родился, они привезли меня в Алма-Ату, а сами уехали учиться дальше.

Фактически я воспитывался в семье деда Абдильды Тажибаева. Это был мой любимый человек. С ним мы смотрели футбол, играли в шахматы, пили айран. Он мне рассказывал сказки, играл на домбре. Он все время работал. Каждый день вставал в 6 утра и писал до 10. А я ждал, когда он закончит писать и потом будет со мной общаться.

- Когда снимали фильм, Вы деда вспоминали?

- Не знаю. Наверное, этот фильм не может посвящаться только ему.

Мать деда Абдильды, Айманкуль, была известной поэтессой, выступала на айтысе. Когда она подъезжала к аулу, выходили люди с коврами, несли ее на коврах, чтобы она пела, чтобы с песней заходила в дом. А моя мать, Зифа, кочевала вместе с ней. Они вместе ездили на лошади - Айманкуль все время возила мою мать за спиной. Н, наверное, до 12 лет моя мать ни слова не знала по-русски. Но зато у нее с тех времен осталось много воспоминаний, рассказов, которые она передала мне. Мне столько песен спели казахских. У меня отец - музыковед, всю жизнь собирал фольклор. Поэтому background такой получился - казахский.

Но была проблема "асфальтовых мальчиков", которые выросли в городе и были оторваны, по большому счету, от родной речи. Я учился в русской школе, потом уехал в Москву. Но ментально и душевно была такая огромная любовь к казахскому народу, генетическая и культурная связь с ним. Поэтому, когда приехал в аул на съемки, я был потрясен. Куда ни посмотрю, слезы на глазах стоят: когда с людьми разговариваю или чай пью. Оказывается, чай гораздо удобнее лежа пить.

- В одном из интервью Вы говорили, что этим фильмом отдаете долги...

- Есть внутреннее ощущение долга. Можно занять деньги и не отдать, и не переживать. А можно ни у кого ничего не брать и быть пожизненно обязанным.

Понятие "народ" для меня заключается в конкретных людях: маме, папе, дедушке и в других, кто сделал для меня очень много. И мне захотелось быть благодарным. И сделать картину, как это ни банально, для них. Снимая фильм, думаешь обычно, покажут ли его на Каннском кинофестивале. А тут я ни на секунду об этом не задумывался. Я думал о том, чтобы показать фильм в ауле, который я снимал.

- Фильм "Жылама" снят на казахском языке, а в конце фильма звучит ария из оперы Пуччини на итальянском. И это воспринимается как Ваша открытость миру ...

- Мир стал открытым, перестал быть локален в любой его точке. Я думаю, что задача казахской культуры - органично вплестись в ковер мировой культуры. Если смотреть на ковер очень близко, то не увидишь его орнамента. А если отойти, вырисовывается картина. Казахи со своей, мне кажется, великой устной культурой и потрясающей музыкальной дадут очень красивый орнамент на вот этом ковре. Мы живем в открытом пространстве и замыкаться уже смешно. Надо идти только вперед и не бояться полифонии между общемировой культурой и нашей, "корневой". И на этом стыке может произойти откровение - и для нас, и для них. Мне так кажется.

- У меня сложилось впечатление, что когда Вы не снимаете кино, пишете стихи.

- Нет. У меня с творчеством такая ситуация. Это как женщина рожает детей, у меня такое ощущение. У меня родилось пять фильмов. И каждый раз я думаю: "Боже мой, хватит! Я хочу заняться чем-нибудь другим". У меня желание как можно дольше не снимать, как можно дольше этим не заниматься. Потому что каждый раз, когда входишь в это состояние, не знаешь, вернешься ли оттуда. Внутри тебя происходит огромный слом. Я каждый раз думаю: "Ну, давай, не в этом году, давай в следующем". Потом внутри меня что-то щелкает, и я понимаю - дальше убегать нельзя. Когда фильм обретает собственную жизнь, приходят классные ощущения. Вот Вы говорили, что испытали к нему какие-то эмоции: хорошие, плохие, мне уже не так важно. Но я точно знаю, что фильм - некое живое существо, которое имеет свою судьбу, свое тело, свою энергетику, и оно будет жить.

- По Вашим картинам видно, что Вы человек цельный и честны перед собой. Вам важно, чтобы творение было живым, чтобы оно было настоящим?

- Абсолютно. В противном случае есть риск сдохнуть самому. Здесь присутствует такая морально-нравственная связь. Если я что-нибудь такое наделаю, тухлое и дохлое, боюсь, фундамент мой рухнет и я просто дематериализуюсь. Поэтому у меня нет выхода. Я все фильмы смотрю и расцениваю: живые-неживые, настоящие-ненастоящие. Других критериев нет. И вот в этом контексте я недавно смотрел "Кавказскую пленницу". Абсолютно живой, настоящий фильм. Хотя если бы меня кто-нибудь раньше спросил: можно ли сравнивать Тарковского с Гайдаем, я бы ответил: нельзя. Десять лет назад я сказал бы, что Гайдай - это придурок, а Тарковский - гений. А сейчас смотрю "Андрея Рублева" или "Кавказскую пленницу" - живые фильмы. А что лучше, что хуже - посмотрим, кто дольше проживет.

* * *

Не случайно Каракулов нравится молодым. Они очень остро реагируют на фальшь и конъюнктуру. Амир никогда не боялся жить на полную катушку. Иногда становилось страшно за него - такой обнаженный нерв, полное отсутствие страха, как у камикадзе.

* * *

- Если человека сравнивать с рекой, то чем выше она начинается, тем бурнее ее поток. Чем больше ты набрал разгона - эмоций, ощущений, разочарований в молодости, тем больше у тебя опыта, с которым потом выходишь на равнину, успокаиваешься и учишься контролировать эмоции. Тем дольше ты протянешь, потому что разгон был сильный. Ну, это такая теория. Я не знаю, правильна она или нет. В молодости я не имел никаких тормозов. Я был "на грани фола", куда-то все время лез, под какие-то колеса. И в силу просто чудесных обстоятельств меня не раздавило. То, что я в "Последних каникулах" снимал, - это мое реальное детство. Это как бы дневник получился, который написан про детство. Но это было только начало. Потом все катилось быстрее - пока я не уехал в Москву. Там произошел внутренний слом - меня выгнали из ВГИКа, а я уже заразился кино. ВГИК - это действительно уникальное место. У нас был замечательный учитель - Сергей Соловьев. Что он сделал? Он взял во ВГИК людей не по блату, что в Советском Союзе было большой редкостью. И потом он выбил для нас разрешение из "Белых столбов" (Фильмохранилище. Прим. автора) смотреть все, что мы захотим. А с "Белыми столбами" была такая ситуация. Советский Союз воровал фильмы по всему миру: шпионы, разведчики воровали копии фильмов в Америке, Португалии, Италии и тащили их в "Белые столбы". И у нас была бумага, позволяющая взять там любой фильм. Если мы хотели посмотреть порнографический фильм - нам его давали. Потом могли боевики смотреть. У нас была программа, мы смотрели итальянцев, все, что касается неореализма, кино, которое родилось на сломе культур, "новую волну" французов.

- Кто Вам был ближе из "новой волны"?

- Мне очень близок Трюффо. Мне казалось, что если я буду снимать, то такое кино, как у него. Меня потряс его фильм "Жюль и Джим". Потом была история с "Разлучницей". Я пришел к Соловьеву и говорю: "Хочу снимать фильм про двух мальчиков и девочку". Он говорит: "Ну ты, старик, даешь. Был "Жюль и Джим". Что ты нового можешь тут сказать? Увы! В твоей жизни этого не получится". Но у меня получилось, потому что все перевернулось. Я пришел на "Казахфильм" со сценарием по мотивам "Злодейки" Борхеса про двух братьев, которые любят одну женщину, и мне сказали "да".

- Мне кажется, Вам повело, что Вас выгнали из ВГИКа.

- Мне тоже так кажется. Наступила другая фаза жизни. Я понял: я хочу снимать кино - раз, я сделаю все, что от меня зависит, чтобы снимать кино, - два. Тогда приоритеты поменялись, алкоголь, девушки, вечеринки ушли на второй план. У меня появилась цель, а все остальное было не так важно.

- "Последние каникулы" и "Жылама" - это, своего роди, технический прорыв. Вы предложили, сами того не ведая, реальные выходы для выживания кино в Казахстане. Вы оказались реалистом. И насколько этот путь связан с тем, что Вы организовали при "Казахфильме" объединение "Дебют"?

- На самом деле путей много. Куда ни пойдешь - везде путь. Просто, когда ты куда-то идешь, какие-то двери оказываются уже открытыми. Я пришел в "Дебют" два с половиной месяца назад. Оказывается, там было достаточно вспаханное поле. И спасибо нашим кинорежиссерам: Ардаку Амиркулову, Ермеку Шинарбаеву, Асе Сулеевой - они все это время воспитывали нормальных людей, которых я не должен ничему учить.

Есть договоренность с НК "Казахфильм" запустить три фильма, очень малобюджетных, на цифровое видео, потом перевести их на кинопленку. Мы устроим конкурс, оценим сценарии и дадим возможность стартовать трем молодым режиссерам. Я хочу сделать комплимент НК "Казахфильм" и лично директору Азимову. Они купили хорошую камеру и хороший звук. И поддерживают "Дебют".

То, что происходит в реальности, и то, что происходит в искусстве, - вещи нерасторжимые. В эпоху Возрождения художники делали краски сами, но краски были великие. И Страдивари делал лаки - до сих пор со всеми новыми технологиями не могут разобраться, как он их руками делал. То есть, важна не материальная составляющая. Важен, как мне кажется, дух. Человек делает "Титаник" и заставляет людей в Голливуде тратить 300 млн. долларов. С другой стороны, фон Триер снял "Танцующую в темноте" за копейки. Но эти явления сопоставимы. И в том, и в другом случае - это живые фильмы. Не важно, какими средствами они сделаны.

- Почему Вы стали заниматься рекламой?

- Когда случилась перестройка, вся киноиндустрия разрушилась. Все стали выживать. И я, чтобы выжить, стал заниматься рекламой. Сначала открыл рекламное агентство, потом были другие спорадические действия. Со временем это переросло в профессию, в большой интерес. Сейчас я работаю в рекламном агентстве D`Arcy креативным директором. Проблемы рекламы и творчества - это тоже очень интересный вопрос. В творчестве есть эмоции и нет никакой конъюнктуры. С другой стороны, у меня есть другое полушарие: я очень люблю играть в шахматы.

- Это у Вас от второго деда, который медик?

- Наверное. Мне интересно разбираться в каких-то схемах, каких-то фундаментальных принципах. Потом, реклама адресована человеку. Она понимает как бы суть человеческую. Все, что наработано Западом в плане коммуникации, в плане технологий рекламной продукции - колоссально, а мы этому только учимся. Я не говорю, хорошо это или плохо. Это как попадаешь в океан и начинаешь плыть, потому что плыть надо. И как говорится в одной молитве: Дай мне, Бог, силы изменить то, что могу изменить. И дай мне, Господь, мудрость не менять того, что я не могу поменять. Думаю, на каком-то этапе реклама и творчество сольются. Хочу на это надеяться.

- Для чего Вам нужны деньги?

- У меня к деньгам философское отношение. Кто-то любит женщин, кому-то деньги нужны для власти. Мой жизненно важный интерес - кинематограф. Мне нужны деньги для того, чтобы иметь возможность снимать фильмы. Я знаю, что придет время и меня опять прижмет. И я должен буду снимать кино. И мне нужно будет каким-то образом подготовить материально-техническую базу для того, чтобы снимать.

- А для счастья что Вам нужно?

- Когда картина снята, я какое-то время буду по-настоящему счастлив. Будут призы, не будет призов - все это рамка, главное - буду свободен и смогу делать все, что захочу.

- В Ваших фильмах часто встречаются образы дороги и огня. И окно - такой взгляд со стороны ...

- Видите, как интересно. Я об этом не думал. Я люблю смотреть в окно.

- А огонь?

- Тоже очень люблю. У меня дома свечи стоят. Когда очень устаю, зажигаю свечу и смотрю на нее, и происходит релаксация.

- А дорога?

- Дорогу тоже люблю. Едешь, едешь, так бы и ехал...